Страница 27 из 176
До завтрака подобный совет привел бы нас в ужас, но теперь, после завтрака, мы с Муане храбро спросили:
— А для чего надо затягивать пояс?
Госпожа Арно нам это объяснила.
Ее совет имел отношение к нашим желудкам, которым тряска на телеге могла причинить немалое беспокойство, ибо только желудки местных жителей способны выдержать подобный способ передвижения, не подвергаясь опасности.
В России изготавливают особые кушаки для путешественников, передвигающихся в телегах.
Объясним попутно, что же представляет собой телега. (Определенно, я остановился на том, что это средство передвижения — женского рода.)
Предназначена она, главным образом, для перевозки товаров.
Представьте себе небольшую низкую четырехколесную повозку в форме лодки, без всяких рессор, подвешенную прямо на оси и снабженную двумя досками, которые положены поперек и предназначены для сидения.
Впрягите в эту колымагу, вполне способную быть старинным пыточным орудием времен Ивана Грозного, трех низкорослых, крепких, коренастых курляндских лошадей, средняя из которых мчится рысью, а те, что по бокам, скачут во весь опор, не обращая внимания на крики седоков; теперь вообразите, что правит всем этим финский мужик, который не понимает никакого языка, даже русского, и, когда ему кричат "Стой!", думает, что ему кричат "Пошел!", — и у вас будет представление об этом смерче, вихре, ураганном ветре, громе, под именем телеги проносящемся мимо вас на пути из Кушелева в Ропшу, по дороге, усыпанной камнями, которые не сочли нужным убрать, и усеянной ямами, которые забыли засыпать.
Мы прибыли в Ропшу разбитые, сломленные усталостью, изнуренные; что же касается лошадей, то у них не взмок ни единый волосок.
К счастью, в то утро мы встретили на вокзале в Петергофе генерала графа Т***.
Он подошел ко мне и, к моему великому удивлени: _>, первым заговорил со мной.
Это был мой старый знакомый, которого я не узнал; он напомнил мне, что лет двадцать пять тому назад мы с ним обедали вместе с герцогом де Фиц-Джеймсом, графом д'Орсе и Орасом Верне у прекрасной Олимпии Пелисье — ныне г-жи Россини.
Раз уж он соблаговолил вспомнить об этой встрече, то и я воздержался забыть о ней.
Генерал предложил нам свои услуги, проявив при этом ту истинно русскую учтивость, в какой у нас до сих пор никогда не было недостатка.
Мы сказали ему, что направляемся в Ропшу, не упомянув, разумеется, о цели нашей поездки, и надеемся посетить дворец.
— А есть у вас рекомендательное письмо? — поинтересовался он.
У нас не было такого письма.
Я вырвал страничку из моего дневника, и генерал написал несколько строчек, которые должны были обеспечить нам прекрасный прием со стороны управляющего дворцом.
Дорога в Ропшу идет по равнине, как все дороги севера России, но обсажена деревьями. Маленькая речка, извилистая, как Меандр, которую мы пересекли раз тридцать, изобилует прекрасной форелью. Поэтому, если в Петербурге слуга предлагает вам форель, он непременно скажет: "Форель из Ропши".
У князя Барятинского был слуга, никогда не упускавший случая произнести это. Восемьсот или девятьсот льё, отделяющих Ропшу от Тифлиса, меркли перед этой укоренившейся у него привычкой, и он счел бы своего хозяина обесчещенным, если бы форель, поданную к его столу у подножия Казбека, не сопровождали слова, звучащие как заклинание: "Форель из Ропши".
Обычно люди ищут сходство между колоритом местности и происшедшими там событиями. Я представлял себе Ропшу старым и сумрачным замком времен Владимира Великого или, по крайней мере, Бориса Годунова. Ничуть не бывало: Ропша — это строение во вкусе прошлого века, окруженное прекрасным английским парком, стоящее под сенью великолепных деревьев, с огромными проточными прудами, где во множестве разводят форель, предназначенную для императорского стола в Сан кт- П етербурге.
Что же касается замка, в котором в это время все было перевернуто снизу доверху и целый полк рабочих оклеивал стены персидской бумагой, то по размеру он был точно как какое-нибудь шале в Монморанси.
В одной из двух комнат, образующих левый угол замка, разыгралась в ночь с 19 на 20 июля ужасная драма, о которой мы пытались рассказать.
Оранжереи Ропшинского дворца — самые богатые в окрестностях Санкт-Петербурга. Записка графа Т*** произвела волшебное действие: садовники, рискуя причинить ощутимый вред моему пищеварению, заставляли меня пробовать все выращенные ими ранние фрукты: персики, абрикосы, виноград, ананасы, вишни. Все это мало напоминало натуральные плоды, но славные садовники угощали меня с такой настойчивостью и любезностью, что невозможно было отказаться и пришлось рискнуть несварением желудка, лишь бы доставить им удовольствие.
Кроме того, я унес с собой букет цветов, который был в два раза больше моей головы.
Мне и в голову не могло прийти, что я приеду в Ропшу за цветами!..
Вернувшись на дачу Безбородко, мы узнали новость огромной важности.
Духи воспользовались нашим с Муане отсутствием, чтобы напроказничать: Хьюм вновь обрел силу!
Я приехал в восемь часов утра, переночевав в Санкт-Петербурге; в доме еще никто не вставал.
Я направился в свою комнату, а вернее, свои покои, стараясь не шуметь, на цыпочках, как благовоспитанный юнец, не ночевавший дома.
Но не успел я перешагнуть порог комнаты, как туда же на глазах у меня вошел Миллелотти, растерянный, бледный и дрожащий.
Он рухнул в кресло.
— Ах, мой дорогой монсу Дума! — воскликнул он. — Ах, мой дорогой монсу Дума, если бы вы только знали, что произошло!
— Ну, и что же произошло, маэстро? Во всяком случае, мне кажется, что-то не слишком приятное для вас.
— Ах, монсу Дума, моя бедная тетушка, скончавшаяся девять месяцев назад, вселилась этой ночью в стол, и стол побежал за мной; стол целовал меня, да так нежно, что у меня до сих пор из зубов кровь идет.
— Что за чертовщину вы мне тут рассказываете? Вы с ума сошли?
— Нет, я не сошел с ума, но Хьюм вновь обрел свою силу.
Я радостно закричал: наконец-то мне предстоит увидеть кое-что из чудес знаменитого спирита.
Вот что на самом деле произошло.
Имейте в виду, что это рассказ Миллелотти, который я перевожу для вас на французский. И поверьте, дорогие читатели, я ничего не добавил к его словам.
Миллелотти и Хьюм занимали на первом этаже дома, но в другом крыле, две смежные комнаты, отделенные одна от другой тонкой перегородкой с двустворчатой дверью посредине. Я всегда подозревал, что Хьюм выбрал эти комнаты, чтобы быть подальше от меня: он во всеуслышание обвинил меня в том, что я обращаю духов в бегство.
Итак, прошлой ночью, около часа, — приготовьтесь услышать нечто ужасное! — когда ни Миллелотти, ни Хьюм еще не спали и, лежа в кроватях, читали при зажженных свечах, внезапно послышались три удара в межкомнатную перегородку, потом еще три и еще три. И тот и другой насторожились.
"Это вы звали меня, Миллелотти? — спросил Хьюм. — Вам что-нибудь нужно?"
"Ничего не нужно, — ответил маэстро. — Стало быть, это не вы стучали?"
"Я? Я лежу в своей постели, на другом конце комнаты".
"Что же тогда это такое?" — спросил Миллелотти, которого начал охватывать страх.
"Это духи", — ответил Хьюм.
"Как это духи?" — спросил Миллелотти.
"Да, — продолжал Хьюм, — моя сила возвращается ко мне".
Не успел он произнести эти слова, как Миллелотти соскочил со своей кровати и, распахнув дверь, предстал перед Хьюмом, бледный как призрак смерти.
"Полноте, — сказал он Хьюму, — давайте без глупостей!"
Хьюм лежал в кровати и выглядел совершенно спокойным.
"Не бойтесь ничего, — сказал он, — а если боитесь, сядьте на мою кровать".
Миллелотти подумал, что самое лучшее — последовать совету Хьюма. Видя, что он находится в таком добром согласии с заклинателем и даже бесцеремонно садится на его кровать, духи, по всей вероятности, его не тронут.