Путевые впечатления. Кавказ. Часть 2

— Где продолжение дороги? — с испугом спросил док­тор.

И тогда горец, наклонившись над пропастью так, что половина его тела очутилась в пустоте, ответил:

— Вон там.

И он указал на извилистую тропинку, которая глубоко внизу ползла по скале.

Не было никакой возможности следить взглядом за этой тропинкой; в некоторых местах она полностью терялась из виду.

Нечего было и думать о том, чтобы спускаться по такой дороге верхом; доктор сошел с лошади, которая тотчас принялась пастись на траве и о которой никто более не заботился, и, собрав все свое мужество, решился спуститься в пропасть.

Он дрожал, даже рассказывая мне впоследствии об этом страшном спуске.

Проводник шел впереди, за ним — доктор, за док­тором — наиб. Чтобы избежать головокружения, доктор вынужден был идти, повернув лицо в сторону скалы, но каждую минуту глаза его невольно устремлялись на узкую дорожку, сплошь усеянную щебнем, который катился из-под его ног и с глухим шумом падал в бездонную про­пасть, куда взгляд не осмеливался за ним следовать.

На протяжении всего спуска доктор не нашел ни одной точки опоры, ни одного места, где можно было бы при­сесть: эта пытка продолжалась шесть часов.

Когда доктор достиг подножия горы, лицо его было залито потом, а ноги у него дрожали, как тростник, сотрясаемый ветром.

Наконец они прибыли к тому месту, которое называ­ется Андийскими воротами.

На всем пройденном пути не было видно ни одного куста, и лишь иногда попадались какие-то желтые и белые цветы.

Юго-восточная сторона этого ущелья вертикальна, и на вершине ее высится группа камней, прозванная рус­скими солдатами Чертовой свадьбой.

Слева, в версте от Андийских ворот, виден аул Тилитли, а в версте за ними стоит Агатль. За этим аулом находится другой, носящий название Унх. Дома двух этих аулов сложены из камня без извести. В полуверсте от Унха рас­положено большое селение Анди, давшее свое название ущелью, по которому только что проехали путники и перед которым дорога вьется, словно змея. Наконец за Анди находится последний аул: на него проводник ука­зал доктору как на конечную цель их путешествия; аул называется Зул-Кади.

Слова проводника прозвучали как нельзя вовремя, ибо доктор, уже готовый рухнуть без чувств, сел, а вернее сказать, повалился ничком на землю.

Через несколько минут он поднялся и снова отпра­вился в путь, хотя ноги у него, независимо от его воли, продолжали нервически дрожать.

В Зул-Кади путники въехали поздней ночью.

Дома этого аула из камня, в два и три этажа; нижний этаж предназначен для лошадей и скотины, второй — для хозяина дома, а прочие этажи сдаются внаем, как в горо­дах.

Посреди аула высится мечеть.

У ворот дома, занимаемого Джемал-Эддином, ходил часовой. Сам хозяин дома ночевал на каменной скамье.

Доктора ввели по узкой лестнице на просторное крыльцо. Туда выходила дверь из комнаты больного.

Хозяин дома, разбуженный наибом и служивший им проводником, впустил доктора в эту комнату, где горела лишь одна сальная свеча.

Она освещала железную койку, на которой лежал боль­ной, а на полу — другую приготовленную постель, так что доктор мог догадаться, что его здесь ждали.

Джемал-Эддин спал. Его разбудили. Казалось, боль­ной чрезвычайно обрадовался доктору, которому он пред­ложил прежде всего отдохнуть; доктор задал ему несколько вопросов о его здоровье, но, падая от устало­сти, уступил его настояниям и лег спать.

Комната Джемал-Эддина была бедной, почти без обстановки, и все ее убранство составляли ружье, револь­вер, шашка в серебряной оправе и чайный погребец.

Проснувшись на другой день, доктор прежде всего стал расспрашивать больного о состоянии его здоровья.

Болезнь молодого человека была скорее душевная, нежели физическая. Удаление от городской жизни, отсут­ствие удовольствий, в которых нуждается юность, уби­вали его. Суровые, дикие горы, окружавшие его отца, не могли возвратить ему петербургских и варшавских това­рищей. Самые красивые черкешенки и кабардинки, слы­вущие за первых красавиц на свете, не могли заставить его забыть русских красавиц с берегов Невы и польских красавиц с берегов Вислы. Он угасал потому, что пред­почитал смерть такой жизни.

Впрочем, физические силы уже оставили его: он не поднимался с постели.

Снадобья татарских лекарей, в руки которых был отдан Джемал-Эддин, когда болезнь уже начала принимать серьезный оборот, не только не остановили ее развитие, но, напротив, ускорили его. Развлечения могли бы под­держать его силы, но всякие развлечения, по крайней мере те, какие прежде питали его ум, были ему запре­щены. Ему не позволили иметь ни одной книги, ни одного русского журнала. Будь они у него, это было бы позором в глазах всякого чеченца, который смотрит на все приходящее из России как на физический или нрав­ственный яд.

Доктор оставался при Джемал-Эддине три дня. В тече­ние этих трех дней он делал для него все, что мог, но пребывая в уверенности, что попечение его бесполезно и болезнь молодого человека смертельна.

Покидая Джемал-Эддина, доктор, хотя у него по-прежнему не было никакой надежды, наказал продол­жать то же лечение, какое он применял лично. Но самое бесспорное его убеждение заключалось в том, что прежде всего сам больной не желал выздоровления.

Впрочем, ни единой жалобы, ни единого укора не вырвалось из уст несчастного молодого человека. Жертва была безропотной. Самоотречение было полным.

17 июня доктор простился с Джемал-Эддином. В начале сентября пришло известие о его смерти.

Шамиль вернул себе сына лишь для того, чтобы поте­рять его во второй раз.

XLVI. ТИФЛИС

Увлеченные ходом нашего рассказа, мы пока еще почти ничего не успели сказать о Тифлисе.

Подлинное название Тифлиса — Тбили-Калаки, то есть «Теплый город». Название это происходит от теплых вод, благодаря которым город может предложить путеше­ственникам те прославленные персидские бани, о каких мы уже сказали пару слов нашим читателя.

Любопытно, насколько сходно звучат названия неко­торых городов, знаменитых своими горячими целебными источниками. Во времена античности в Нумидии был город Тибилис, а в наше время, помимо грузинского Тифлиса, есть еще город Теплиц в Богемии, название которого, вполне возможно, имеет в своей основе слово «тепида».

В эпоху, когда началась наша христианская эра, Тиф­лис представлял собой всего лишь деревню и столицей Грузии был Мцхет, но в 469 году царь Вахтанг Горгасал, прозвище которого означает «Волк-лев», построил город Тбилиси, ставший прародителем нынешнего Тифлиса.

Только что возникший город был опустошен хазарами, восстановлен эмиром Агарианом и после разрушения Мцхета стал резиденцией рода Багратидов, предков современных Багратионов.

Кура разделяет Тифлис на две части, а вернее, отделяет собственно город от предместья Авлабари, предместья Исни и Немецкой деревни.

В сентябре 1795 года город был полностью разрушен Ага-Мохаммедом. Впрочем, в те времена, по словам Клапрота, Тифлис был так тесен, что даже по самым широким его улицам едва могла проехать арба: в городе тогда было пятнадцать тысяч жителей.

В 1820 году, когда шевалье Гамба, наш консул в Тиф­лисе, прибыл в город, все его улицы еще были завалены обломками — следами последнего персидского вторже­ния; их приходилось преодолевать с риском сломать себе шею, чтобы добраться до дверей высотой в четыре фута, служивших входом в полуподземные дома, в которых обитали жители.

Разумеется, тот, кому Тифлис известен лишь по тем описаниям, какие оставили Клапрот и шевалье Гамба, не догадается, входя в сегодняшний Тифлис, что он всту­пает в тот самый город, который описан двумя этими путешественниками.

И в самом деле, сегодня в Тифлисе насчитывается от шестидесяти до семидесяти пяти тысяч жителей; в нем есть улицы шириной в шестьдесят футов, дворцы, пло­щади, караван-сараи, базары и, наконец, театр и цер­ковь, благодаря князю Гагарину являющиеся подлин­ными шедеврами искусства.