Путевые впечатления. Кавказ. Часть 1

— Смелей, ребята! К нам с двух сторон идут подкре­пления! — воскликнул Суслов.

И в самом деле, подкрепления подошли, причем вовремя: из девяноста четырех человек шестьдесят девять уже были выведены из строя.

Чеченцы, видя вдали колонну генерала Майделя и слыша пушечные выстрелы, которые ободряли обороня­вшихся и раздавались все ближе и ближе, в последний раз бросились в атаку и после этого, словно стая стервят­ников, унеслись в свои горы.

Когда генерал Майдель пришел на выручку храбрым казакам подполковника Суслова, они уже полностью израсходовали порох и пули и почти истекли кровью.

Лишь с его приходом они перевели дух, лишь тогда адъютант Федюшкин, три четверти часа остававшийся на ногах, хотя у него было раздроблено бедро, позволил себе опуститься на землю, но не рухнул на нее, а при­лег.

Из казачьих пик сделали носилки для тех, кто из-за тяжести своих ранений не мог вынести перевозку на лошади, и двинулись в Червленную.

Лошадь подполковника, его несчастная белая лошадь, так любимая им, получила тринадцать пуль, и ее привели обратно короткими дневными переходами.

Пятеро раненых умерли на следующий день.

Лошадь издохла лишь три недели спустя.

Подполковник Суслов получил за это блистательное дело орден Святого Георгия.

Но этим милости начальства не ограничились, хотя в России орден Святого Георгия значит много. Граф Ворон­цов, наместник Кавказа, написал Суслову следующее письмо:

«Любезный Александр Алексеевич!

Позвольте мне поздравить Вас с получением ордена Святого Георгия и просить Вас принять мой крест, пока Вы не получите Ваш из Петербурга.

Вследствие рапорта генерала Фрейтага о Вашем геройском подвиге с гребенскими казаками, состоящими под Вашим начальством, радость и восхищение распро­странились в Тифлисе, вслед за чем кавалеры ордена Свя­того Георгия единодушно просили наградить Вас этим орденом, столь уважаемым в российской армии. Я поста­раюсь наградить всех, кто был с Вами, и при этом под­разумеваю прежде всего почтенного майора Камкова.

Прощайте, любезный Александр Алексеевич. Моя жена сейчас вошла ко мне в комнату и, узнав, что я пишу Вам, просит меня засвидетельствовать Вам ее глубочай­шее почтение».

Я собрал и записал эти подробности на том самом месте, где все это происходило; я взбирался на тот небольшой холм, что один на тридцать верст в округе высится над равниной; наконец, сопровождавшие меня казаки, которые хранят благоговейную память об этом блистательном подвиге, показывали мне место этого вто­рого Мазаграна, а когда позднее, посетив весь левый фланг Кавказской линии, я прибыл в Тифлис, проехав перед этим через весь Апшеронский мыс, посетив Баку, Шемаху и Царские Колодцы, на повороте какой-то улицы французский консул барон Фино, с которым мы шли рука об руку, спросил меня, раскланявшись с повстречавшимся нам офицером:

— Знаете, с кем я раскланялся?

— Нет. Я только третьего дня сюда приехал; как же мне здесь кого-нибудь знать?

— Ну, этого человека, я уверен, вы знаете хотя бы по имени: это знаменитый генерал Суслов.

— Как! Герой Шелковой?

— Вот видите: вы его знаете.

— Еще бы! Конечно, знаю! Я записал всю его историю с чеченцами. Скажите ...

-Что?

— А можем мы нанести ему визит? Можно мне про­читать ему то, что я написал о нем, и попросить его поправить мой рассказ, если я в чем-то отклонился от истины?

— Разумеется; по возвращении я напишу генералу, чтобы спросить его, какой день и час он назначит для этого визита.

В тот же день барон получил ответ: генерал Суслов примет нас завтра в полдень.

Генерал — человек лет сорока пяти, небольшого роста, но широкоплечий, крепкий и очень простой в обраще­нии; он крайне удивился, что я так восхищаюсь столь обыкновенным делом, в котором ему довелось уча­ствовать.

Записанный мной рассказ оказался точен, и генерал добавил к подробностям, которыми я к тому времени располагал, лишь письмо графа Воронцова.

Уже расставаясь с генералом, я, по своей скверной привычке, подошел к собранию оружия, привлекшему мое внимание; это собрание включало, в частности, пять шашек.

Генерал снял со стены шашки, чтобы показать их мне.

— Какая из них была с вами в Шелковой, генерал? — спросил я его.

Он указал мне на самую простую из всех; я вынул шашку из ножен, и ее клинок поразил меня своим ста­ринным видом. На нем были выгравированы два девиза, почти стертые от времени и от заточки: на одной сто­роне — «Fide, sed cui vide»[20], на другой — «Pro fide et patria»[21].

Мои археологические познания позволили мне разо­брать эти восемь латинских слов, и я разъяснил их гене­ралу.

— Ну, раз вы разобрали то, что мне никогда не удава­лось прочитать, — промолвил он, — шашка принадлежит вам.

Я хотел было отказаться и упорствовал в этом, говоря, что никоим образом не достоин подобного подарка.

— Вы повесите ее на стену крест-накрест с саблей вашего отца, — сказал мне генерал, — это все, о чем я вас прошу.

Так что мне пришлось принять подарок.

Однако у горцев тоже есть свой календарь памятных дат, не менее славных, чем у русских.

Одно из отмеченных в нем событий — тот самый захват Ахульго, когда Шамиль был разлучен со своим сыном Джемал-Эддином, кого мы еще увидим возвра­щающимся на Кавказ, после того как его обменяли на княгинь Чавчавадзе и Орбелиани.

Своим живым и глубоким умом Шамиль понял пре­имущество европейских оборонительных сооружений перед азиатскими, возводимыми, кажется, лишь для того, чтобы они служили мишенью для пушек; он избрал своей резиденцией аул Ахульго, расположенный на уединенном утесе среди головокружительных пропастей и скал, под­няться на вершину которых, как считалось, было невоз­можно.

На этом уединенном утесе польские инженеры, кото­рые намеревались продолжить на Кавказе войну, нача­вшуюся в Варшаве, построили систему оборонительных сооружений, от которой не отреклись бы даже Вобан и Аксо.

Помимо этого, в Ахульго имелось большое количество провизии и боевых запасов.

В 1839 году генерал Граббе решился атаковать Шамиля в этом орлином гнезде.

Все считали, что подобная попытка обречена на не­удачу, но генерал Граббе сделал в этот момент то, на что смелые врачи идут в безнадежных случаях: он взял на себя ответственность.

Генерал поклялся своим именем — а «Граббе» означает «могила», — что он возьмет Шамиля живым или мерт­вым, и выступил в поход.

Когда лазутчики донесли Шамилю о наступлении рус­ской армии, он приказал чеченцам беспрестанно напа­дать на нее вдоль всего ее пути, начальнику крепости Аргвани велел задержать русских как можно дольше у ее стен, а аварским командирам, на которых он более всего полагался, отдал приказ отстаивать каждую пядь пере­правы через Койсу.

Сам же он намеревался ждать неприятеля в своей кре­пости Ахульго, до которой русские, вероятно, не дойдут.

Однако Шамиль ошибся: чеченцы смогли задержать русскую армию от силы на один день, Аргвани заставил ее потерять лишь два дня, а переправу через Койсу, счи­тавшуюся непреодолимой, русские форсировали после первой предпринятой ими атаки.

С вершины своего утеса Шамиль следил за приближе­нием неприятеля. Генерал Граббе взял крепость в осаду, надеясь удушить Шамиля голодом и принудить его к сдаче.

Осада продолжалась уже два месяца, когда генерал Граббе узнал, что Шамиль имеет съестных припасов еще на полгода.

Так что следовало отважиться на приступ.

Во время осады генерал не тратил время напрасно: он продолбил дороги посреди гранитных скал, построил бастионы на уступах утесов, считавшихся неприступ­ными, перекинул мосты через пропасти.

Однако ни один из пунктов, которыми русским уда­лось пока овладеть, не господствовал над цитаделью Шамиля.

Наконец генерал обратил внимание на уступ, куда можно было подняться, лишь взобравшись с противопо­ложной стороны на гору, а затем спустить на него с помощью веревок пушки, зарядные ящики и канони­ров.