Страница 36 из 155
Сначала мы были полностью поглощены созерцанием этого зрелища. Ведь для тех, кто ищет все красочное, увидеть ночью, в пустынном месте, в отдаленном постоялом дворе, почти среди руин, веселую компанию танцоров и танцовщиц в национальных костюмах значило не мало. Мадрид, дивный город, но город цивилизованный, начал с того, что изгнал всякую живописность, как это приходится делать цивилизованному городу, сознающему свое столичное положение. Мы тщетно ее искали там и обнаруживали только на театральных подмостках города. Да и то, эта живописность, как и любая, создаваемая на заказ, на мой взгляд грешила во многих отношениях, тогда как зрелище, неожиданно представшее перед нашими глазами, было красочным в полной мере.
Когда кому-то из зрителей надо было пройти во вторую комнату, к которой мы стояли спиной, он сначала раздвигал своих товарищей, потом нас и проходил мимо, казалось не обращая внимания ни на нас, ни на них. С нами же дело обстояло совсем иначе. Мы, напротив, заметили, что все, кто выходит из танцевального зала, собираются вокруг нашего майорала, стоявшего в самом темном углу комнаты отдыха, и, по-видимому, обсуждают с ним какой-то вопрос первостепенной важности. Не знаю, что именно заговорило первым — голод, подстрекавший наши желудки, или самолюбие, уязвленное подобным безразличием к нам, — но вдруг Ашар не сдержался: «Господа, а что если нам заняться ужином и постелями — мне кажется, такое будет весьма кстати!» Это предложение тотчас же было принято единогласно.
В эту минуту, как бы в ответ на наше пожелание, май-орал отошел от окружавших его людей и приблизился к нам. «Ну что, сеньоры, — произнес он, — в дорогу! Мулы мерзнут». — «Как в дорогу?» — «А как же?» — «Разве мы не в Вилья-Мехоре?» — «Да, мы здесь». — «Но ведь мы же здесь ужинаем и ночуем!» — «Точнее, вы должны были здесь ужинать и ночевать, но…» — «Что "но…"?» — «… но в доме нет ни ужина, ни постелей». — «То есть как это нет ни ужина, ни постелей? Вы это серьезно говорите?» — «Вполне серьезно». — «Дебароль, друг мой! — воскликнул я. — Пробейтесь сквозь эту толпу, отыщите хозяйку дома, расположитесь рядом с ней, будьте, как всегда, красноречивы, любезны и обворожительны, каким вы были в Эскориале, вспомните госпожу Калисто Бургиль-ос и, так же как с той дамой, сумейте и с этой посетить погреб и чердак, принесите нам яйца и обеспечьте нас кроватями!» Дебароль пробрался между танцующими, с блеском в глазах и улыбкой на губах.
Минуту спустя он стоял перед хозяйкой дома, опершись локтем о стену и скрестив ноги. Беседа, начавшаяся с проявления простой вежливости, понемногу становилась явно оживленной. Мы не могли видеть физиономии Дебароля, стоявшего к нам спиной, но видели лицо трактирщицы, и оно не предвещало нам ничего хорошего. Когда Дебароль возвращался, мы с ужасом отметили, что выражение его лица полностью соответствовало тому, что мы прочитали на лице хозяйки. Блеск его глаз погас, улыбка исчезла.
Он подошел к нам совсем сникший. «Ну, что случилось?» — спросил я. «А то, что нам придется ехать дальше». — «Почему?» — «Нас здесь не хотят принимать». — «Неужели у них нет ни ужина, ни постелей?» — «У них есть все, но, к несчастью, мы приехали в разгар бала, который дает хозяйка, и она не желает утруждать себя из-за нас». — «Вот она, испанская трактирщица! — воскликнул Жиро. — О гостеприимная Каталония, узнаю тебя!» — «И
нет возможности заставить ее изменить свое решение?» — настаивал я. «Видно, что вы в Испании всего неделю или десять дней, — ответил Жиро. — Если бы вы, подобно нам, поскитались здесь четыре месяца, то не задавали бы подобного вопроса». — «Поедемте, поедемте, сеньоры! — вмешался майорал, следивший за нашими переговорами. — Садитесь в карету!» — «Какого черта! В карету, в карету… По нашему договору мы должны ужинать и ночевать в Вилья-Мехоре». — «Да, мой друг, но уместно будет сказать, — ответил Жиро с привычным смирением, — что мы заключили это соглашение без участия хозяина или хозяйки». — «А если ты предложишь ей написать ее портрет?» Жиро покачал головой: «Когда испанцы танцуют, им не следует делать никаких предложений». — «Итак?» — я переводил глаза с Жиро на Дебароля. «Итак, надо ехать!» — «Сколько нам еще осталось до Аранхуэса?» — спросил я у майорала. «О сеньор, совсем недалеко, около двух льё». Я поглядел на него с сомнением: «Сколько времени тебе требуется, чтобы проделать эти два льё?» Он явно колебался какое-то время, а потом ответил: «Три часа». — «Ладно, я даю тебе четыре; но если через четыре часа мы не будем в Аранхуэсе (я положил ему руку на плечо и сильно надавил), ты будешь иметь дело со мной!» — «Хорошо, сеньор!» — пробормотал майорал.
Я повернулся к Дебаролю и Жиро: «Господа, последний раз спрашиваю вас, вы уверены, что нет никакой возможности остаться здесь?» — «Дорогой мой, — заметил Деба-роль, — вам ведь известно это изречение Суллы, которое можно считать девизом испанских трактирщиков:
Порой свой замысел могу я изменить; решения ж мои,
Как и решения судьбы, без перемен пребудут вечно.[25]
«Извините, следовало бы сказать: "без рифм пребудут вечно"», — заметил Александр. Мой сын — раб рифмы, в отличие от г-на Вольтера, к которому, вынужден заметить, сударыня, он не испытывает того почтения, какое я хотел бы у него видеть.
«В дорогу, сеньоры! В дорогу!» — настаивал майорал. «Какого черта! Пусть нам дадут хотя бы стакан вина; они не могут сказать, что у них нет вина: мы видели три или четыре полных бурдюка!» — «О, стакан вина, это другое дело!» — согласился майорал тоном человека, полагающего, что к нему обратились с последней бестактной просьбой.
Вернувшись в трактир, из которого мы только что вышли, он через мгновение вновь появился на пороге, держа бурдюк в одной руке и стакан в другой. «За испанское гостеприимство!» — объявил я и выпил первым. Семь моих товарищей один за другим повторили этот тост. Я обратил внимание, что дон Риего произнес его с большей горечью, чем остальные. После того как он оказался в нашей компании, в привычках достойного священника произошли кое-какие изменения к лучшему, немного переделавшие его на французский лад.
«Ну же, сеньоры! — повторял майорал. — В дорогу, в дорогу!» Буланже бросил последний взгляд на дом, с сожалением покидая место, где он мог бы сделать столько набросков, и полез в карету, куда еще до него успел забраться дон Риего. Добрый священник очень ценил удобства и, естественно, полагал, что, заняв свое место первым, сможет лучше всего расположиться. Жиро последовал за Буланже, Дебароль — за Жиро и Маке — за Дебаролем. Маке олицетворял среди нас самоотречение, а дон Риего — эгоизм.
Я оседлал своего мула, Александр последовал моему примеру, а Ашар устроился между нами, обхватив одной рукой шею одного из верховых животных, другой — второго, и приготовился поучиться драматургическому искусству, слушая, как мы будем обсуждать планы наших трагедий. Какие-то перестановки в карете, связанные с размещением там карабина Дебароля, вынудили ее задержаться. Мы уехали первыми, в качестве дозорных.
С сожалением вижу, сударыня, что подробности в моем письме взяли верх над главным и оно слишком растянулось, так что продолжать его мне придется завтра. Итак, до завтра, сударыня, и будьте готовы услышать нечто страшное!
XIV
Аранхуэс, 25 октября.
За нами следом в свою очередь двинулась карета, освещая себе путь единственным фонарем, установленным в виде помпона в центре империала. Мало-помалу, впрочем, все выше поднимался серповидный месяц, и мягкий лунный свет заливал пейзаж, величие которого почти пугало. Справа взгляд упирался в небольшие холмы, покрытые колючей травой, среди которой местами сверкали крупные озера песка. Слева тянулись безграничные просторы, и глазом невозможно было измерить глубину горизонта. Однако в тысяче шагов от нас, по линии деревьев, вырисовывающихся темной тенью, угадывалось течение Тахо. Местами гладь реки вдруг открывалась и, словно зеркало, отсылала луне обратно лучи, которые та на нее лила. Перед нами тянулась желтая песчаная дорога, напоминавшая кожаную ленту.