Две недели на Синае. Жиль Блас в Калифорнии

Едва г-н Мсара закончил давать нам эти объяснения, как мы увидели кади за работой. Кади выходит утром на улицу, не известив никого заранее, куда именно он направляется; он прогуливается по городу и, сопрово­ждаемый своими помощниками, обрушивается на пер­вый попавшийся базар; там он садится в любой пригля­нувшейся ему лавке, проверяет гири, мерки и товары, выслушивает жалобы покупателей и допрашивает тор­говца, замеченного в каких-либо нарушениях; затем, без всяких адвокатов и судей, а главное, без всяких задержек произносит приговор, приводит его в исполнение и при­ступает к поискам следующего преступника. Однако здесь наказания имеют иной характер, ибо нельзя обра­щаться с торговцем, как с вором, при всем их сходстве, иначе это лишит торговлю доверия покупателей; поэтому приговоры торговцам обычно такие: самый мягкий — это изъятие товара, умеренный — закрытие лавки, суро­вый — выставление на всеобщий позор. Делается это весьма своеобразным способом: виновника ставят у стены лавки, заставляют его оторвать пятки от земли, так что вся тяжесть тела переносится на пальцы ног, а затем пригвождают его ухо к двери или к ставням лавки, что придает ему такой вид, будто он стоит на пуантах, словно Эльслер или Бруньоли; эта изощренная пытка длится от двух до четырех или даже до шести часов. Само собой разумеется, что несчастный может сократить наказание, разорвав себе ухо, но такое случается редко: турецкие торговцы дорожат своей честью и ни за что на свете не согласятся походить на воров отсутствием пусть даже крошечного кусочка уха.

Я задержался возле одного такого страдальца, при­гвожденного буквально на моих глазах, и хотел было оплакать его участь, но Мухаммед объяснил мне, что этот человек привычен к подобному наказанию и если я посмотрю на его уши поближе, то мне станет ясно, что они дырявы как решето. Это замечание коренным обра­зом изменило мои намерения по отношению к осужден­ному; ему предстояло провести так еще почти два часа, а это было намного больше, чем требовалось, чтобы сде­лать его портрет. Я предложил своим спутникам следо­вать дальше в сопровождении г-на Мсары, а мне оста­вить Мухаммеда, с которым у меня не было опасности потеряться; однако верный Мейер не пожелал бросить меня. Так что мы остались втроем, а остальные продол­жили путь.

Композиция картины была достаточно сложной. Булочник с прибитым ухом стоял, напрягшись и словно застыв, на кончиках больших пальцев ног; рядом с ним на пороге сидел стражник, наблюдавший за исполнением наказания и куривший чубук, количество табака в кото­ром, по-видимому, было рассчитано на то время, какое предстояло длиться пытке. Возле них стояли зеваки, образуя полукруг, который то расширялся, то сжимался, по мере того как одни подходили, а другие уходили. Мы заняли места сбоку, и я принялся за работу.

Минут через десять булочник, видя, что ему не дождаться сострадания у зрителей, среди которых, веро­ятно, он узнал и своих постоянных покупателей, решился обратиться к стражнику.

— Брат, — промолвил он, — один из законов нашего святого пророка гласит, что люди должны помогать друг другу.

Стражник явно не имел никаких возражений против этой заповеди и продолжал спокойно курить свою трубку.

— Брат, — снова подал голос осужденный, — ты ведь слышишь меня?

Стражник не подал в ответ никакого знака согласия, если не считать огромного клуба табачного дыма, под­нявшегося прямо к носу булочника.

— Брат, — добавил тот, — один из нас мог бы помочь другому и тем самым совершить поступок, угодный Магомету.

Клубы дыма следовали один за другим, повергая в отчаяние несчастного, просившего совсем о другом.

— Брат, — жалобным тоном продолжал он, — подложи камень мне под пятки, и я дам тебе пиастр. — Полная тишина. — Два пиастра. — Молчание. — Три пиастра. — Клуб дыма. — Четыре пиастра.

— Десять пиастров[5], — произнес стражник.

Ухо булочника и его кошелек вступили в борьбу, отра­жавшуюся на его лице; в конце концов боль взяла верх, и к ногам стражника упали десять пиастров; он поднял их, пересчитал один за другим, положил к себе в коше­лек, прислонил чубук к стене, поднялся, принес камешек размером не больше синичьего яйца и осторожно под­ложил его под пятки своего соседа.

— Брат, — взмолился тот, — я ничего не чувствую под ногами.

— И все же там лежит камень, — ответил стражник, сев на прежнее место, взяв чубук и продолжив курить, — однако я выбрал его в соответствии с суммой. Дай мне талари (пять франков), и я подложу тебе под ноги столь красивый и столь подходящий к твоему нынешнему положению камень, что даже в раю ты будешь сожалеть о месте, какое у тебя было возле дверей твоей лавки.

В итоге всех этих переговоров стражник получил пять франков, а булочник — камень. Впрочем, мне неиз­вестно, чем закончилась эта пытка, так как мой рисунок был завершен уже через полчаса.

Поскольку жара становилась невыносимой, а наша прогулка была еще далека от завершения, Мухаммед подал знак, и к нам подвели двух ослов, покрытых роскошными попонами. Это оказались самые резвые верховые животные, каких нам доводилось здесь встре­чать, однако мы ехали делать зарисовки, а не завоевы­вать приз Шантийи. Так что нам пришлось заставить их идти шагом, что было нелегким делом, особенно для Мейера, который, будучи морским офицером, не имел ни малейшей склонности к верховой езде.

Мухаммед уверял нас, что до того, как французы по­явились в Каире, там никогда не видели ослов, скачущих галопом; но мирным четвероногим прежде не приходи­лось испытывать на своей шкуре хитроумные методы дрессировки, какие употребляли вновь прибывшие: острие штыка или сунутый под хвост подожженный трут способствуют усвоению этого нескончаемого галопа, навык к которому передается затем от поколения к поко­лению. Однако Мухаммед утверждал, что обычно у ослов хватает ума понять, к какой нации принадлежит их наездник. И в самом деле, я встречал животных, кото­рых, на мой взгляд, невозможно было обуздать никакими силами, а уже на следующий день они спокойно шли шагом под водительством какого-нибудь степенного турка или самым достойным образом трусили с восседа­вшим на их спине торговцем-коптом; что же касается тех, какие доставались путешественникам-французам, то это были настоящие буцефалы.

Мы посетили один за другим несколько базаров; каж­дый базар почти всегда предназначен лишь для какого-то одного вида товаров, подобно тому, как каждый купец ведет лишь один вид торговли, а каждый невольник выполняет лишь один вид обязанностей. Мы начали с базара, где торговали съестными припасами: на первом месте здесь стоит рис, представляющий собой продукт, который легче всего перевозить, и составляющий основ­ную пищу населения; затем идет абрикосовый мармелад, свернутый в рулон наподобие ковра: каждый такой кусок имеет от двадцати пяти до тридцати футов в длину и три- четыре фута в ширину; мармелад этот продается арши­нами, что несколько противоречит тем представлениям о вареньях, какие бытуют у нас на Западе; затем идут отборные финики, потом финики перезревшие и финики недозревшие, измельченные вместе и спрессованные в виде кубов весом от ста до ста пятидесяти фунтов; наряду с рисом это основная пища простого народа; однако рис считается обедом, а финиковая паста — десертом; впро­чем, продается она по чрезвычайно низкой цене.

Базары, где торгуют одеждой, чрезвычайно богатые; здесь продается огромное количество индийских шалей, и цена их здесь, как мне показалось, примерно вдвое меньше, чем во Франции. Оружейные базары поражают роскошью; особенно великолепно холодное оружие, но встречается оно редко и пользуется большим спросом. Почти никогда вы не сумеете отыскать тут готовый кин­жал или готовую саблю: сначала вам придется купить клинок, затем приделать к нему у оружейника рукоятку, после этого пойти к футлярщику, чтобы он изготовил ножны, затем — к серебряных дел мастеру, чтобы он украсил оружие, затем — к басонщику, чтобы он приве­сил к нему перевязь, и, наконец, — к поверщику, чтобы он поставил на нем клеймо. Некоторые клинки басно­словно дороги: они стоят две, две с половиной и три тысячи франков.