Путевые впечатления. Кавказ. Часть 1

Я кинулся в ту сторону, где разыгрывалась драма. Посреди этого вихря, продолжавшего вздыбливать реку, сверкнуло пламя и громыхнул второй выстрел.

Затем со стороны берега раздался третий выстрел, и вслед за тем я услышал, как кто-то бросился в воду. Было видно, как некая тень направляется к середине реки. Послышались крики и проклятия, а затем шум и движе­ние внезапно прекратились.

Я огляделся вокруг себя: те из охотников, что находи­лись ближе всего к нам, присоединились ко мне и застыли в неподвижности, как и я.

И тут мы увидели, что в нашу сторону движется какая-то масса: в темноте ее невозможно было распо­знать, однако с каждым мгновением она вырисовывалась все яснее.

Когда она оказалась не более чем в десяти шагах от нас, мы разглядели ее и поняли, что это такое.

Ее движущей силой был Баженюк: держа в зубах кин­жал, он нес на правом плече потерявшую сознание жен­щину, которая, тем не менее, не выпускала из рук ребенка, сжимая его в объятиях; в левой руке у него была наполовину погруженная в воду голова чеченца, которую он держал за единственную прядь волос на ее макушке.

Он бросил голову на берег, положил на землю жен­щину с ребенком и голосом, в котором нельзя было заме­тить ни малейшего волнения, произнес:

— Братцы, у кого из вас найдется глоток водки?

Но не подумайте, будто он просил водку для себя: она понадобилась ему для женщины и ребенка.

Два часа спустя мы вернулись в Хасав-Юрт, с триум­фом приведя с собой ребенка и мать, уже полностью пришедшую в сознание.

Однако я все еще спрашиваю себя, вправе ли люди устраивать засаду на человека, подобно тому как они устраивают засаду на оленя или кабана?

XV КНЯЗЬ АЛИ-СУЛТАН

На следующий день, в одиннадцать часов, как и было условлено накануне, за нами пришел подполковник Коньяр.

Муане употребил утро на то, чтобы сделать зарисовку Баженюка; в течение первого получаса тот позировал, стоя как статуя, но затем вдруг его начала бить лихо­радка, и он заявил, что, при всем его желании, у него нет больше сил держаться на ногах.

Он простудился.

Мы заставили охотника выпить стакан водки, в послед­ний раз пожали ему руку и отослали его спать.

Пока он позировал, я с помощью Калино расспросил его о подробностях вчерашнего дела.

Разумеется, я ухватил вчера суть случившегося, но его подробности от меня ускользнули. Вот как все происхо­дило.

Едва заметив чеченца, Баженюк побежал, а лучше ска­зать, проскользнул к тому месту, где, по его предположе­нию, этот человек должен был переправиться через реку.

Баженюк прекрасно видел, что горец тащит за собой женщину, привязанную недоуздком к хвосту лошади.

Тогда охотник рассудил, что если вначале он убьет всадника, то лошадь, предоставленная самой себе, поне­сет и, когда с ней это случится, удушит женщину.

И потому он принял решение прежде убить лошадь, а потом уже человека.

Так все и было сделано. Его первая пуля попала лошади прямо в грудь: вот тогда мы и увидели, как она яростно забила по воде передними ногами.

В то время как лошадь чеченца билась в агонии, он в свою очередь выстрелил из ружья и сшиб папаху с Баже­нюка, но не задел его.

Тогда Баженюк во второй раз выстрелил из карабина, убив или смертельно ранив чеченца.

После этого он тотчас бросился в воду. Речь шла о том, чтобы спасти женщину, прежде чем она будет уду­шена или утонет.

Он достиг середины реки, где в предсмертных судоро­гах билась лошадь.

Ударом кинжала охотник обрезал недоуздок и вытащил женщину из воды. Лишь тогда он заметил, что она дер­жит в руках ребенка.

В это мгновение он почувствовал острую боль в икре — это умирающий горец изо всех сил впился в нее зубами.

Чтобы заставить его разжать эту хватку, Баженюк отру­бил ему голову.

Вот почему мы увидели его возвращающимся с кинжа­лом в зубах, с женщиной и ребенком на плече и с голо­вой горца в руке.

Все произошло, как видите, весьма просто, а точнее говоря, Баженюк рассказал нам о случившемся, как о самом простом деле.

Мы простились с нашей хозяйкой, унося с собой не только воспоминание о ее гостеприимстве, но еще и ее портрет, написанный Муане накануне, когда она вместе с Баженюком танцевала лезгинку под звуки скрипки Игнатьева.

Чтобы попасть на обед в аул татарского князя, нам предстояло проехать через владения Шамиля, если только мы не хотели проделать длинный крюк. Подполковник Коньяр не скрывал от нас, что мы имели десять шансов против одного подвергнуться нападению. Но он проявил любезность, предоставив в наше распоряжение конвой из пятидесяти солдат и всех входивших в командный состав молодых офицеров, устроивших для нас накануне пиршество.

Выехав из Хасав-Юрта, вы вступаете на Кумыкскую равнину, великолепную пустынную местность, где трава, которую никто не косит, растет высотой по грудь лошади. Эта равнина, по правую руку от нас упира­вшаяся в подножие гор, за которыми обосновался Шамиль и с высоты которых за нами следили его кон­ные часовые, слева простиралась насколько хватало глаз и была настолько параллельна плоскости горизонта, что какое-то время я думал, будто она ограничивается Каспийским морем.

Кумыкская равнина, где царствует один лишь ветер и где никто не засевает землю и не снимает с нее жатву, изобилует дичью; вдали мы видели скачущих косуль и важно ступающих огромных оленей, в то время как из-под копыт лошадей нашего конвоя и перед упряжкой нашего тарантаса взлетали стаи куропаток и разбегались стада зайцев.

Время от времени князь Мирский, взяв с собой сотню солдат, отправляется вместе с ними охотиться на эту рав­нину и убивает до двухсот штук дичи.

В двух льё от Хасав-Юрта, на повороте дороги, мы вдруг заметили двигавшийся в нашу сторону отряд при­мерно из шестидесяти всадников.

Вначале я подумал, что нам предстоит вступить с ними в схватку.

Но я ошибся.

Подполковник Коньяр спокойно поднес к глазу лор­нет и произнес:

— Это Али-Султан.

И в самом деле, татарский князь, догадавшись, что мы выберем кратчайший путь, и также полагая, что на нас могут напасть, во главе всей своей свиты выехал нам навстречу.

Мне не приходилось видеть ничего живописнее этого вооруженного отряда.

Князь скакал впереди вместе со своим сыном лет двенадцати—четырнадцати; оба были облачены в роскош­ные наряды и увешаны великолепным оружием.

Рядом с ними, но чуть позади, ехал татарский дворя­нин по имени Чубан. В двенадцатилетнем возрасте, ока­завшись в крепости, осажденной черкесами, он занял место ее начальника, убитого первым же залпом, и отбро­сил врага.

Император, узнав о нем, призвал его к себе и наградил орденом Святого Георгия ... в двенадцать лет!

За ними следовали четыре сокольника и шесть пажей.

Позади них ехали пятьдесят—шестьдесят татарских конников, которые были облачены в самые красивые свои боевые одеяния, размахивали ружьями, поднимали на дыбы своих коней и кричали «Ура!».

Оба отряда соединились, и теперь в нашем распоряже­нии оказался конвой из полутораста человек.

Признаться, радость, испытываемая мной при виде этого зрелища, поднялась на высоту гордости.

Стало быть, творческий труд вовсе не бесполезное занятие, а известность — не пустой звук! И, стало быть, тридцать лет борьбы за дело искусства могут быть по-королевски вознаграждены!

Разве сделали бы для какого-нибудь короля больше того, что сделали здесь для меня?

О, боритесь, не падайте духом, собратья! И для вас тоже настанет день, когда в полутора тысячах льё от Франции люди другого племени прочтут на неведомом наречии написанное вами, вырвутся из своих аулов, воз­веденных на вершинах скал, словно орлиные гнезда, и с оружием в руках придут преклонить физическую силу перед мыслью.

Я много страдал в своей жизни, но Господь Бог, вели­кий и милосердный, порой в одно мгновение доставлял мне куда больше светлой радости, чем мои враги и даже мои друзья причинили мне зла.