Страница 26 из 176
В числе этих отборных офицеров, этих спокойных и рассудительных солдат был некто по имени Теплое, младший из князей Барятинских и поручик Потемкин — тот, что подал императрице темляк.
Через пять или шесть дней после приезда императора в Ропшу, 19 июля, Теплое и Алексей Орлов, оставив в передней Потемкина и Барятинского, вошли в спальню императора, которому только что подали завтрак, и заявили, что они хотят позавтракать вместе с ним.
По обычаю, принятому в России, вначале подали соления и водку.
Орлов подал императору стакан с отравленной водкой.
Петр III, не питая никаких подозрений, выпил его содержимое, и несколько минут спустя у него начались нестерпимые боли.
Тогда Алексей налил из той же бутылки второй стакан и хотел заставить императора выпить его.
Но император стал отбиваться и звать на помощь. Алексей Орлов, обладавший, как мы уже говорили, невероятной силой, бросился на него, опрокинул его на кровать, придавил коленом и стал сжимать ему горло, а в это время Теплое, как уверяют, воткнул ему в задний проход раскаленный на огне ружейный шомпол.
Крики, слышавшиеся вначале, стали ослабевать и, наконец затихли совсем.
Петр III, доверенный попечению четырех отборных офицеров и отряду спокойных и рассудительных солдат, умер, как сказала нам Екатерина, от геморроидального кровотечения, которое не повредило ему желудок, но вызвало воспаление кишечника.
В тот же день, когда императрица приступила к обеду, ей подали письмо; посланец извинился, что ввиду великой важности этого письма он беспокоит ее во время трапезы.
Письмо и в самом деле, как сейчас будет видно, содержало очень важное известие. Оно было от Алексея Орлова.
Он писал:
"Матушка, милосердная Государыня! Как мне изъяснить, описать, что случилось: не поверишь верному своему рабу; но как перед Богом скажу истину. Матушка! Готов идти на смерть, но сам не знаю, как это случилось. Погибли мы, когда ты не помилуешь. Матушка — его нет на свете. Но никто сего не думал, и как нам задумать поднять руки на Государя! Но, Государыня, свершилась беда. Он заспорил за столом с князем Федором, не успели мы разнять, а его уже и не стало. Сами не помним, что делали; но все до единого виноваты, достойны казни. Помилуй меня, хоть для брата. Повинную тебе принес, и разыскивать нечего. Прости или прикажи скорее окончить. Свет не мил; прогневали тебя и погубили души навек.
Алексей Орлов".
Милосердная матушка не только простила это злодеяние, но и возвела Алексея Орлова в достоинство графа империи.
В ночь с воскресенья на понедельник, по приказу императрицы, тело Петра III было перевезено в Санкт-Петербург и выставлено на катафалке в Невском монастыре.
Лицо умершего было черное, шея была разорвана.
Но главное состояло не в том, что люди гадали, какой смертью умер император, а в том, чтобы никто не сомневался в его смерти.
Власти опасались Лжедмитриев и предвидели Пугачева.
Вслед за тем император был без всяких почестей похоронен в том же монастыре.
Мы видели, что после своего вступления на престол Павел I извлек из гробницы тело Петра III, устроил ему пышные похороны и заставил Алексея Орлова и Барятинского, единственных оставшихся в живых участников этой ужасной драмы, следовать впереди траурной процессии.
Каждый из них держал угол покрывала, положенного на гроб их жертвы!
XLIII. РОПША
После того как мы посетили Ораниенбаум, где нам показали оловянных солдатиков и деревянные пушки Петра III, комнату, в которой он подписал свое отречение, и остатки маленького форта, который он, пребывая в страхе, приказал снести; после того как я подал милостыню старому солдату, подкреплявшему свои права на мою щедрость тем, что он был участником кампании 1814 года и брал Париж, подтверждением чему служила серебряная медаль в его петлице; после того как я поцеловал ручку княжне Елене, очаровательной двухлетней девочке, которую ее мать, великая княгиня, правилами этикета лишенная возможности меня принять, послала ко мне, как Господь посылает одного из своих херувимов, когда он не хочет явить себя самолично, — после всего этого мы решили посетить резиденцию в Ропше, где произошла развязка той ужасной драмы, какую мы только что описали.
Для этого нам нужно было вернуться в Петергоф.
Ну а оказавшись в Петергофе, мы решили сделать сюрприз нашим добрым друзьям, Арно и его жене, напросившись к ним на завтрак.
Так что мы остались в вагоне и вышли только в имении графини Кушелевой, тетки нашего хозяина: по соседству с этим имением обосновалась французская колония, состоявшая большей частью из наших парижских актеров, волею судьбы перенесенных в Санкт-Петербург.
Мы прошли около двух верст пешком в сопровождении старого театрального постановщика из Опера-Комик, г-на Жосса, сошедшего с поезда вместе с нами.
Господин Жосс напомнил мне, что когда-то он поставил в Опера-Комик мою комедию "Пикильо".
Удивительно было в восьмистах льё от Парижа оказаться среди знакомых, но в России такие чудеса случаются на каждом шагу.
Проделать эти две версты пешком, причем самым резвым шагом, заставило нас — Муане, Григоровича и меня — то, что мы испытывали зверский голод и, надеясь на хороший завтрак, намеревались постучать в дружескую дверь.
Я уже говорил, что это была за дверь: мы собирались постучаться к красивой и милой г-же Напталь-Арно, с таким талантом сыгравшей столько ролей в моих пьесах.
Я должен был обедать с этими моими добрыми друзьями в прошлую субботу, ровно неделю тому назад. Мне приготовили превосходную встречу. Было все, вплоть до фейерверка, состоявшего из двух солнц и трех римских свечей. Но человек предполагает, а Бог располагает. Накануне того дня, когда мне предстояло удовольствие оказаться у них, меня, к несчастью, увлекли в другое место.
Добравшись, наконец, до этой вожделенной двери, мы толкнули ее и, войдя без доклада, как это принято у настоящих друзей, застали г-жу Арно с грамматикой в руках, диктующей письменное упражнение двум своим дочерям. Третья, которую привезли в двухмесячном возрасте из Парижа в Санкт-Петербург и которая, лежа у материнской груди, в этом теплом и надежном укрытии, даже не заметила, что ей пришлось пережить зиму с тридцатиградусным морозом, спокойно спала теперь в своей колыбели.
Что же касается Арно, то он был на охоте, открывшейся как раз в этот день.
При виде нас мать и дети в один голос радостно закричали.
Но потом из уст хозяйки вырвался робкий вопрос, в тоне которого слышался определенный оттенок страха:
— А вы, случайно, не позавтракать пришли?
— Мало того, что мы пришли позавтракать, мы еще умираем от голода! — без всякого стеснения ответил я, не оставляя г-же Арно ни малейшей надежды.
Хозяйка позвала кухарку, и состоялся большой совет. Непростое это дело — устроить без подготовки завтрак для трех мужчин с могучим аппетитом, да еще в загородном доме, в тринадцати верстах от Санкт-Петербурга, откуда приходится везти все, вплоть до хлеба.
Наконец выяснилось, что в кладовой есть утка, тайком, до открытия охотничьего сезона убитая г-ном Арно, а также дюжина яиц.
Но г-жа Арно предчувствовала, что омлета и рагу из дичи будет недостаточно для трех пар челюстей, столь грозных, как наши. Она послала за помощью ко всем французам в колонии, и, после того как каждый, во имя родины, сделал свой вклад, у нас получился великолепный завтрак.
Во время завтрака обсуждалось, каким способом мы можем добраться до Ропши. В Кушелеве транспортные возможности не отличались разнообразием. В итоге нашли и запрягли то, что называется телегой; я не знаю, какого рода это средство передвижения — женского или мужского, но мне точно известно, что оно жесткое.
Телега ожидала нас у дверей.
Нам предстояло проделать шестьдесят верст (туда и обратно). Госпожа Арно снабдила нас тремя одеялами, которые должны были послужить нам защитой в случае, если бы огромная черная туча, надвигавшаяся на нас, вздумала разразиться дождем. Затем г-жа Арно дала нам дружеский совет затянуть потуже пояс, пустив в ход либо застежки на панталонах, либо ремень.