Путевые впечатления. Кавказ. Часть 1

Возвращение наше совершилось без всяких происше­ствий. Ночью, как и предсказывал начальник конвоя, тело абрека было похищено.

XI РУССКИЕ И ГОРЦЫ

На другой день после возвращения из Червленной я, прежде чем явиться к полковнику Шатилову, послал за нашими ямщиками.

Муане оказался прав: по их словам, подморозило еще сильнее, и теперь они требовали уже тридцать рублей.

Я взял папаху, пристегнул к поясу кинжал, ставший моим обязательным спутником при каждом выходе из дома, и отправился с визитом к полковнику Шатилову.

Он ждал меня с той самой минуты, когда ему передали мою визитную карточку. Накануне он лег спать около полуночи, рассчитывая все же, что я появлюсь у него еще вечером, а поднялся на рассвете.

Полковник с трудом говорил по-французски, но, пред­упрежденная о моем прибытии, пришла его жена, кото­рая и послужила нам переводчицей.

Такой факт лишний раз удостоверяет превосходство в этом отношении женского образования над мужским в России.

У полковника не было никаких сомнений, что я обра­щусь к нему с какой-нибудь просьбой, и он сам пред­ложил мне свои услуги. Я объяснил ему, что мне нужно шесть лошадей, чтобы доехать до Хасав-Юрта, ну а в Хасав-Юрте князь Мирский, которому я был рекомендо­ван, возьмет на себя труд отправить меня в Чир-Юрт, где я снова найду почтовых лошадей.

Как я правильно предугадал, полковник предложил мне всю свою конюшню, однако при этом он заявил, что лошади будут готовы к отправке лишь после того, как я вместе с ним позавтракаю.

Я согласился, но с условием, что приглашение будет повторено мне милым десятилетним мальчуганом, кото­рый слышал о г-не Дюма и читал «Монте-Кристо».

Когда отворили дверь в его комнату, оказалось, что он стоит, припав глазом к замочной скважине, так что оста­валось лишь впустить его в гостиную.

Удивительнее всего было то, что он не говорил по- французски, а «Монте-Кристо» читал на русском языке.

За столом разговор зашел об оружии. Заметив, что я большой его любитель, полковник поднялся и принес мне чеченский пистолет, оправленный в серебро и, помимо материальной ценности, имеющий еще и цен­ность историческую.

Это был пистолет лезгинского наиба Мелкума Рад­жаба, убитого на Лезгинской линии князем Шашковым.

Во время завтрака полковник отправил за нашим тарантасом и нашей телегой шесть лошадей и приказал снарядить конвой из пятнадцати человек, из которых пять были донскими казаками, а десять — линейными.

Повозки и конвой ждали нас у ворот.

Я простился с полковником, его женой и сыном, выра­зив им искреннюю признательность. По мере того как я приближался к Кавказу, русское гостеприимство не только не изменяло себе, но явно становилось все более щедрым и предупредительным.

Полковник осведомился, вооружены ли мы и в исправ­ном ли состоянии у нас оружие, затем лично дал краткое напутствие конвою, и мы отправились в путь, сопрово­ждаемые пятью донскими казаками, которые составляли наш авангард, и десятью линейными казаками, которые скакали по обе стороны наших повозок.

Двое наших вчерашних ямщиков с удрученным видом смотрели, как мы отъезжаем; они явились с предложе­нием отвезти нас за восемнадцать рублей и даже за шест­надцать, но Калино повторил им на чистейшем русском языке то, что я уже высказал им на ломаном, и на этот раз они окончательно приняли сказанное к сведению.

Тогда ямщики решили удовлетвориться молодым офи­цером из Дербента, с которым у них вначале была дого­воренность о плате в двенадцать рублей, но потом они соглашались отвезти его лишь за восемнадцать. Теперь, опасаясь, что он ускользнет от них, как и мы, они вер­нулись к первоначальной цене.

В итоге молодой офицер, распорядившись поставить свою кибитку между тарантасом и телегой, сел вместе с Калино на переднюю скамью тарантаса, и наш конвой увеличился не только на одного храброго офицера, но еще и на хорошего товарища.

И это не считая его повара-армянина, так прекрасно приготовлявшего шашлык.

В пятистах шагах от окраины Шелковой мы снова встретились с Тереком, с которым мы никак не могли расстаться и который в последний раз преградил нам путь, указывая границу земель, полностью покорных рус­ским.

На другом берегу мы будем уже во вражеской стране: не завоеванной, но близкой к тому, чтобы ею стать.

Стоит нам переправиться через мост, находящийся у нас перед глазами, и любой встречный сможет без всяких сожалений пустить в нашу сторону пулю из своего ружья.

И потому в конце моста, построенного графом Ворон­цовым и отличающегося необычайной крутизной, рас­положена застава, около которой стоит караульня и дежурит часовой.

Никакой путешественник не едет дальше один: если это знатная особа, ему полагается иметь конвой, если же он принадлежит к числу простых смертных, ему полага­ется ждать оказии.

За мостом вы пересекаете линию.

Линия проходит по Кубани и Тереку, то есть двум большим рекам, которые стекают с северных склонов Кавказа и, имея почти одни и те же истоки, тотчас раз­деляются и впадают: Терек — в Каспийское море, а Кубань — в Черное.

Представьте себе протянувшуюся у основания горной цепи огромную фигурную скобку, начинающуюся у под­ножия горы Кубань и оканчивающуюся: на востоке — в Кизляре, на западе — в Тамани.

На обеих ее половинах через каждые четыре льё стоят крепости.

Посредине, то есть у основания этой скобки, образо­ванной двумя реками, расположено Дарьяльское уще­лье.

По мере того как завоевание ширится, небольшие форты отделяются, так сказать, от крепостей и продви­гаются вперед; посты отделяются от фортов и тоже про­двигаются вперед; наконец, от постов отделяются часо­вые и в свою очередь продвигаются вперед, знаменуя достаточно неопределенную границу русского владыче­ства, которую каждую минуту накрывает кровавой вол­ной очередной набег горцев.

От Шемахи, где лезгины в 1721 году захватили триста купцов, до Кизляра, где Кази-мулла в 1831 году отрубил семь тысяч голов, на всем этом огромном поясе нет ни единой сажени, которая не была бы обагрена кровью.

Если там, где вы проезжаете и где вы рискуете в свою очередь погибнуть, пали татары, то на месте их гибели установлены плоские продолговатые камни, увенчанные чалмой и несущие на себе арабские письмена, которые содержат хвалу умершему и одновременно призывают к мести его семью.

Если же там пали христиане, то над ними ставят крест, служащий, напротив, символом прощения и забвения.

Но христианский крест и татарский могильный камень так часто встречаются по дороге, что от Кизляра до Дер­бента вы словно идете по обширному кладбищу.

Если же в каких-то местах их нет, как, например, от Хасав-Юрта до Чир-Юрта, это объясняется тем, что там чрезвычайно велика опасность и никто не осмеливается идти туда рыть могилы для убитых и ставить над ними камень или крест.

Мертвые тела оставляют там шакалам, орлам и стер­вятникам; человеческие кости белеют там посреди скеле­тов лошадей и верблюдов, и поскольку голова, эта отли­чительная примета мыслящей породы живых существ, унесена убийцей, то не сразу, а лишь после короткого осмотра, продлевать который всегда опасно, становится понятно, с чьими останками ты имеешь дело.

Нельзя сказать, чтобы горцы не захватывали пленни­ков: напротив, на этом они строят все свои финансовые расчеты, всю свою торговлю; кабардинские шашки, чер­кесские бурки, чеченские кинжалы и лезгинские сукна для них всего лишь второстепенные промыслы.

Они держат у себя пленников до тех пор, пока их семьи не заплатят выкуп; если же пленники теряют тер­пение и пытаются бежать, то у горцев есть почти верное средство предотвратить повторение подобных попыток: они рассекают бритвой ступни пленнику и каждую рану набивают рубленым конским волосом.

Если семья пленника отказывается платить выкуп или она недостаточно богата, чтобы удовлетворить требова­ния горцев, пленника отсылают на рынок Трапезунда и продают как невольника.