Карл Смелый. Жанна д’Арк

Герцог же, со своей стороны, видел золотые сны. Почему бы ему, избраннику Всевышнего, не отразить турок? Почему бы ему не изгнать Мехмеда из Констан­тинополя? Почему бы ему, подобно Бодуэну Фландр­скому, не стать императором Востока?

Папа готов был короновать герцога, лишь бы он изба­вил его от турок.

И в самом деле, к кому еще было обращаться, как не к герцогу Бургундскому?

К Фридриху III, императору Германии? Занятный император, которого прозвали Миролюбивым, чтобы не называть Ленивым; который из бережливости перелицо­вывал свое старое платье; который учредил наводящий уныние орден Воздержания, никому не пришедшийся по нраву, в то время как Филипп Добрый учредил орден Золотого Руна, за право вступить куда спорили все знат­ные дворяне Европы; и, наконец, Фридрих III отказался помочь Матвею Корвину, королю Венгрии, отразить нашествие турок и, пока его отважный сосед сражался с ними один на один, позволил тому забрать у него Вену и всю Нижнюю Австрию.

К Карлу VII, королю Франции? Занятный король, которого прозвали «Карл Гонесский» и «король Буржа»; который в один прекрасный день на глазах у всех вынуж­ден был вернуть уже пошитый башмак, принесенный ему сапожником, ибо в королевской казне не хватило денег, чтобы оплатить пару башмаков; который, в отличие от доброго герцога, въехавшего в Гент на той прекрасной лошади, что была четырежды ранена пикой, обычно ездил верхом на плохонькой неторопливой лошадке, при звуке пушечного выстрела падавшей на спину, задрав копыта кверху; и, наконец, Карл VII клялся святым Иоанном, в то время как граф де Шароле, который был всего лишь подростком, клялся святым Георгием.

Таким образом, было почти решено, что будет пред­принят новый крестовый поход, чтобы отвоевать у турок Константинополь, и что главой этого крестового похода станет Филипп Добрый.

Местом встречи будущих крестоносцев был назначен бургундский двор.

В один прекрасный день там появился, чтобы встать в ряды крестоносцев, лично дофин Франции, будущий Людовик XI.

Но отчего вдруг этим неспокойным и неуравновешен­ным рассудком, этим черствым и холодным сердцем овладело воодушевление?

Да просто-напросто дофин был изгнан из королевства собственным отцом.

Бросим взгляд на Францию, которая оказалась ранена, в свой черед, трижды и раны которой зарубцовывалась с великим трудом: это были раны, полученные ею при Креси, Пуатье и Азенкуре.

Так вот, благодаря двойному чуду, сотворенному Госпо­дом, который ниспослал ей деву и куртизанку, Жанну д'Арк и Агнессу Сорель, Франции, несмотря на все ее раны, удалось в тот самый год, когда родился граф де Шароле, изгнать из своих пределов англичан.

Но в какой же чудовищной нищете оставили Францию солдаты Эдуарда III!

Северные провинции превратились в пустыню; в цен­тральной части не осталось ничего, кроме песчаных рав­нин: вместе с хлеборобами пропали и жатвы. Область Бос поросла густым кустарником, и мало-помалу этот кустарник разросся и превратился в настоящий лес: если бы две армии попытались отыскать там друг друга, это стоило бы им великого труда. Люди из деревень бежали в города, города же умирали от голода. Трупы вызывали чуму, мертвые заражали живых. Беднякам, которым не на что было купить дрова, брали, чтобы развести огонь, ставни и двери из богатых домов, где побывала зараза. Города сами сжигали себя, перед этим покончив с собой. Вероятно, еще хуже дело обстояло в Париже: большая часть домов была заброшена, и люди короля старательно наводили справки о мертвых и наследниках, пытаясь извлечь из этого какую-нибудь выгоду; они ходили по улицам и спрашивали:

— Почему закрыт этот дом?

— Ах, господа, — отвечали соседи, — все его жители умерли!

— А нет ли у них, часом, наследников, которые живут здесь?

— Нет; наследники бежали и живут в другом месте.

— И где же?

— Мы ничего об этом не знаем!

Королевским указом от 31 января 1432 года было запрещено ломать и сжигать покинутые дома.

Так что англичане сделали вид, что они покинули Париж, не желая в нем больше оставаться!

Вслед за уходом англичан туда пришел Карл VII: он огляделся и бежал прочь. Он тоже не желал там нахо­диться.

Желали там находиться одни лишь волки; волки вхо­дили туда по ночам, отыскивая человеческую мертвечину, и, если им не удавалось ее найти, они, взбесившись от голода, поскольку в полях не было скота, бросались на детей и взрослых людей.

«Они задушили на равнине, —- сообщает «Парижский горожанин», газета того времени (во Франции всегда были газеты), — от шестидесяти до восьмидесяти чело­век, растерзали четырнадцать человек между Монмартром и воротами Сент-Антуан и к тому же сожрали ребенка на Кошачьей площади позади церкви Избиенных младенцев».

Еще прежде, в то время, когда был взят Руан и в этом городе находился Генрих V, английскому королю сооб­щили, что волки опустошают Нижнюю Нормандию, и он не нашел иного средства, кроме как назначить началь­ника волчьей ловли.

И тем не менее, при всем этом, Франция вступила в период выздоровления, а Англия, напротив, тяжело забо­лела.

Несомненно, во время наших гражданских войн англи­чан покусали и бургиньоны, и арманьяки, ибо они вер­нулись к себе, охваченные бешенством гражданской войны.

Итогом этого стала политическая эпилепсия, назван­ная войной Алой и Белой Розы.

Кто же излечил Францию?

Следует признать, что ее врачевателями не были ни король, ни дворянство, ни священники: ими были те, кого называют простолюдинами.

Кто такая Жанна д’Арк? Бедная крестьянка из Вокулёра.

Кто такая Агнесса? Дочь Жана Соро, бедного судей­ского чиновника из Турени; возведенная в дворянское достоинство, она стала называться Агнессой ла Сорель, или ла Сюрель и в качестве герба избрала золотую ветку бузины.

Вслед за двумя этими благословенными женщинами приходят Жак Кёр и Жан Бюро.

Кто такой Жак Кёр? Богатый купец, наполовину фран­цуз, наполовину турок, наверняка отчасти язычник; ско­лотив состояние в Бейруте, в Сирии, он верил во Фран­цию, пусть даже завоеванную англичанами, разоренную принцами, пожираемую волками; он стал казначеем короля, умиравшего от голода и ходившего в туфлях из-за отсутствия башмаков; позднее, когда этот король возвел Жака Кёра в дворянство, тот взял себе в качестве герба изображение трех сердец, окруженных героическим девизом: «Для отважных сердец нет ничего невозмож­ного».

Кто такой Жан Бюро? Судейский, чиновник Счетной палаты; он занялся артиллерией; когда, почему и зачем? Про это я ничего не знаю, однако вот на что обратил внимание, сидя в своем кабинете, этот человек, привык­ший работать за письменным столом.

Он обратил внимание на то, что при Креси, Пуатье и Азенкуре битву выиграли лучники, ибо если рыцари, вооруженные копьями, мечами, боевыми топорами и палицами, вынуждены были наносить удары на близком расстоянии, то лучники, вооруженные стрелами, нано­сили удары издалека.

Мы уже видели, какую помощь оказали доброму гер­цогу в его войне с гентцами лучники из Пикардии.

И Жан Бюро подумал, что если лучники истребляли войска, пуская стрелы, каждая из которых способна была убить или ранить человека на расстоянии не более ста шагов, то сам он нанесет куда больший ущерб, используя ядра или картечь, которые на расстоянии пятисот, а то и тысячи шагов могут убить или ранить одним выстрелом пять-шесть человек. В случае осады дело обстояло еще лучше: если стрелы лучников тупились о стены, то пушечные ядра их разрушали.

Достойный человек поделился этими размышлениями с королем Карлом VII, который назначил его главным начальником артиллерии и возвел в дворянское достоин­ство.

Жан Бюро избрал в качестве герба три бюретки, то есть склянки, точно так же, как Жак Кёр изобразил на своем гербе три сердца. Он не взял себе девиза, однако народ придумал для него такой: «Бюро стоит багря­ницы».

Так что Франция начала переводить дух.

Однако знать подняла крик.