Путевые впечатления. Кавказ. Часть 1

Завтрак был уже готов, и нам оставалось лишь перейти через улицу.

Я хотел было принести извинения и отказаться от этого предложения, однако полицмейстер признался, что его жена, намеревавшаяся провести предыдущий вечер у своей сестры, г-жи Полнобоковой, но не решившаяся отправиться к ней без конвоя — вспомним, что все казаки были в разъездах в связи с ружейной пальбой, — желала познакомиться со мной, и он главным образом от ее имени явился пригласить меня.

Ничего не оставалось, как подчиниться.

Калино задержался дома, чтобы руководить укладкой наших съестных припасов. У нас было девять бутылок отличного вина, и, если мы хотели их выпить, что опре­деленно входило в наши намерения, следовало обра­щаться с ними как можно бережнее.

С тарантасом и телегой Калино должен был присоеди­ниться к нам в доме у полицмейстера.

Муане и я отправились к полицмейстеру.

В доме у него мы обнаружили двух дам вместо одной.

Помимо жены полицмейстера, там была ее золовка, которая не желала упустить случай увидеть автора «Монте-Кристо» и «Мушкетеров» и еще на рассвете при­была туда с этой целью.

Обе дамы говорили по-французски.

Одна из них, полицмейстерша, оказалась отличной музыкантшей; она села за фортепьяно и спела нам несколько прелестных русских романсов, в том числе и «Горные вершины» на слова Лермонтова.

Скоро мне представится случай поговорить об этом великом поэте, русском Альфреде де Мюссе; в то время, когда он еще был совершенно неизвестен во Франции, я опубликовал в «Мушкетере» его лучшее произведение «Печорин, или Герой нашего времени».

Калино прибыл с тарантасом и телегой, и, так как мы ждали лишь его, чтобы приняться за завтрак, все тотчас сели за стол.

Разговор, естественно, зашел о татарах.

Хозяйка дома подтвердила нам то, что рассказал полицмейстер: поскольку накануне вечером ее муж отлу­чился из-за ружейной пальбы, она, не имея конвоя, при всем своем желании увидеть меня не решилась идти к сестре. Вновь прозвучали, причем с еще большей настой­чивостью, советы, данные нам накануне г-жой Полно­боковой, и это побудило дам заявить, что они никоим образом не хотят, чтобы из-за них мы задерживались, а потому отпускают нас.

Речь шла прежде всего о том, чтобы засветло проехать лес возле Шелковой.

Этот злополучный лес тревожил всех.

В итоге мы и сами начали испытывать такую же тре­вогу и простились с нашими прелестными хозяйками, пожелавшими проводить нас до самого экипажа.

Так что вместе с нами они вышли на крыльцо.

Мы сели в тарантас, однако полицмейстерша смотрела на нас с беспокойством: по-видимому, наш конвой из шести казаков не внушал ей доверия.

— Вы чем-то встревожены, сударыня? — обратился я к ней.

— Разумеется, — отвечала она. — Неужели у вас нет другого оружия, кроме кинжала?

Я поднял покрывало, наброшенное на переднюю ска­мью, и глазам полицмейстерши открылись три двустволь­ных ружья, два карабина, один из которых был рассчитан на разрывные пули, и револьвер.

— О, это хорошо, — сказала она, — вот только выез­жайте из города, держа ружья в руках, чтобы все видели, что вы вооружены. Среди тех, кто на вас сейчас смотрит (вокруг нас и в самом деле толпились зеваки), вполне могут быть два-три татарских лазутчика.

Последовав этому дружескому совету, каждый из нас взял по двуствольному ружью и поставил его прикладом вниз себе на колено; мы простились с дамами и в этих грозных позах покинули Кизляр среди глубокого молча­ния восьмидесяти, а то и ста зрителей, наблюдавших за нашим отъездом.

Едва выехав из города, мы опустили ружья в более удобное положение.

Когда ты привык к парижской жизни и к безопасности дорог во Франции, необычайно трудно поверить в опас­ность, подобную той, какая, по словам всех окружающих, угрожала нам; однако встреча, которую мы имели за два дня до этого, и последовавшие за ней ружейные выстрелы[15] подсказывали, что мы находимся в краях если и не вражеских, то, по крайней мере, неспокойных.

На самом деле, лишь на следующий день нам пред­стояло въехать в края по-настоящему вражеские.

Края эти столь же далеки, сколь и опасны; мне пона­добилась вся моя сила воли, чтобы внушить себе, что я нахожусь посреди этих почти сказочных земель, по карте которых мне доводилось не раз странствовать, и убедить себя, что в нескольких верстах по левую руку от меня находится Каспийское море, что я проехал по калмыц­ким и татарским степям и что река, на берегу которой нам придется вскоре остановиться, это Терек, воспетый Лермонтовым, Терек, берущий начало у подножия скалы Прометея и опустошающий землю, где властвовала мифологическая царица Дарья.

Мы и правда остановились на берегу Терека и стали ждать парома, который должен был вернуться за нами, переправив караван лошадей, буйволов и верблюдов.

Все речные паромы в России (по крайней мере, в той ее части, по какой мы проехали) содержатся за счет пра­вительства, и перевозят на них бесплатно. В этом отно­шении Россия менее всех других стран на свете усерд­ствует во взимании податей.

В том месте, где нам предстояло переправиться через Терек, он вдвое шире Сены.

Мы вышли из тарантаса, поскольку берега у реки кру­тые, и разместились на пароме вместе с одной из наших повозок и командиром конвоя; все прочие казаки оста­лись стеречь на берегу другую нашу повозку — настолько велика здесь уверенность в честности местных жителей.

В самом деле, пока нас переправляли, второй ямщик мог бы во весь опор ускакать с нашей телегой, и черт знает, как говорят русские, никогда не употребляющие слова «Бог» в подобном случае, черт знает, повторяю, где бы мы его настигли.

Мы измерили глубину Терека шестом — она состав­ляла семь или восемь футов. Несмотря на такую глубину реки, чеченцы пересекают ее вплавь вместе со своими пленниками, привязанными к лошадиному хвосту, и это уже дело несчастных, как они сумеют удержать голову над водой.

Вот тут-то, как рассказывала нам жена кизлярского городничего, женщины и простуживаются.

В ожидании телеги я, желая показать командиру кон­воя превосходство нашего оружия перед азиатским, пустил из своего карабина — а это, говоря по правде, было одно из лучших ружей, изготовленных Девимом, — пулю в двух чаек, в шестистах шагах от нас охотившихся за рыбой. Пуля ударила точно между ними, в том месте, какое я указал заранее. В эту минуту Муане подстрелил на лету ржанку. Это удивило казака не меньше, чем даль­ность и меткость моего выстрела. Кавказцы, как и арабы, хорошо стреляют лишь в неподвижную цель; у горцев к ружью прикреплена подставка с развилкой, и потому на самом деле опасна лишь их первая пуля: остальные летят наугад.

Тем временем к нам присоединилась наша телега. Затем мы двинулись по болотистой местности в излучине Терека, и вскоре нам опять пришлось пересекать его, но на этот раз вброд, одновременно с лошадьми, буйволами и верблюдами, прежде нас переправленных на пароме и, пока переправляли нас, уже выбравшихся на дорогу.

Переправа вброд — зрелище всегда чрезвычайно живо­писное, а уж та, что происходила у нас на глазах, когда наш конвой присоединился к причудливому каравану, двигавшемуся одновременно с нами, была одной из самых интересных, какие только можно увидеть. Все лошади и буйволы вступали в реку довольно охотно, но верблюды, испытывающие неприязнь к воде, всячески противились, когда их понуждали войти в нее. Исходи­вшие от них крики, а точнее сказать, завывания, каза­лось, принадлежали скорее дикому зверю, чем мирному животному, названному поэтами «кораблем пустыни», несомненно потому, что его рысь, похожая на килевую качку судна, вызывает морскую болезнь.

При всем нашем желании переправиться как можно скорее, мы были вынуждены идти крайне медленно, и нам неизбежно предстояло ждать, пока вся эта переправа не закончится.

Наконец лошади, утолявшие во время переправы жажду; буйволы, плывшие так, что из воды у них торчала только голова; верблюды с погонщиками на спине, бла­годаря своим длинным ногам едва касавшиеся брюхом поверхности реки, — все они добрались до другого берега и вновь вышли на дорогу.