Страница 23 из 176
Четверть часа спустя народу объявили, что императрица только что коронована под именем Екатерины II.
Среди приветственных криков, которыми было встречено это известие, Екатерина выехала верхом, одетая в гвардейский мундир старого образца. Теперь это был уже не восторг — это было безумие; она все заранее заказала по своей мерке: и мундир, и оружие.
Недоставало лишь темляка на шпагу.
— Кто подарит мне темляк? — спросила она.
Пять офицеров приготовились снять темляк со своих сабель и отдать императрице, но один молодой поручик, оказавшийся проворнее других, бросился вперед и подал Екатерине то, что она просила.
Отсалютовав императрице шпагой, поручик хотел удалиться; но он не взял в расчет свою лошадь: то ли из упрямства, то ли по привычке находиться в строю эскадрона, она настойчиво прижималась боком к лошади императрицы. Екатерина видела бесполезные усилия, которые предпринимал всадник; взглянув на него, она заметила, что он молод и красив, а в его глазах она прочла любовь, восторг и преданность.
— Ваша лошадь разумнее вас, — сказала Екатерина, — она непременно хочет принести удачу своему хозяину. Как вас зовут?
— Потемкин, ваше величество.
— Ну что ж, Потемкин, оставайтесь подле меня: вы будете сегодня моим адъютантом.
Потемкин отсалютовал и больше не пытался увести своего коня.
Это был тот самый Потемкин, который восемнадцать лет спустя стал всемогущим министром и любовником Екатерины II.
XLII. ЕКАТЕРИНА ВЕЛИКАЯ
Императрица вернулась во дворец и отобедала у открытого окна, мимо которого проходили войска.
Несколько раз она поднимала бокал, показывая, что пьет за здоровье солдат, и те отвечали на этот тост приветственными возгласами.
Закончив обед, она вновь села на коня и возглавила армию.
О Потемкине речи больше не было. Одно слово Орлова устранило его, да молодой поручик и сам понял, что для того, чтобы приблизиться к императрице, от младшего офицера нужны более значительные услуги, чем поднесенный и принятый темляк.
Но, будьте спокойны, мы еще увидим, как он появится снова и на этот раз окажет ей более важную услугу.
Он поможет задушить Петра III.
Ну а теперь, пока императрица выступает в поход, обратим взгляд на Ораниенбаумский дворец.
Как известно, именно там, в Ораниенбауме, жил император. Однако близилось 29 июня, день святого Петра, и император решил, что это торжественное событие следует отпраздновать в Петергофском дворце.
Он чувствовал себя в полнейшей безопасности.
Ему сообщили об аресте Пассека, но, услышав эту новость, он ограничился тем, что сказал в ответ:
— Это сумасшедший!
Утром, исполняя свой замысел, он выехал из Ораниенбаума в большом открытом экипаже вместе с любовницей, с прусским посланником, своим неразлучным спутником, и с несколькими самыми красивыми придворными дамами.
В то время как они весело двигались по направлению к Петергофу, там все пребывали в глубочайшем унынии.
Чуть свет было замечено исчезновение императрицы.
Ее тщетно искали повсюду, пока один часовой не сообщил, что в четыре часа утра он видел, как из парка вышли две дамы.
Впрочем, те, кто прибыл из Санкт-Петербурга, — а выехали они все из города до приезда туда Екатерины и до мятежа войск, — уверяли, что там все совершенно спокойно.
Тем не менее известие о бегстве императрицы сочли достаточно важным, чтобы сообщить его Петру III.
Один из камергеров отправился в Ораниенбаум,
В двух или трех верстах от дворца он встретился с адъютантом Петра III, Гудовичем, который в качестве курьера ехал впереди императора.
Камергер, решив, что будет лучше, если император услышит новость от кого-то другого, а не от него, передал ее Гудовичу.
Адъютант повернул лошадь и помчался во весь опор.
Поравнявшись с каретой императора, он чуть ли не силой остановил ее.
А поскольку император приказал кучерам ехать дальше, адъютант наклонился к его уху и тихо сказал:
— Государь, сегодня ночью императрица убежала из Петергофа, и полагают, что она теперь в Санкт-Петербурге.
— Что за глупость! — воскликнул император.
Но адъютант добавил несколько слов еще тише, так что их никто не расслышал.
Император побледнел.
— Дайте мне выйти, — сказал он.
Ему открыли дверцу, и он вышел.
Было заметно, что его колени дрожат.
Он оперся на руку адъютанта и с величайшей горячностью стал расспрашивать его.
Затем, поскольку они находились у открытых ворот парка, он сказал:
— Спускайтесь, сударыни, и идите прямо во дворец, там я присоединюсь к вам, а вернее, буду там раньше вас.
Дамы, совершенно озадаченные, повиновались. Они слышали только несколько несвязных слов и терялись в предположениях.
Император сел в опустевшую карету, приказав Гудовичу скакать рядом, а кучеру — во весь опор мчаться во дворец.
Прибыв туда, он бросился прямо в спальню императрицы, как если бы то, что ему сказали, нисколько не убедило его, и принялся искать ее повсюду, заглядывая под кровать, открывая шкафы, проверяя тростью потолок и деревянные панели стен.
В то время как он занимался этим, примчались его любовница и молодые дамы, составлявшие нечто вроде его двора.
— О, я ведь говорил вам, что она способна на все! — вскричал он в запальчивости, к которой примешивался страх.
Все присутствующие хранили глубокое молчание, догадываясь, что положение, еще неясное и непонятное, крайне серьезно.
Всем оставалось лишь с беспокойством смотреть друг на друга, как вдруг Петру III доложили, что молодой лакей-француз, прибывший из Санкт-Петербурга, может сообщить новости об императрице.
— Пусть войдет! — с живостью произнес Петр III. Молодого человека ввели.
— О нет, императрица не потерялась, — сказал он весело, полагая, что сообщает приятную новость, — она в Санкт-Петербурге, и день святого Петра будет там великолепно отпразднован.
— Как это? — спросил император.
— Да ведь ее величество заставила всех солдат взять в руки оружие.
Новость была ужасна, и она усилила всеобщую растерянность.
Тем временем, без конца крестясь и низко кланяясь, вошел какой-то крестьянин.
— Подойди, подойди, — крикнул ему император, — и скажи, что тебя привело!
Крестьянин повиновался; не говоря ни слова, он вытащил из-за пазухи записку и подал ее императору.
Этот крестьянин был переодетый лакей, который, как мы знаем, выехал из Санкт-Петербурга, имея приказ отдать записку только в собственные руки государя.
В записке содержались следующие слова:
"Гвардейские полки восстали; во главе их стоит императрица. Сейчас бьет девять часов, и она входит в Казанскую церковь; по-видимому, весь народ следует за ней, а вот верные подданные Вашего Величества не показываются".
— Что ж, господа, — вскричал император, — теперь вы видите, был ли я прав!
Канцлер Воронцов, дядя фаворитки и княгини Дашковой, имевший по племяннице в каждом из двух лагерей, вызвался отправиться в качестве посредника в Санкт- Петербург.
Его предложение было принято; он тотчас уехал, но, как нам уже известно, в итоге присягнул императрице.
Однако великий канцлер поставил условием своей клятвы, что он не последует за императрицей в военный поход, а напротив, будет подвергнут домашнему аресту под охраной офицера, который должен находиться при нем неотлучно.
Таким образом великий канцлер, будучи человеком осторожным, с обеих сторон обеспечивал себе безопасность, чем бы все ни закончилось.
Со стороны Екатерины: присягнул ей — стало быть, был ее другом.
Со стороны Петра III: находился под арестом — стало быть, не был его врагом.
Когда великий канцлер уехал в Петербург, Петр III стал размышлять о том, какими средствами противостоять грозящей опасности.
В Ораниенбауме у него было три тысячи голыитейн-ских солдат, на которых он мог положиться.