Страница 15 из 127
Мы поступили так же, как они, но опередив их, и ничто более не останавливало нас вплоть до следующей почтовой станции.
Однако на этой станции нам могли предоставить лишь четырех казаков для конвоя: на посту там находилось всего шесть казаков, а по крайней мере двое должны были оставаться на нем, чтобы его охранять.
Впрочем, мы еще не были в опасном месте; однако уже отсюда казачьи посты с вышкой, которая служит казакам сторожевой будкой и наверху которой день и ночь стоит часовой, располагались через каждые пять верст и возвышались над всей дорогой.
Эти часовые имеют под рукой пук просмоленной соломы и зажигают ее ночью в случае тревоги. Такой сигнал, видимый на двадцать верст вокруг, в одно мгновение оповещает все окрестные посты о том, что требуется их помощь.
Мы отправились в путь, сопровождаемые четырьмя казаками.
На протяжении всей дороги нам не раз представлялся случай охотиться не выходя из тарантаса, ибо огромное количество ржанок добывали себе корм по обе ее стороны.
Однако из-за тряски тарантаса на каменистой дороге стрельба по ним была чрезвычайно трудной.
Но когда случалось, что птица, в которую мы стреляли, оставалась лежать на месте, один из наших казаков отправлялся за ней и подбирал ее, иногда даже не слезая с лошади, на всем скаку: разумеется, чтобы проделать такое, нужно иметь немалую ловкость.
Затем убитую птицу помещали в провизионную кладовую (так мы называли два наружных ящика нашего тарантаса).
Вскоре, однако, мы лишились этого развлечения: погода, с самого утра мглистая, хмурилась все больше и больше, и по равнине расстелился густой туман, так что нам с трудом удавалось видеть в двадцати пяти шагах вокруг себя.
Такая погода была весьма подходящей для чеченцев, поэтому казаки еще теснее окружили повозки и попросили нас вставить пули в наши охотничьи ружья, заряженные дробью для куропаток.
Мы не заставили их повторять эту просьбу: в течение нескольких минут такая замена была выполнена, и теперь мы были в состоянии противостоять двадцати нападающим, ибо у нас была возможность сделать по десять выстрелов, не перезаряжая ружья.
К тому же на каждой станции казакам и ямщикам давали приказ — а звание, какое они у меня предполагали, служило гарантией их безоговорочного повиновения мне — так вот, им давали приказ остановить, едва заметив чеченцев, обе повозки, поставить их в ряд в четырех шагах одну от другой, а просветы заполнить распряженными лошадьми, чтобы мы, находясь под защитой этих двух заслонов, неодушевленного и живого, могли бы вести огонь, тогда как казаки, со своей стороны, действовали бы в этом бою как летучий отряд.
Поскольку при каждой смене конвоя я не забывал показать казакам точность и дальнобойность нашего оружия, это заставляло их испытывать к нам доверие, в то время как мы не всегда доверяли им, особенно когда нашими защитниками были «гаврилычи».
Слово это требует пояснения.
Так называют донских казаков, которых не следует путать с линейными казаками.
Линейный казак, родившийся в этих местах, в непосредственной близости от врага, с которым ему предстоит сражаться, с детства сдружившийся с опасностью, солдат с двенадцати лет, проводящий лишь три месяца в году в своей станице, то есть в своей деревне, и до пятидесяти лет не покидающий седла и остающийся под ружьем, — это превосходный воин, который сражается артистично и находит удовольствие в опасности.
Из этих линейных казаков, сформированных, как уже говорилось, Екатериной и смешавшихся с чеченцами и лезгинами, у которых они похищали девушек, подобно римлянам, смешавшимся с сабинянами, в итоге образовалось племя смешанной крови, пылкое, воинственное, веселое, ловкое, всегда смеющееся, поющее и сражающееся; рассказывают о невероятной храбрости этих людей; впрочем, мы увидим их в деле.
Напротив, донской казак, оторванный от своих мирных равнин, перенесенный с берегов величественной и спокойной реки на шумные берега Терека или голые берега Кумы, отнятый от семьи, которая занимается хлебопашеством, привязанный к длинной пике, которая служит ему скорее помехой, чем орудием защиты, отягощенный этой палкой, которую он упорно старается не выпустить из рук, не умеющий обращаться с ружьем и управлять конем, — донской казак, представляющий собой еще довольно сносного солдата на равнине, оказывается самым плохим солдатом в засадах, оврагах, кустарниках и горах.
Вот почему линейные казаки и татарская милиция, это превосходное войско для небольших стычек, вечно насмехаются над «гаврилычами», как они именуют донских казаков, что выводит тех из себя.
Откуда же взялось такое прозвище?
А вот откуда.
Однажды, когда донские казаки составляли конвой, на них напали чеченцы, и конвой обратился в бегство.
Какой-то молодой казак, конь под которым был лучше, чем у его товарищей, бросив пику, пистолеты, шашку, без папахи, с растерянным взглядом, обезумев от ужаса, на полном скаку влетел во двор почтовой станции и закричал из последних сил:
— Заступись за нас, Гаврил ыч!
Это последнее усилие лишило его чувств, и он свалился с лошади.
С тех пор другие казаки и татарские милиционеры называют донских казаков «гаврилычами».
Горцы, которые за любую цену выкупают своих товарищей, попавших в плен к русским, отдают четырех донских казаков или двух татарских милиционеров за одного чеченца, черкеса или лезгина; однако обмен линейных казаков на горцев идет у них из расчета один за одного.
Они никогда не выкупают горца, раненного пикой: если он ранен пикой, значит, его ранил донской казак; стало быть, не стоит его выкупать, ведь у него достало неловкости получить ранение от столь ничтожного противника.
Они не выкупают и человека, раненного сзади. Эта мера объясняется сама собой: человек, раненный сзади, получил ранение, спасаясь бегством.
Так вот, на этот раз наш конвой состоял из «гаврилы- чей», что вовсе не успокаивало, учитывая туман, окружавший нас со всех сторон.
С этим конвоем, среди тумана и с заряженными ружьями на коленях, мы проделали десять или двенадцать верст, еще отделявшие нас от следующей станции, и встретили на пути две укрепленные и обнесенные палисадом станицы — Каргалинскую и Щербаковскую.
Первое оборонительное сооружение этих станиц, ежеминутно ожидающих нападения чеченцев, представляет собой широкий ров, полностью опоясывающий селение.
Живая изгородь из держи-дерева заменяет станицам крепостную стену, и ее по крайней мере так же трудно преодолеть при нападении.
Помимо этого, каждый дом здесь, способный превратиться в цитадель, окружен решетчатым ограждением высотой в шесть футов, а кое-кто в дополнение к этому возводит еще и небольшую стену с бойницами.
У всех ворот станицы, охраняемых часовыми, устроены возвышения, откуда можно обозревать окрестности. Часовые, сменяясь каждые два часа, находятся на таком посту днем и ночью.
Ружья здесь всегда заряжены, а каждая вторая лошадь всегда оседлана.
В селениях такого рода каждый мужчина в возрасте от двенадцати до пятидесяти лет — солдат.
У каждого из них своя история — кровавая, убийственная, страшная, способная соперничать с теми, какие так поэтически рассказывал нам Купер.
Мы прибыли на почтовую станцию Сухой пост.
Там нас ожидало великолепное зрелище.
Солнцу, уже давно боровшемуся с туманом, в конце концов удалось пронизать его своими лучами. Туман стал распадаться на широкие полосы, становившиеся все более и более прозрачными, и сквозь них начали проступать какие-то неподвижные очертания.
Однако что это было — горы или облака? Еще несколько минут мы пребывали в сомнении. Но вот солнце сделало последнее усилие, остатки тумана рассеялись, обратившись в клочья дымки, и перед нами развернулась вся величественная цепь Кавказа, от Шат- Альбруса до Эльбруса.
Посредине нее высился со своей снежной вершиной Казбек, поэтический эшафот Прометея.
При виде этой великолепной панорамы мы на минуту застыли в молчании. Это не было ни Альпами, ни Пиренеями, это не было ничем из того, что мы видели прежде, ничем из того, что всплывало в нашей памяти, ничем из того, что являлось нам в грезах; это был Кавказ — то есть сцена, на которой первый драматург античности поставил свою первую драму, при том что героем этой драмы был титан, а актерами были боги!