Две недели на Синае. Жиль Блас в Калифорнии

Именно это, к моему глубокому изумлению, и про­изошло со мной: не успел я войти, как меня схватили два дюжих банщика; в одно мгновение я оказался совер­шенно голым, затем один из них повязал мне вокруг бедер льняной платок, а второй тем временем пристегнул к моим ногам гигантские деревянные башмаки на под­ставках, сразу же сделавшие меня выше на целый фут. Эта необычная обувь не только тотчас лишила меня вся­кой возможности обратиться в бегство, но к тому же, приподнятый на такую высоту, я уже не мог бы сохра­нять равновесие, если бы два моих банщика не поддер­жали меня под руки. Я попался, отступать было некуда, и мне пришлось подчиниться.

Мы прошли в другую комнату, но, при всей своей пол­ной покорности, я ощутил удушье, настолько насыщен­ным там был пар и настолько невыносимой казалась жара. Подумав, что мои провожатые ошиблись и завели меня прямо в печь, я попытался вырваться, но мое сопро­тивление было предусмотрено; к тому же я не располагал ни подходящим одеянием, ни выгодной позицией, чтобы вести борьбу, и потому, признаться, был побежден.

Правда, уже через мгновение я с удивлением ощутил, что, по мере того как по телу моему струится пот, дыха­ние у меня возвращается, а легкие расширяются. Мы прошли таким образом через четыре или пять комнат, температура в которых раз за разом повышалась так быстро, что я уже начал было думать, будто пять тысяче­летий назад человек ошибся в выборе своей стихии и истинное его предназначение состоит в том, чтобы быть сваренным или зажаренным. Наконец мы очутились в парильне; пар там был настолько густым, что сначала я ничего не мог разглядеть даже в двух шагах от себя, а жара настолько нестерпимой, что я почувствовал при­ближение обморока. Закрыв глаза, я отдался на милость своих провожатых, которые протащили меня еще несколько шагов, а затем, сняв с моего пояса платок и отстегнув мои деревянные башмаки, положили, наполо­вину бездыханного, на возвышение посреди комнаты, походившее на мраморный стол в анатомическом теа­тре.

Однако спустя несколько минут я и на этот раз начал привыкать к подобной адской температуре; воспользо­вавшись тем, что все мои телесные способности стали постепенно восстанавливаться, я незаметно осмотрелся по сторонам. Как и все прочие органы чувств, мои глаза свыклись с обволакивавшей меня атмосферой, и потому, несмотря на завесу пара, мне удалось довольно отчетливо рассмотреть окружающие предметы. Мои палачи, каза­лось, на какое-то время забыли обо мне: я видел, что они чем-то заняты в другом конце комнаты, и решил вос­пользоваться короткой передышкой, которую им было угодно мне предоставить.

Так что я мало-помалу огляделся и в конце концов осознал положение, в каком мне довелось оказаться: я находился в центре большого квадратного зала, стены которого были на высоту человеческого роста покрыты разноцветным мрамором; из открытых кранов, испуская пар, беспрерывно лилась на плиты пола горячая вода, откуда она стекала в стоявшие по углам зала четыре бас­сейна, похожие на котлы, и было видно, как там на ее поверхности покачиваются бритые головы людей, бла­женство которых выдавалось нелепейшим выражением их лиц. Я так увлекся этим зрелищем, что не обратил должного внимания на возвращение двух моих банщи­ков. Они подошли ко мне, держа в руках: один — боль­шую деревянную миску с мыльным раствором, другой — пучок тонкого лубяного волокна.

Внезапно мне показалось, что в голову, в глаза, в нос и в рот мне вонзились тысячи игл: это злодей-банщик плеснул мне в лицо своей мыльной жидкостью и, пока его напарник держал меня за плечи, принялся яростно тереть мне лицо, голову и грудь. Боль была столь невы­носимой, что ко мне вернулась вся моя энергия; мне показалось нелепым безропотно позволять так истязать себя: я оттолкнул одного банщика ногой, другого пова­лил ударом кулака, а затем, рассудив, что единственное спасение от моей беды — это с головой погрузиться в воду, кинулся к тому из четырех бассейнов, который показался мне самым густонаселенным, и храбро бро­сился в него: вода там оказалась кипятком. Я закричал так, как кричит охваченный огнем человек, и, цепляясь за своих соседей, которые никак не могли понять причин моего беспокойства, вскарабкался на край ванны почти столь же стремительно, как и погрузился в нее. Но каким бы коротким ни было омовение, оно возымело свое дей­ствие: я весь, с головы до ног, стал красным как рак.

На мгновение я замер, решив, что мной овладело какое-то страшное сновидение. На глазах у меня люди заживо варились в своего рода пряном наваре и, каза­лось, получали величайшее наслаждение от этой пытки. Это перевернуло все мои представления о наслаждении и страдании, ибо то, что заставляло страдать меня, явно доставляло наслаждение другим; так что я принял реше­ние впредь не полагаться на собственные суждения и не доверяться собственным чувствам, а просто позволить делать с собой все что угодно; в итоге, когда оба палача подошли ко мне, я уже полностью смирился со своей участью и покорно последовал за ними к одному из четы­рех бассейнов. Подведя меня к его ступеням, они подали мне знак спускаться; я без всякого сопротивления под­чинился и очутился в воде, температура которой, как мне показалось, была от 35 до 40 градусов, то есть, на мой взгляд, вполне умеренной.

Из этого бассейна я перешел в другой, где вода была горячее, но все же терпимой. В нем, как и в первом, я оставался около трех минут. Затем банщики отвели меня в третий — здесь вода была на десять-двенадцать граду­сов выше, чем в предыдущем; и наконец, из этого тре­тьего они перевели меня в четвертый, где мне предстояло пройти через муки адского грешника. Как ни тверда была моя решимость выдержать все испытания, я приблизился к нему с величайшей неохотой. Подойдя к спуску в бас­сейн, я прежде всего попробовал воду краешком пятки: вода по-прежнему показалась мне горячей, но не в такой степени, как это было в первый раз. Я отважился опу­стить в бассейн сначала одну ногу, затем другую и в конце концов погрузился в него целиком, как нельзя более удивляясь, что вода в нем не казалась мне теперь обжигающей. Дело в том, что на этот раз я подступал к ней постепенно, и все предыдущие бассейны подгото­вили меня к такому испытанию. Через несколько секунд я уже не думал о том, насколько она горяча, а между тем могу поручиться, что ее температура была от 60 до 65 градусов; правда, когда я вылез из бассейна, цвет кожи у меня стал еще темнее: из пунцового я сделался малино­вым.

Два моих мучителя вновь завладели мною, опять повя­зали мне вокруг бедер пояс, затем обмотали мою голову платком наподобие тюрбана и провели меня в обратном порядке через залы, где мы уже побывали прежде, и каж­дый раз, когда температура воздуха понижалась, они не забывали надеть на меня очередной пояс и очередной тюрбан. Наконец я оказался в первой комнате, где оста­валась моя одежда. Там уже были приготовлены мягкий ковер и подушка; меня снова лишили пояса и тюрбана, облачили в просторный шерстяной халат и, уложив, как ребенка, оставили в одиночестве.

Меня охватило бесконечное блаженство: я чувствовал себя совершенно счастливым, но столь ослабевшим, что, когда через полчаса дверь в мою комнату открыли, меня нашли точно в таком же положении, в каком оставили.

Новый персонаж, появившийся на сцене, был статным и мускулистым молодым арабом: с видом человека, у которого есть ко мне дело, он направился к моему ложу. Я следил за тем, как он приближается ко мне, с некото­рым страхом, вполне естественным для того, кто только что прошел через такие испытания, но был настолько слаб, что мне даже не пришло в голову подняться. Сна­чала араб потянул меня за кисть левой руки, заставив захрустеть все ее суставы; потом принялся за правую, обойдясь с ней точно так же. После рук настал черед ступней и коленей; наконец, последним ловким движе­нием он распластал меня, как голубя на рашпере, и, нанеся мне удар, каким приканчивают приговоренного к смерти, заставил захрустеть весь мой позвоночник. На этот раз я издал настоящий крик ужаса, решив, что у меня сломан позвоночный столб. Что же касается моего массажиста, то он, довольный достигнутым результатом, от первого упражнения перешел ко второму и принялся с необычайным проворством разминать мне руки, ноги и ляжки; это продолжалось примерно четверть часа, после чего он покинул меня. Теперь я ослабел еще больше, чем прежде, к тому же у меня болели все суставы. Я хотел было подтянуть поближе ковер, чтобы укрыться им, но у меня не хватило на это сил.