Путевые впечатления. Кавказ. Часть 1

Как я сожалел о моем томике Эсхила! Я остановился бы здесь, заночевал и перечитал «Прометея» от первого до последнего стиха.

Понятно, почему греки заставили сойти с этих вели­чественных вершин людской род.

В этом и состоит преимущество стран исторических перед странами безвестными. Кавказ — это история богов и людей.

Гималаи и Чимборасо — всего-навсего две горы: одна высотой в двадцать семь тысяч футов, а другая в двадцать шесть тысяч.

Самая высокая вершина Кавказа имеет в высоту лишь шестнадцать тысяч футов, но она служит пьедесталом Эсхилу!

Я не мог побудить Муане сделать рисунок того, что было у него перед глазами. Как изобразить с помощью карандаша и листа бумаги одно из самых грандиозных творений Господа?

Тем не менее Муане попробовал это сделать.

Пытаться — значит, явить одно из первых доказа­тельств божественной сущности человеческого гения; добиться успеха — значит, явить последнее из них.

VIII РУССКИЕ ОФИЦЕРЫ НА КАВКАЗЕ

Когда лошади были запряжены и рисунок Муане завер­шен, мы тронулись в путь.

Нас не интересовали более ни чеченцы, ни черкесы, и если бы даже нам не дали конвоя, то, скорее всего, это прошло бы для нас незамеченным, настолько мы были поглощены величественным видом Кавказа.

Солнце, словно гордясь победой над туманом, ярко сияло. Это была уже не осень, как в Кизляре: это было лето со всем своим светом и всем своим теплом.

Огромные орлы описывали необозримые круги в небе, не делая при этом ни единого взмаха крыльями. Два из них поднялись с равнины и, пролетев с версту, опусти­лись на дерево, где прошедшей весной они свили себе гнездо.

Мы ехали по узкой и грязной дороге, по обе стороны которой тянулись огромные болота, заполненные водо­плавающими птицами всех видов. Пеликаны, дрофы, стрепеты, бакланы, дикие утки — каждый вид имел там своих представителей. Опасность, которой в этих пустын­ных местах, населенных лишь похитителями человече­ской плоти, подвергается человек, обеспечивает безопас­ность животным: охотник весьма рискует сам сделаться дичью, когда он охотится за другими животными.

Все путники, встречавшиеся нам по дороге, были во­оружены до зубов. Какой-то богатый татарин, ехавший вместе с сыном, пятнадцатилетним подростком, и четырьмя нукерами осматривать свои стада, казался средневековым князем с его свитой.

Пешеходы были редки. Все они имели при себе кин­жал, пистолет за поясом и ружье, висевшее на ремне за спиной.

Каждый, когда мы проезжали мимо него, смотрел на нас тем гордым взглядом, какой присущ человеку, созна­ющему собственную храбрость. Как далеко было смирен­ным крестьянам, которых мы встречали от Твери до Астрахани, до этих суровых татар!

На одной из предыдущих станций Калино поднял плеть на замешкавшегося ямщика.

— Берегись, — сказал тот, поднося руку к кинжалу, — ты не в России!

Русский крестьянин получил бы удар плетью и не осмелился бы даже застонать.

Эта уверенность в себе, а лучше сказать, эта гордость независимого человека передалась и нам. Казалось, необ­ходимость бороться с неведомой опасностью обострила наши чувства, чтобы предвидеть ее, и наполнила наше сердце силами, чтобы противостоять ей.

С опасностью связаны странные ощущения: сначала ее страшатся, потом ею бравируют, затем желают встречи с ней, а когда, после того как вы долгое время пренебре­гали ею, она на ваших глазах удаляется от вас, вам недо­стает ее, как строгого друга, советовавшего вам быть настороже.

Я очень опасаюсь, что храбрость всего лишь дело при­вычки.

На станции Новоучрежденной, то есть той, что пред­шествовала опасному месту, нам могли предоставить для конвоя лишь пять казаков. Начальник поста сам при­знался, что этого явно мало, и предложил подождать воз­вращения других казаков.

Я поинтересовался у него, не случится ли так, что нам придется отправиться ночью, если мы будем ждать их возвращения.

Он ответил, что если казаки не появятся до темноты, то мы сможем переночевать на посту и наутро отпра­виться в сопровождении пятнадцати или двадцати чело­век.

— Будут ли ваши пять человек хорошо драться в том случае, если на нас нападут? — спросил я начальника поста.

— Я вам ручаюсь за них: эти люди по три раза в неделю участвуют в перестрелках с горцами, и ни один из них не отступит ни на шаг.

— Значит, нас будет восьмеро, а больше и не нужно. Едем.

Я повторил своим спутникам указания по поводу того, как поступить с повозками, если на нас нападут, поде­лился с казаками планом обороны, и мы выехали, пустив наших лошадей крупной рысью.

Солнце быстро спускалось к горизонту. Кавказ был сказочно освещен; Сальватор Роза при всей его гениаль­ности не достиг бы того волшебного сочетания тонов, какое меркнущие лучи солнца придавали исполинской цепи гор.

Основание гор было темно-синего цвета, их вер­шины — розовыми, а средняя часть проходила посте­пенно через все оттенки — от фиолетового до лилового.

Что же касается неба, то оно было цвета расплавлен­ного золота.

Ни перо, ни кисть не в состоянии следовать за столь стремительными изменениями света. В то время как ваш взгляд обращается на предмет, который вы хотите изо­бразить на бумаге, предмет этот уже изменил цвет и, сле­довательно, облик.

В трех-четырех верстах впереди себя мы увидели тем­ную линию леса, через который нам предстояло про­ехать.

По другую сторону леса дорога разветвлялась на два пути.

Один из них идет на Моздок и Владикавказ, рассекает Кавказ надвое и, следуя по Дарьяльскому ущелью, при­водит в Тифлис.

На этом пути действует почтовая служба, и, хотя он опасен, опасность все же не настолько велика, чтобы прерывать из-за нее сообщение.

Другой путь вступает в пределы Дагестана, проходит в двадцати верстах от столицы Шамиля и на каждом шагу соприкасается с местами обитания враждебных племен. Поэтому почтовое сообщение на нем прервано на про­тяжении шестидесяти или восьмидесяти верст.

Вот по этому второму пути я и решил ехать. Тем не менее в мои планы входило посетить Дарьяльское ущелье и теснины Терека, но вернувшись к ним из Тифлиса.

Избранный мною путь привел меня в столицу Грузии через Темир-Хан-Шуру, Дербент, Баку и Шемаху, то есть мне довелось проехать по дороге, которой обычно никто не пользуется из-за ее трудностей и особенно ее опас­ностей.

И в самом деле, на этой дороге все таит в себе опас­ность: нельзя сказать, что враг вот здесь или вон там: он везде. Лесная чаща — враг, лощина — враг, скала — враг; враг не находится в таком-то или таком-то месте: само место уже есть враг.

И потому каждый объект местности имеет здесь харак­терное название: Кровавый лес, Воровская балка, скала Убийства.

Следует, правда, сказать, что для нас эти опасности значительно уменьшались благодаря открытому листу от князя Барятинского, разрешавшему нам брать столько конвойных, сколько этого требовали обстоятельства.

К несчастью, разрешение это порой, как видно, было обманчивым: конвой из двадцати человек был бы нелиш­ним, но откуда взять двадцать человек, когда в караульне их всего лишь семь?

Мы быстро приближались к лесу. Казаки вытащили из чехлов ружья, осмотрели затравочный порох в них и в пистолетах и посоветовали нам принять те же предосто­рожности.

Стали спускаться сумерки.

Едва мы въехали в лесные заросли, как там поднялась стая куропаток и шагах в двадцати пяти снова опустилась в чаще.

Инстинкт охотника взял верх над осторожностью: я вытащил из своего ружья Лефошё пули и вставил туда два патрона с дробью, а затем, остановив повозку, спрыг­нул на землю.

Муане и Калино, держа в руках ружья, заряженные пулями, поднялись в тарантасе и приготовились прикры­вать мое отступление, если бы в этом возникла необхо­димость.

Два казака с ружьями в руках шли рядом со мной: один справа, а другой слева от меня.

Едва я сделал десять шагов в чаще, как прямо из-под ног у меня взлетели куропатки; одна из них оторвалась от стаи и подставила себя под огонь моего ружья; после второго выстрела она упала и присоединилась к ржан­кам, лежавшим в багажном ящике тарантаса.