Карл Смелый. Жанна д’Арк

Один из родственников сира де Фаллерана кинулся в свой черед к лестнице и стал взбираться по ее перекла­динам, восклицая, что он должен отомстить за кузена, и держа в руке меч, чтобы обрубить пику простолюдина, как только она появится из бойницы. Однако простолю­дин так умело рассчитал время, что пика с молниенос­ной быстротой поразила рыцаря через забрало, пробила ему щеку и полумертвым сбросила его в ров.

Еще пятеро или шестеро из осаждавших попытались подняться наверх, но их постигла та же участь.

И тогда сир де Монтегю, командовавший штурмом, приказал принести соломы и вязанки хвороста, обложить ими ворота и поджечь.

Тем временем принесли еще одну лестницу, и по ней поднялся оруженосец по имени Жан де Флоре, который принялся долбить стену мощными ударами топора и в конце концов пробил в ней отверстие.

По прошествии трех часов обороны сопротивление двадцати защитников башни было сломлено; в живых из них осталось семеро: все они были повешены.

Затем настал черед крепости. Она сопротивлялась пять дней, а затем была взята. Весь ее гарнизон, включая командира, который был дворянином, повесили на дере­вьях, окружавших цитадель.

После этого герцог двинулся на замок Пуке.

Замок обложили со всех сторон: были заняты все под­ступы, сожжены палисады, захвачены все подъездные мосты, кроме главного, подъемного, который осажден­ные подняли на цепях, а затем прикрыли им входные ворота.

Видя, что замок невозможно взять приступом, решили подтянуть артиллерию.

Когда артиллерия прибыла, было выбрано место в стене между двумя башнями, где, судя по оконным про­емам, толщина кладки составляла всего лишь несколько футов.

Среди привезенных артиллерийских орудий была вели­колепная бомбарда, носившая имя Пастушка. Несколько рыцарей подошли к ней, чтобы посмотреть ее в работе; злой рок привел туда сира Жака де Лалена, который, хотя и был ранен в ногу, не пожелал спокойно оставаться в лагере.

Батарею, которую установили осаждающие, защищал от пушки гентцев заслон из фашин и заполненных зем­лей бочек.

Жак де Лален подошел поближе, чтобы, как и другие, понаблюдать за работой бомбарды, однако с невероят­ным юношеским безрассудством выставил голову из-за бруствера.

Со своей стороны, осажденные установили на плат­форме одну из тех маленьких пушек, которые назывались пищалями и которые можно было перетаскивать по земле или переносить на руках туда, где в них была нужда.

Осажденные нацелили ее на батарею, и какой-то подро­сток произвел выстрел.

Как только раздался грохот выстрела, сир Жак де Лален скатился в ров.

Его попытались поднять, но он был мертв: обломок дерева, выбитый ядром, снес ему все темя.

Великая печаль охватила всю армию, и в особенности горевал герцог.

«Немного облегчало это всеобщее горе лишь то, — гово­рит хронист, — что славный рыцарь был чрезвычайно бла­гонравен и благочестив, и потому все верили, что рай ему обеспечен».

Когда крепость была взята, все, кто в ней находился, были повешены, за исключением двух священников, одного прокаженного и трех подростков. Как раз один из этих подростков и выстрелил из пищали, однако герцогу это стало известно, когда тот уже был слишком далеко, и он велел устроить погоню.

К счастью, понимая, что ему грозит, подросток бро­сился бежать со всех ног и уже успел укрыться в Генте.

Овладев Пуке, герцог предпринял осаду Гавере. Это была крепость, которую гентцы захватили с помощью хитрости.

Теперь настал черед предательства.

После шести дней орудийной пальбы командир гарни­зона Ван Спек, воспользовавшись предлогом, будто эта шестидневная пальба чуть было не заставила стены рух­нуть, убедил своих людей, что ему наверняка удастся добиться от герцога выгодных условий капитуляции.

Он запросил перемирия для ведения переговоров и получил его.

Затем он направился в лагерь осаждающих и имел дол­гую беседу с герцогом и новым бастардом Бургундским.

Однако по возвращении в замок он заявил своим людям, что, поскольку переговоры ни к чему не привели, остается приготовиться к смерти, если только кто-нибудь не отправится в Гент за подкреплением. Что же касается победы, то, само собой разумеется, об этом нельзя было и помыслить.

Такой итог переговоров настолько соответствовал прежнему поведению герцога, что у осажденных не воз­никло ни малейшего сомнения в подлинности этого сообщения, и, когда Ван Спек вызвался отправиться в Гент, они с признательностью приняли это предложе­ние.

И Ван Спек отправился в путь, взяв с собой своего заместителя Жана Дюбуа и четырех воинов.

Обнаружив в кольце блокады плохо охраняемое место, они убили часовых и прошли через него.

На пути у них была Шельда; они преодолели ее вплавь и прибыли в Гент.

Жители города обступили их, желая разузнать ново­сти.

И тогда предатель рассказал гентцам, будто армия гер­цога сильно сократилась вследствие повальной болезни; с другой стороны, значительное число ратников поки­нуло его из-за невыплаты жалованья. Короче, по его сло­вам, у герцога осталось лишь четыре тысячи воинов и только от гентцев зависело, не пожелают ли они выйти из городских стен и неожиданно напасть на него.

Хорошим новостям легко верят; к тому же у гентцев не было никаких оснований не доверять человеку, кото­рого они сами поставили начальником гарнизона и кото­рый до этих пор безупречно служил им.

Было решено атаковать; при этом атака должна была сочетаться с вылазкой гарнизона.

Ван Спек отправился назад, в Гавере, но, вместо того чтобы вернуться в Гавере, предстал перед герцогом и объявил, что за ним следуют гентцы. Так что доброму герцогу предстояло, наконец, встретиться в открытом поле со своими врагами! Поскольку битва обещала быть кровопролитной и герцогу была известна почти безрас­судная храбрость сына, он решил удалить его.

Никто не сомневался, что час битвы уже близок. Гер­цог послал за графом, высказал ему серьезное беспокой­ство по поводу состояния здоровья герцогини и попро­сил его отправиться в Лилль, чтобы справиться о ее самочувствии.

Не испытывая недоверия, юный принц отправился в путь, однако по прибытии в Лилль узнал, что мать не чувствовала никакого недомогания, и догадался, что его обманули.

— О! — воскликнул он. — Несомненно, предстоит битва и отец решил удалить меня; но, раз он там, я тоже хочу быть там. Ведь он сражается за то, чтобы сберечь причитающееся мне наследство, и с моей стороны будет трусостью не находиться там. Клянусь Господом, я приму участие в празднике, если это еще возможно.

И, не слушая уговоров матери, он вскочил на коня и не сходил с него, пока не прибыл в лагерь.

Он назвался передовому дозору утром 22 июля, неза­долго до рассвета.

В восемь часов утра, в то время, когда большинство рыцарей забавлялись, наблюдая, как вешают пленников, а герцог завтракал вместе с сыном, побранить которого за столь поспешное возвращение у него недостало духа, в шатер Филиппа вошел человек и доложил ему, что гентцы, числом около сорока пяти тысяч, вышли из города.

— Их ожидает радушный прием, — произнес герцог, — ибо они будут наголову разгромлены.

Тотчас же он приказал подать сигнал тревоги, надел белые доспехи, то есть те, что предназначались для тор­жественных случаев, и, как и граф де Шароле, сел на коня.

Затем, поскольку еще накануне герцог разместил свое войско, рати которой находились в состоянии полной боевой готовности и в которой каждому воину было известно, какое место ему следует занять в случае сраже­ния, он проехал вдоль фронта всех трех отрядов и ска­зал:

— Ну что, друзья мои, вот они и идут! Смело идите на этих подлых горожан, и этим вечером все вы будете богаты!

Затем несколько дворян попросили посвятить их в рыцари, и герцог даровал им эту милость.

Гентцы двигались правильным строем; они трижды останавливались, чтобы лучше выдерживать равнение рядов. Завидев Гавере и вражеский лагерь, они заняли боевые позиции в поле, оперев свой правый фланг о Шельду и составив фронт из своих лучших воинов, во­оруженных пиками.