Путевые впечатления. Кавказ. Часть 1

Куропатка упала.

— Вы не видели, где она упала?! — крикнул я Муане. — Я стрелял против солнца; было понятно, что она упала, но где?

— Погодите, я пойду взгляну, — откликнулся Муане.

Едва он произнес эти слова, как в ста шагах впереди нас раздался ружейный выстрел, и в ту самую минуту, когда я заметил дымок, в трех шагах от меня просвистела пуля, по пути срезав верхушки кустарника, в котором мы были скрыты по пояс.

Наконец-то мы столкнулись с опасностью!

Сопровождавшие нас казаки бросились на пять-шесть шагов вперед, чтобы послужить нам прикрытием.

Однако один из них остался лежать на месте, рухнув вместе со своим конем.

Пуля, свист которой я слышал, задела бедро несчаст­ного животного и раздробила ему переднюю ногу.

Тем временем, выбираясь на дорогу, я вставил в свое разряженное ружье две пули.

Казак держал за повод мою лошадь: я взобрался на нее и приподнялся в стременах, чтобы посмотреть вдаль.

То, что я уже знал о нравах чеченцев, заставляло меня удивляться медлительности, с какой они вели это напа­дение: обычно у них принято сразу после ружейной пальбы начинать стремительную атаку.

Внезапно мы увидели семь или восемь человек, мча­вшихся в сторону Терека.

— Ура! — закричали казаки, бросившись вдогонку за ними.

Но в то самое время, когда эти семь или восемь чечен­цев обратились в бегство, еще один, вместо того чтобы бежать, вышел из кустарника, откуда он стрелял в нас, и, размахивая над головой ружьем, закричал:

— Абрек! Абрек!

— Абрек! — подхватили казаки и остановились.

— Что значит абрек? — спросил я Калино.

— Абрек — это человек, давший клятву идти навстречу всем опасностям и не отступать ни перед одной.

— И чего же этот абрек хочет? Уж не намеревается ли он один напасть на наш отряд из пятнадцати человек?

— Вряд ли; вероятно, он предлагает поединок.

И действительно, к крикам «Абрек! Абрек!» горец добавил еще несколько слов.

— Слышите? — спросил меня Калино.

— Слышу, но не понимаю.

— Он вызывает кого-нибудь из наших казаков на по­единок.

— Скажите им, что тот, кто примет вызов, получит двадцать рублей.

Калино сообщил казакам о моем предложении.

С минуту они молча переглядывались, словно желая выбрать самого храброго из них.

Тем временем, шагах в двухстах от нас, чеченец гарце­вал на своем коне, продолжая выкрикивать: «Абрек! Абрек!»

— Черт подери! — в свою очередь воскликнул я. — Калино, передайте-ка мне мой карабин: я умираю от желания уложить этого негодяя наповал.

— Ни в коем случае не делайте этого: вы лишите нас интересного зрелища. Казаки советуются, кого им выста­вить на поединок с чеченцем. Они его знают: это чрез­вычайно знаменитый абрек. Ну вот, глядите, один из наших вызвался.

И в самом деле, тот казак, чья лошадь была ранена в бедро, убедился, что ему не удастся поставить бедное животное на ноги, и решил заявить о своих правах, подобно тому как в Палате депутатов просят слова, чтобы высказаться по какому-нибудь личному поводу.

Казаки обеспечивают себя лошадьми и оружием за свои собственные деньги; однако, если у казака убита лошадь, его полковник выплачивает ему от имени прави­тельства двадцать два рубля.

Казак теряет на этом рублей восемь или десять, ибо приемлемая лошадь редко стоит меньше тридцати рублей.

Следовательно, двадцать рублей, предложенные мной тому, кто примет вызов на поединок, давали казаку десять рублей чистой прибыли.

Желание казака сразиться с тем, кто выбил его из седла, показалось мне настолько справедливым, что я его поддержал.

Тем временем горец продолжал гарцевать; он описы­вал круги, сжимая их каждый раз, и таким образом с каждым разом приближался к нам.

Глаза казаков пылали огнем: все они считали себя вызванными на поединок, и, тем не менее, после того как этот вызов был брошен, ни один из них не выстре­лил в неприятеля — тот, кто совершил бы подобное, был бы обесчещен.

— Что ж, — сказал казаку командир конвоя, — ступай.

— У меня нет лошади, — отвечал казак, — кто одолжит мне свою?

Ни один из казаков не отозвался. Никому не улыба­лось, чтобы его лошадь убили под другим, ибо было неясно, заплатит ли в подобных обстоятельствах прави­тельство обещанные двадцать два рубля.

Я соскочил со своей лошади, превосходного ремонт­ного коня, и отдал его казаку, тотчас же прыгнувшему в седло.

Другой наш конвойный казак, который казался мне весьма смышленным и к которому по дороге я через посредство Калино три или четыре раза обращался с вопросами, подошел ко мне и что-то сказал.

— Что он говорит? — спросил я Калино.

— Он просит разрешения занять место своего това­рища, если с тем случится несчастье.

— Мне кажется, что он немного поторопился, но все же скажите ему, что я согласен.

Казак вернулся на прежнее место и начал проверять свое оружие, как если бы его очередь сражаться уже наступила.

Между тем его товарищ гиканьем ответил на вызов горца и во весь опор поскакал по направлению к нему.

Прямо на скаку он выстрелил.

Абрек в это мгновение поднял свою лошадь на дыбы, и пуля попала ей в плечо. Почти тотчас горец в свою очередь выстрелил и сшиб папаху со своего против­ника.

Оба закинули ружья за плечо. Казак выхватил шашку, а горец — кинжал.

Горец с удивительной ловкостью управлял лошадью, хотя она была ранена, и, несмотря на то, что кровь ручьем стекала по груди животного, оно ничуть не каза­лось ослабевшим, настолько умело седок поддерживал его коленями, уздой и голосом.

В то же самое время абрек разразился потоком брани, способной разъярить казака.

Противники сошлись в схватке.

Какое-то мгновение мне казалось, что казак насквозь пронзил горца своей шашкой. Я видел, как клинок свер­кнул за его спиной.

Однако он лишь проткнул его белую черкеску.

С этого момента мы не видели больше ничего, кроме двух сцепившихся в рукопашном бою людей. Через минуту один из них скатился с лошади.

Точнее говоря, с лошади скатилось лишь туловище человека: голова его осталась в руках противника.

Этим противником был горец. Он испустил победный клич, исполненный дикой и страшной силы, потряс от­рубленной головой, из которой капала кровь, и прице­пил этот трофей к ленчику своего седла.

Лошадь, лишившись всадника, бросилась бежать и, ведомая природным инстинктом, вернулась к нам, опи­сав полукруг.

Обезглавленный труп остался лежать на земле.

Вслед за победным кличем горца послышался новый вызов на бой.

Я обернулся к казаку, изъявлявшему желание занять место своего товарища. Он спокойно курил трубку.

Кивнув мне, он произнес:

— Иду.

А затем в свой черед издал клич в знак того, что он принимает вызов.

Горец, джигитовавший на коне, остановился, чтобы разглядеть своего нового противника.

— Ступай, — сказал я казаку, — я увеличиваю награду на десять рублей.

На этот раз казак лишь подмигнул мне в ответ, не выпуская изо рта трубку. Казалось, он запасался табач­ным дымом, вбирая его в себя, но не выдыхая обратно.

Затем он пустился вскачь и, прежде чем абрек успел перезарядить ружье, остановился шагах в сорока от него, прицелился и нажал на спусковой крючок.

Легкий дымок, окутавший лицо казака, заставил всех нас подумать, что в его ружье вспыхнул лишь затравоч­ный порох.

Абрек, полагая, что ружье противника разряжено, с пистолетом в руке бросился на казака и выстрелил в него с десяти шагов.

Казак, заставив коня отпрянуть в сторону, избежал пули, а затем мгновенно приложил к плечу ружье и, к великому удивлению всех нас, не видевших, чтобы он подсыпал в него новый затравочный порох, выстрелил.

По резкому движению горца было понятно, что пуля его задела.

Он выпустил узду и, чтобы не упасть, обеими руками обхватил шею лошади.

Лошадь, чувствуя, что ею больше не управляют, и испытывая ярость из-за собственной раны, понесла его через кустарник по направлению к Тереку.