Путевые впечатления. Кавказ. Часть 1

Мы тоже прислушались, но этот возглас, повторенный сначала одним часовым, потом вторым, потом третьим, вскоре затих, не получив четвертого отклика, и растаял в воздухе, словно крик ночного духа.

Мы продолжали идти еще минут десять, затем почти посуху пересекли Ярак-су и сквозь колючий кустарник двинулись вдоль горного склона, пока не оказались на берегу другой реки, столь же пересохшей, как и первая; переправившись и через нее, мы пошли по проложенной пастухами тропе, которая привела нас к третьей реке, более широкой и явно более глубокой, чем две первые.

Это был Аксай — один из притоков Терека.

Другая река, которую мы только что перешли почти у самых ее истоков, называлась Яман-су.

Прежде чем я начал обдумывать, каким образом мы будем переправляться через эту третью реку, Баженюк сделал мне знак, чтобы я забрался ему на плечи.

Точно с таким же предложением Игнатьев и Михай­люк обратились к моим спутникам.

Мы заставили упрашивать себя ровно столько, сколько было нужно, чтобы не выглядеть нескромными, и сели на них верхом.

Вода доходила охотникам до колен.

Наши носильщики ссадили нас на другом берегу.

Затем, храня молчание, Баженюк вновь отправился в путь, следуя на этот раз вниз по течению реки, по левому берегу Аксая.

Я не мог разгадать смысла этого маневра, но молчал, понимая, что необходимо соблюдать тишину, и оставляя за собой право спросить о нем позднее.

По мере того как мы спускались вниз по течению Аксая, он становился все шире и, должно быть, глубже.

Один из наших охотников обменялся знаками с Баже- нюком и остановился.

В ста шагах дальше в свой черед остановился второй.

Еще в ста шагах дальше то же самое сделал третий.

Я понял, что они собираются засесть здесь в засаду.

На протяжении всего своего течения в горах река была проходима вброд. Так что чеченцы, возвращаясь из своих ночных набегов, не теряли время на то, чтобы подняться вверх по ее руслу, а прямо верхом бросались в нее там, где они оказывались; вот почему охотники разместились вдоль реки через каждые сто шагов.

Все они останавливались один за другим. Баженюк, шедший во главе отряда, остановился, естественно, последним.

Я остановился вместе с ним.

Он прилег на землю, подав мне знак сделать то же. Поскольку он не говорил по-французски, а я по-русски, объясняться мы могли лишь знаками.

Последовав его примеру, я укрылся под кустом.

Вдали, похожий на детский плач, раздавался лай шака­лов, рыскавших в горах.

Лишь этот лай и рокот вод Аксая нарушали безмолвие ночи. Мы были слишком далеко от Хасав-Юрта, чтобы слышать бой часов, и от Внезапной, чтобы слышать голоса часовых.

Все звуки, доносившиеся до нас сюда, в горы, куда мы поднялись, исходили от неприятеля, и их могли произ­водить или люди, или животные.

Не знаю, что происходило в эту минуту в душе моих спутников, но меня поразило тогда, как мало требуется времени, чтобы в жизни произошли странные и резкие изменения.

От силы два часа тому назад мы находились в городе, в теплой, прекрасно освещенной комнате, в дружеской обстановке: Лейла танцевала, изо всех сил кокетничая глазами и руками; Игнатьев сопровождал ее танец игрой на скрипке; Баженюк и Михайлюк плясали вместе с ней, а мы били в ладоши и притопывали ногами, и в голове у нас не было ни одной невеселой и безрадостной мысли.

Прошло всего лишь два часа, а нас уже окружал холод­ный ночной мрак, мы были на берегу какой-то неведо­мой реки, на вражеской земле, лежа с карабином в руке, с кинжалом за поясом, но не в засаде на дикого зверя, что мне доводилось испытывать раз двадцать, а в засаде на людей, созданных, подобно нам, по образу Божьему, и поджидая этих людей, чтобы убить их или быть уби­тыми ими, причем мы со смехом включились в это пред­приятие, словно потерять собственную кровь или про­лить чужую не значило бы ровным счетом ничего!

Правда, те, кого мы поджидали, были бандитами, людьми, живущими грабежом и убийствами, оставля­ющими позади себя отчаяние и слезы.

Однако эти люди родились за полторы тысячи льё от нас и их нравы были отличны от наших; они делали лишь то, что до них делали их отцы, до их отцов — их деды, а до их дедов — их прадеды.

Так можно ли было искренно просить Бога о помощи, если мне угрожала опасность, которую я столь тщетно и столь неблагоразумно искал?

Неоспоримо, однако, было то, что я укрывался под кустом на берегу Аксая, выжидая там чеченцев, и в слу­чае нападения на нас моя жизнь зависела от верности моего глаза или от силы моей руки.

Так прошло два часа.

То ли потому, что ночь посветлела, то ли потому, что, вглядываясь в окружающий мрак, мои глаза привыкли к темноте, я в конце концов стал отчетливо различать дру­гую сторону реки.

Я не выпускал из виду противоположный берег, как вдруг мне показалось, что по правую руку от меня послы­шался какой-то слабый шум.

Я бросил взгляд на своего спутника; но либо потому, что он ничего не услышал, либо потому, что этот шум показался ему не заслуживающим внимания, он, по-видимому, не придал ему никакого значения.

Шум становился все явственнее; мне показалось, что я слышу шаги нескольких человек.

Я осторожно приблизился к Баженюку, положил свою левую руку ему на плечо, а правую протянул в ту сто­рону, откуда до меня теперь совершенно отчетливо доно­сился шум.

— Ничего, — сказал он мне.

Я уже знал русский достаточно, чтобы понять значе­ние слова «ничего».

Тем не менее я продолжал неотрывно смотреть в ту сторону, откуда шел этот шум.

И тогда я увидел в двадцати шагах от себя крупного оленя с великолепными развесистыми рогами; за ним следовала оленья самка и два олененка.

Олень спокойно подошел к реке и принялся пить.

— Ничего, — повторил Баженюк.

В самом деле, это была не та дичь, какую мы поджи­дали.

Однако я не мог удержаться и взял оленя на мушку. О, если бы я мог выстрелить, он точно достался бы мне.

Внезапно олень поднял голову, вытянул ноздри в сто­рону противоположного берега, вобрал в себя воздух, испустил нечто вроде крика тревоги и бросился обратно в горы.

Я был слишком хорошо знаком с повадками диких зверей, чтобы не увидеть в этой пантомиме, исполнен­ной оленем, указания на то, что на другой стороне реки происходит нечто необычное.

Я повернулся к Баженюку.

— Смирно! — произнес он.

Я не понял значения этого слова, однако понял жест, повелевавший мне не двигаться с места и как можно плотнее прижаться к земле.

Я повиновался.

Баженюк проскользнул как змея вдоль берега реки, продолжая спускаться по ее течению и, следовательно, удаляясь от меня.

Я следил за ним глазами, сколько мог.

Когда же я потерял его из виду, то взгляд мой, есте­ственно, перенесся на другую сторону Аксая.

И тогда, одновременно с тем, как до меня донесся топот мчащейся вскачь лошади, я различил в темноте какой-то расплывчатый силуэт, никак не напоминавший очертания обычного всадника.

Фигура приближалась, не становясь при этом яснее. И скорее даже не по тому, что мне удалось разглядеть, а по биению своего сердца я понял, что перед нами враг.

Я посмотрел в ту сторону, где был Игнатьев: там никто не пошевелился, и берег реки казался пустынным.

Я посмотрел в ту сторону, где был Баженюк, но он уже давно исчез из виду.

Переведя взгляд на другую сторону реки, я застыл в ожидании.

В эту минуту на берегу Аксая, наискось от меня, по­явился всадник, и мне удалось разглядеть, что он тащит за собой пешего человека, привязанного к хвосту лошади.

Человек этот был пленником или пленницей.

В ту минуту, когда горец пустил своего коня в воду и тот, кого он тащил за собой, был вынужден войти туда вслед за ним, раздался жалобный крик.

Это был крик женщины.

Всадник и его пленница находились уже в реке, в двух­стах шагах ниже меня по течению.

Что делать?

Пока я задавал себе этот вопрос, берег реки внезапно осветился, послышался выстрел, лошадь судорожно забила в воде ногами, и вся группа скрылась в снопе брызг, взметнувшемся посреди реки. Прозвучал второй крик — как и в первый раз, это был крик отчаяния, и кричала, судя по голосу, все та же женщина.