Путевые впечатления. Кавказ. Часть 1

Однажды утром эту площадку заняли русские, которые дали знать о своем присутствии там, обрушив на цита­дель пушечный огонь.

После этого был отдан приказ идти на приступ, и 17 августа русские саперы преодолели укрепления Ста­рого Ахульго.

Русские оставили у подножия только что взятых ими укреплений четыре тысячи человек убитыми.

Но оставался еще Новый Ахульго, то есть крепость.

Генерал Граббе дал приказ идти на приступ.

Шамиль в своем белом одеянии находился на стенах крепости.

Каждый из них жертвовал собственной жизнью: гене­рал — по одну сторону, имам — по другую.

Тот день был днем кровавой сечи, какой ни орлы, ни стервятники, парившие над вершинами Кавказа, никогда еще не видели.

Противники буквально плавали в крови; все ступени, с помощью которых наступающие преодолевали брешь в стене, были сложены из трупов.

Не слышно было больше воинственной музыки для воодушевления сражающихся: она умолкла.

Ее сменило хрипение умирающих.

Когда целый батальон взбирался вверх по крутой тропе, огромная скала на самой ее вершине, сдвинутая с места человеческими руками, внезапно отделилась от своего гранитного основания, как если бы и гора тоже стала сражаться на стороне горцев, и с ревом и страш­ным грохотом скатилась вниз по тропе, унеся с собой треть батальона.

Когда те, кто остался в живых, уцепившись за выступы утеса, за корни деревьев, подняли голову, они увидели на вершине горы, откуда обрушилась гранитная лавина, полураздетых женщин с растрепанными волосами, раз­махивающих саблями и пистолетами.

Одна из них, не находя более камней, чтобы скатить их на врагов, и видя, что они продолжают подниматься вверх, бросила в них своего ребенка, перед этим размоз­жив ему голову о скалу.

Затем с последним проклятием она ринулась вниз сама и рухнула среди них, все еще дыша.

Русские продолжали подниматься все выше; наконец, они достигли верха укреплений, и Новый Ахульго был взят так же, как и Старый.

В трех батальонах полка генерала Паскевича, полка, носившего название Графского, личного состава оста­лось лишь на один батальон, да и то для его формирова­ния все равно не хватило сотни солдат. Русское знамя развевалось на Ахульго, но Шамиль не был схвачен.

Его искали среди мертвых, но он не был убит.

Лазутчики уверяли, что он укрылся в пещере, и указали ее; пещеру обыскали, но Шамиля в ней не оказалось.

Каким путем он бежал? Как он исчез? Какой орел унес его в облака? Какой подземный дух открыл ему путь сквозь недра земли?

Никто никогда этого не узнал.

Но вдруг каким-то чудом он появился во главе авар­цев, во главе самых преданных своих наибов, и русские чаще, чем когда-либо прежде, стали слышать, как кругом них повторяют: «У Аллаха лишь два пророка: первый зовется Магомет, второй — Шамиль».

Не стоит и говорить, что почти все без исключения кавказские народы отличаются храбростью, доходящей до безрассудства, и потому в жизни, проходящей в вечных сражениях, у горца нет иных трат, кроме как на оружие.

Черкес, лезгин или чеченец, одетый почти что в лох­мотья, имеет ружье, шашку, кинжал и пистолет, стоящие двести или триста рублей. И потому ружейные стволы, клинки кинжалов и шашек непременно несут на себе имя или вензель сделавшего их мастера.

Мне дарили кинжалы, стальной клинок которых стоил двадцать рублей, тогда как их серебряная оправа стоила всего лишь четыре или пять рублей.

У меня есть шашка, которую я выменял у Мохаммед- хана на револьверы и клинок которой прямо здесь, на месте, был оценен в восемьдесят рублей, то есть более чем в триста франков.

Князь Тарханов подарил мне ружье, один ствол кото­рого, без оправы, стоит сто рублей, вдвое больше, чем спаренные стволы Бернара.

У некоторых горцев есть прямые мечи, доставшиеся им от крестоносцев; кое-кто из них носит к тому же кольчуги, щиты и шлемы тринадцатого столетия, а у дру­гих на груди красный крест, с которым — о чем они совершенно не знают — их предки взяли Иерусалим и Константинополь.

Эти клинки высекают огонь, как огниво, и срезают бороду, как бритва.

Но то, чему горец отдает все свои заботы, — это его конь. И в самом деле, конь горца — важнейшее его ору­жие, как оборонительное, так и наступательное.

Наряд горца, пусть даже обращенный в лохмотья, всегда если и не изящен, то, по крайней мере, живопи­сен. Он состоит из черной или белой папахи, из черке­ски с двумя рядами патронных гнезд на груди, из широ­ких штанов, стянутых начиная от колена узкими двухцветными гетрами, из красных или желтых сапог с бабушами того же цвета и из бурки — своеобразного плаща, непроницаемого не только для дождя, но и для пуль.

Некоторые доводят свое щегольство до того, что зака­зывают себе в Ленкорани бурки на пеликаньем пуху, обходящиеся им в шестьдесят, восемьдесят и даже в сто рублей.

Одну из таких бурок, дивной работы, подарил мне князь Багратион.

И когда одетый таким образом горец выезжает на своем низкорослом неутомимом коне, порода которого, как считается, происходит из Неджда или из Сахары, выглядит он действительно превосходно.

Есть немало свидетельств, что черкесские отряды про­бегали за одну ночь сто двадцать, сто тридцать и даже сто пятьдесят верст. Их лошади поднимаются и спускаются, причем всегда галопом, по склонам, которые кажутся непроходимыми даже для пешехода. Поэтому преследуе­мый горец никогда не смотрит перед собой. Если какой- нибудь глубокий овраг пересекает ему дорогу и у него есть опасение, что вид этой пропасти испугает его коня, он снимает с себя бурку, накидывает ее на голову коня и с криком «Аллах! Иль Аллах!» бросается, причем почти всегда без всяких серьезных последствий для себя, в ров глубиной в пятнадцать—двадцать футов.

Хаджи-Мурад, историю которого мы позднее расска­жем, совершил такого рода прыжок с высоты в сто два­дцать футов.

Правда, он поломал себе обе ноги.

Горец, подобно арабу, до последней возможности защищает тело своего убитого товарища, но напрасно говорят, что он не покидает его никогда.

Мы видели в овраге близ аула Гелли тело чеченского командира и трупы четырнадцати его соратников.

Я храню у себя ружье этого командира. Оно было подарено мне полком местных горцев, находящимся под начальством князя Багратиона.

XII ТАТАРСКИЕ УШИ И ВОЛЧЬИ ХВОСТЫ

Вернемся, однако, к нашему мосту.

Благодаря конвою мы без всяких затруднений пере­ехали его, задержавшись рядом с ним лишь на те несколько минут, какие понадобились Муане, чтобы сде­лать с него зарисовку.

Тем временем казаки ожидали нас на самой высокой точке моста и, отчетливо выделяясь на фоне снежных вершин Кавказа, составлявших задний план картины, выглядели чрезвычайно эффектно.

Мост этот поражает своей смелостью: он поднят не только над рекой, но и над обоими ее берегами на высоту более десяти метров. Эта мера предосторожности при­нята на случай паводков; в мае, июне и августе все реки здесь выходят из берегов и превращают равнины в огром­ные озера.

Пока длятся такие наводнения, горцы редко спуска­ются на равнину; однако некоторые из них, более сме­лые, чем другие, и в это время не прекращают свои набеги.

Вместе с лошадьми они на бурдюках переплывают вышедшую из берегов реку. В бурдюк, помогающий дер­жаться на воде лошади, укладывают сабли, пистолеты и кинжалы.

Ружье, которое горец никогда не выпускает из рук, он держит, переплывая реку, над головой.

Это самый опасный для пленников момент: привязан­ные недоуздком к хвосту лошади и оставленные без вни­мания горцем, который вынужден заботиться о своей собственной безопасности, они почти всегда тонут в ходе переправы через разлившуюся на целую версту реку.

Переехав мост, мы оказались на обширной невозде­ланной равнине: никто не осмеливается обрабатывать эту землю, которая уже не принадлежит горцам и еще не принадлежит русским.

Равнина изобиловала куропатками и ржанками.