Страница 24 из 176
Перед глазами у него, на расстоянии пяти или шести верст, был Кронштадт, эта неприступная крепость.
Император начал с того, что послал своим гольштейн-ским войскам приказ в спешном порядке явиться вместе с пушками.
На все дороги, ведущие из Санкт-Петербурга, были посланы на разведку гусары; во все деревни были направлены курьеры, чтобы собрать крестьян, а во все полки, находившиеся на марше в окрестностях, — нарочных с приказом ускоренно двигаться к Ораниенбауму.
Затем царь назначил верховным главнокомандующим всеми этими войсками, которых у него еще не было, камергера, сообщившего ему о бегстве императрицы.
Когда эти первоочередные меры были приняты, Петр III, словно в голове его не осталось более ни одной разумной мысли, начал отдавать один за другам самые бессмысленные приказы: пусть поедут и убьют императрицу, пусть отправятся в Санкт-Петербург за его полком; отдавая эти приказы, он широким шагом носился по комнате, потом вдруг сел и начал диктовать два манифеста, направленные против императрицы и полные самых страшных оскорблений, затем заставил всех кругом переписывать составленные манифесты и послал гусаров распространять эти копии. Наконец, заметив, что на нем прусский мундир и прусская орденская лента, он сбросил с себя то и другое и надел русский мундир, украсив его русскими орденами.
Тем временем придворные, пребывая в растерянности, бродили по парку.
Внезапно Петр III услышал крики, показавшиеся ему радостными возгласами, и кинулся к дверям: к нему привели старого Миниха. Освобожденный императором из Сибири и движимый чувством признательности, а может быть, тщеславием, старик решил присоединиться к нему.
Эта помощь была настолько неожиданной, что император бросился в объятия старого полководца и воскликнул:
— Спасите меня, Миних! Я рассчитываю только на вас.
Но Миниху не была свойственна восторженность; он холодно взвесил положение и обрушил на эту надежду императора снег своих седин.
— Государь, — сказал он, — через несколько часов императрица будет здесь с двадцатью тысячами солдат и мощной артиллерией. Ни Петергоф, ни Ораниенбаум не смогут устоять, и всякое сопротивление, учитывая то воодушевление, каким охвачены ее войска, приведет лишь к тому, что вы и ваше окружение будете убиты. Спасение и победа только в Кронштадте.
— Объяснись, мой дорогой Миних, — сказал император.
— Кронштадт располагает многочисленным гарнизоном и внушительным флотом. Сброд, окружающий императрицу, рассеется так же быстро, как он собрался, а если вы встретите сопротивление, то у вас с вашими тремя тысячами голынтейнцев, гарнизоном и флотом будут равные с противником силы.
Это предложение вернуло присутствие духа даже самым испуганным; в Кронштадт был послан генерал, который немедленно прислал оттуда своего адъютанта, чтобы сообщить, что гарнизон не отступает от своего долга и готов умереть за императора, если император решит укрыться в Кронштадте.
И тогда несчастный коронованный глупец перешел от панического ужаса к безграничной уверенности. Как только гольштейнцы прибыли, он принял парад и, в восторге от их бравого вида, воскликнул:
— Не следует бежать, не увидев врага!
Миних, стоявший за немедленное отступление, приказал двум яхтам приблизиться к берегу и тщетно старался посадить на одну из них императора, который терял время на бахвальство, рассуждая о том, какую пользу могут принести ему небольшие холмы, господствующие над дорогой.
Однако все эти воинственные намерения рухнули самым плачевным образом, поскольку в ту самую минуту, когда пробило восемь часов, во весь опор прискакал один из адъютантов и сообщил, что императрица во главе двадцати тысяч солдат идет на Петергоф и находится уже в нескольких верстах.
После получения этого известия уже не было и речи о том, чтобы увидеть врага: император, сопровождаемый всем своим двором, помчался к берегу, и все бросились в лодки, крича:
— На яхты! На яхты!
— Так вы едете? — спросил император одного из придворных, который явно не торопился спуститься в лодку вместе с другими.
— Простите, государь, уже поздно, дует северный ветер, а у меня нет плаща.
И он остался на берегу, а два часа спустя уже был возле Екатерины и рассказывал ей, каким образом император вышел в море.
Итак, на веслах и на парусах Петр III вместе со своим двором бежал в Кронштадт.
Но еще утром вице-адмирал Талызин отправился в Кронштадт, сев без всякого сопровождения в шлюпку и под страхом смерти запретив своим гребцам говорить кому-либо, откуда они прибыли.
Добравшись до Кронштадта, он был вынужден ждать разрешения коменданта, чтобы высадиться на берег.
Справившись о его чине и узнав, что он один, комендант вышел ему навстречу, позволил высадиться и поинтересовался у него новостями.
— Ничего определенного я не знаю, — ответил вице-адмирал, — я был у себя на даче и, узнав, что в Санкт-Петербурге неспокойно, поспешил сюда, поскольку мое место на флоте.
Комендант поверил ему и вернулся к себе.
Талызин выждал, пока тот не скрылся из виду; затем он собрал вокруг себя несколько солдат и предложил им арестовать коменданта, сообщив, что император свергнут с престола, императрица коронована и те, кто выступит на ее стороне, будут награждены.
Так что, если они сдадут императрице Кронштадт, их судьба обеспечена.
Все следуют за ним; коменданта берут под арест, а затем собирают гарнизон и морскую пехоту. Талызин обращается к ним с речью и заставляет их присягнуть императрице.
В это время на горизонте появляются две яхты.
Присутствие императора может все изменить.
Талызин велит бить в набатный колокол. Гарнизон выстраивается на крепостных стенах; двести канониров с зажженными фитилями стоят возле двухсот пушек.
В десять часов вечера прибывает императорская яхта и готовится высадить на берег своего именитого пассажира.
— Кто идет? — кричат с крепостной стены.
— Император! — отвечают с яхты.
— Нет больше императора! — кричит Талызин. — И, если яхты еще хоть на шаг приблизятся к порту, я прикажу открыть огонь.
На борту императорской яхты начался страшный переполох; капитан, которому показалось, что он уже слышит свист ядер, взял рупор и крикнул:
— Мы удаляемся; дайте нам только время отойти!
И в самом деле, яхта, маневрируя, чтобы удалиться, повернула на другой галс, сопровождаемая криками "Да здравствует императрица Екатерина!", которыми приветствовали это бегство.
И тогда император зарыдал.
— О, я отлично вижу, что это общий заговор, — произнес он.
Чуть живой, он спустился в каюту вместе с Елизаветой Воронцовой и ее отцом — единственными придворными, осмелившимися последовать за ним.
Оказавшись за пределами дальнобойности пушек, яхты остановились, и, поскольку император был неспособен отдать какой-либо приказ, моряки, не зная, что делать, стали лавировать между крепостью и берегом.
Так прошла ночь.
Миних находился на палубе и, спокойно глядя на звезды, шептал:
— Что, черт возьми, мы делаем на этой галере?
Тем временем войска императрицы двигались на Петергоф, полагая, что там им предстоит встретиться с гольштейнскими солдатами.
Однако, увидев, что император бежал, гольштейнцы вернулись в Ораниенбаум, и в Петергофе остались лишь вооруженные косами бедняги-крестьяне, которых согнали туда гусары.
Орлов, шедший впереди в качестве разведчика, набросился на этих мужиков, не раздумывая о том, насколько они многочисленны, и с криками "Да здравствует императрица!" рассеял их, нанося им удары саблей плашмя.
Между тем подошла вся армия, и Екатерина вернулась самодержицей в тот самый дворец, который за сутки до этого она покинула как беглянка.
Около шести утра император велел позвать Миниха.
— Фельдмаршал! — обратился к нему Петр III. — Мне надо было следовать вашим советам, и я раскаиваюсь, что не послушал их. Вы, кто не раз попадал в крайне тяжелое положение, можете сказать, что мне делать?