Страница 9 из 131
— Вы Бернардо Буонталенти, а я Тассо. Я приехал сюда из Феррары только для того, чтобы увидеться с вами и обнять вас. Прощай, брат мой.
С этими словами молодой человек вскочил на коня и, еще раз махнув рукой на прощание, пустился галопом и вскоре исчез за углом Виа Мадзетта.
Это была первая и последняя встреча поэта и архитектора, и, тем не менее, их до конца жизни связывала искренняя дружба.
В нескольких шагах от места, где произошла описанная нами сцена, возвышается скорее поражающий своей массивностью, чем замечательный по своей архитектуре дворец Луки Питти.
Как мы уже рассказывали, Филиппо Строцци Старший выстроил близ площади Святой Троицы дворец, благородством очертаний, массивностью и прочностью которого восхищалась вся Флоренция. Это вызвало зависть у Луки Питти; в те времена он превосходил Строцци богатством, а потому задумал превзойти его и в пышности. Он призвал Брунеллески, создавшего купол Флорентийского собора и поэтому считавшегося лучшим в мире архитектором, и сказал ему, что он хочет иметь дворец, во дворе которого мог бы свободно поместиться весь дворец Строц-ци. Брунеллески взялся за дело и через несколько дней представил своему богатому заказчику план дворца; план был одобрен, и его тут же начали претворять в жизнь.
Эти события происходили около 1440 года. Тогда во Флоренции составилась оппозиция Пьеро Подагрику, и Лука Питти возглавлял ее. Пьеро Подагрик, преемник Ко-зимо Старого, который только что умер, и предшественник Лоренцо Великолепного, который только что родился, промелькнул бледной тенью, зажатый между двумя этими исполинами; он был вечно погружен в расчеты, корпел над банковскими книгами, и вдобавок телесная немощь вынуждала его постоянно пребывать за городом, на одной из его многочисленных вилл: понятно, что находиться в оппозиции к такому правителю было модно, и положение главного оппозиционера обеспечивало Луке Питти весь его кредит, все его состояние и всю его популярность.
И когда он объявил о намерении построить дворец, который затмил бы великолепием все другие дворцы, перед которым померкли бы и прекрасная резиденция Козимо Старого, и сумрачный Палаццо Строцци, все горячо поддержали его. Богачи предлагали ему свои кошельки, бедняки — свои рабочие руки, и оставалось лишь выбрать счастливцев, которым было бы позволено помогать гордецу в осуществлении его причуды; и вот, благодаря неиссякаемой щедрости кредиторов и неисчерпаемой силе рабочих, дивный дворец, возведением которого руководил великий зодчий, стал вырастать с поистине сказочной быстротой.
Но настал день, когда рвение оппозиционера Луки Питти как будто начало ослабевать. Человек, ставший во главе политической партии, уже не принадлежит себе, он превращается в вещь, в собственность, в орудие своей партии. И с этой минуты, если вы не обладаете гением Кромвеля или силой Наполеона, вам необходимо отречься от всякого собственного мнения, целиком отдать себя во власть высшей силы, которая пользуется вами, как тараном для штурма вражеских стен, и либо разрушает преграду на своем пути, либо разбивает вас об нее. У Луки Питти возникло опасение, что он может быть разбит о такую преграду; и вот однажды пошли слухи, будто он предал республику и вступил в сговор с властью, желавшей свергнуть ее.
Это был роковой день для Луки Питти: денежные сундуки, откуда он черпал средства, захлопнулись, а руки, которые ему служили, взялись за оружие, направленное против него. От его банка потребовали незамедлительного расчета по всем займам, и кредиторы проявили ту неумолимую жесткость, какая всегда сопутствует коммерческим спорам. Поступление денег прекратилось, и, хотя актив банка значительно превышал пассив, расплатиться с долгами в срок не удалось. Строительство дворца, который на три четверти уже был готов, замерло. Доверие к банкирскому дому Питти, которое зижделось на том, что он в течение двухсот лет считался образцом честности, внезапно рухнуло, словно этот золотой фундамент оказался глиняным. Потомки Луки Питти впали в бедность, а затем в нищету; и, наконец, его внучатый племянник Джованни был вынужден продать дворец, разоривший когда-то его предка, герцогу Козимо I, который только что взошел на трон; герцог приобрел здание со всеми службами за 9 000 золотых флоринов, то есть примерно за 100 000 франков на наши деньги, объявив его приданым своей супруги Элеоноры Толедской.
С этого момента недостроенный и за шестьдесят лет почти превратившийся в руины дворец Питти начал возрождаться. Работу, которую не успел завершить умерший в 1446 году Брунеллески, продолжил Никколо Браччини, по прозвищу Триболо; близ дворца были разбиты сады Боболи, при создании плана которых использовались неровности почвы — на холмах высадили деревья, в ложбинах устроили водоемы. И в 1555 году, то есть через шесть лет после его перехода в собственность Козимо Великого, Палаццо Питти, сохранивший первоначальное название, смог принять в своих стенах сиенских послов, которые привезли герцогу акт о капитуляции их города.
Козимо придавал большую важность покорению Сиены, этой вечной соперницы Флоренции в искусстве, торговле и политике. Сиена оспаривала у Флоренции честь возрождения живописи; Сиенский собор с фасадом, выложенным красным и черным мрамором, словно бросал вызов творению Брунеллески; Сиена победила в знаменитой битве при Монтеаперти, после которой Флоренция едва избегла уничтожения; наконец, в сиенском Палаццо дель Пополо все еще хранился трофей той битвы — флорентийский кароччо. Но прошлое было перечеркнуто настоящим: теперь Сиена униженно склонила голову и положила к ногам великого герцога золотую корону победителя; владычица превратилась в рабыню, республика — в провинцию; а поскольку в то время в
Европе начали складываться новые государства, Тоскана, благодаря такому территориальному приобретению, уже могла притязать на роль второстепенной европейской державы.
Вот почему капитуляция Сиены стала поводом для грандиозных празднеств в Палаццо Питти.
Три года спустя Козимо, в жизни которого это время было самым счастливым, отпраздновал в Палаццо Питти свадьбу своей дочери Лукреции с принцем Альфонсо д'Эсте, старшим сыном герцога Феррарского.
Это была та самая Лукреция, о которой уже шла речь в нашем рассказе о Палаццо Веккьо: через три года после свадьбы разнеслась весть о ее смерти. Историки утверждают, что она стала жертвой гнилой горячки. Но у народа есть чутье на правду, и оно редко его обманывает: поговаривали, будто Лукрецию убил в припадке ревности муж. Мнение народа возобладало над утверждениями историков.
Следует, однако, сказать, что этот брак, положивший конец давней борьбе за первенство между домами Эсте и Медичи, был заключен при самых счастливых предзнаменованиях; среди пышных балов, данных по этому случаю в Палаццо Питти, был и вечерний маскарад, столь великолепный, что историки не сочли для себя зазорным рассказать о нем подробно; впрочем, всякий раз, когда историки берутся описывать жизнь тиранов, три четверти таких книг почти всегда занимают рассказы о празднествах.
Маскарад представлял собой конную карусель из пяти кадрилей, каждая из которых включала двенадцать всадников; первую кадриль составляли двенадцать индийских владык, вторую — двенадцать флорентийцев в костюмах тринадцатого века, третью — двенадцать древнегреческих вождей, четвертую — двенадцать императоров, а последнюю, пятую, — двенадцать пилигримов: ее приберегли под конец, как самую роскошную. В самом деле, на каждом пилигриме было одеяние из золотой парчи, включавшее короткий плащ, сплошь расшитый серебряными раковинами, в которые были вставлены настоящие жемчужины.
В том же году и в том же дворце состоялась свадьба Изабеллы, другой дочери Козимо, к которой отец испытывал столь пылкую и странную привязанность и которая однажды заснула в большом зале Палаццо Веккьо, что едва не стало причиной гибели работавшего там Вазари. Над Изабеллой, как и над ее сестрой, тяготел злой рок, и ей суждено было быть убитой. Ее муж был Паоло Джордано Орсини, герцог Браччано. Как мы помним, это случилось на вилле Черрето: герцог, вернувшись с охоты, задушил жену веревкой, спрятанной под подушками супружеского ложа.