Вилла Пальмьери

И император повернулся спиной к своему зятю.

Мюрат подошел к нему, чтобы в последний раз попытаться уговорить его.

— Я все сказал, — через плечо бросил Наполеон.

Когда император говорил таким тоном, это означало,

что он не потерпит возражений.

И Мюрат удалился.

Однако он забыл передать Зайончеку, что Наполеон отверг его предложение.

Зайончек не спал до трех часов утра; в три часа, видя, что в его штаб не поступает никаких новостей, он бросился на охапку соломы и заснул.

На рассвете в комнату вбежал адъютант и разбудил его.

Зайончек мигом проснулся и вскочил, думая, что на лагерь напали русские; по привычке он поднес руку к шее, чтобы проверить, на месте ли талисман.

Ночью одна из лент, на которых висел талисман, оборвалась.

Зайончек позвал лакея и велел ему пришить ленту снова.

Тем временем адъютант объяснял ему причину своего поспешного прихода.

Как выяснилось, противник отводил войска.

Введенный в заблуждение отвлекающим маневром, который по приказу императора был предпринят в Ухолоде, Чаплиц отводил свои войска, словно желая дать дорогу нашим частям.

В это невозможно было поверить.

И Зайончек, забыв про свой талисман, выбежал из дому и приказал привести его лошадь, чтобы провести рекогносцировку берега реки.

Когда ему привели лошадь, он вскочил в седло и поскакал к дому, где находился император. Через десять минут он был там.

То, что он услышал от адъютанта, оказалось правдой.

Неприятельский лагерь был пуст, а костры там погасли. Виден был лишь хвост длинной колонны, двигавшейся в сторону Борисова. На берегу оставался пока один пехотный полк с двенадцатью орудиями, но и эти пушки, запряженные лошадьми, одна за другой покидали позиции и удалялись вслед за колонной.

Последний орудийный расчет, увидев на противоположном берегу группу каких-то важных лиц, на ходу выстрелил по ней.

Ядро легло прямо в цель, и Зайончек вместе с лошадью повалился к ногам императора.

Все бросились к ним: лошадь была убита, а у Зайончека оказалось раздроблено колено.

Это было первое ранение за четырнадцать лет!

Император послал за Ларреем: он не хотел доверить жизнь своего старого товарища никому, кроме этого прославленного хирурга.

И Ларрей, всегда готовый оказать помощь, как это было при Риволи, у Пирамид, при Маренго, Аустерлице и Фридланде, немедленно явился.

Он и Зайончек были старыми друзьями.

Ларрей осмотрел рану и сказал, что необходима ампутация.

Ларрей не любил долгих разговоров и сразу шел к цели, ведь на поле боя хирургу не до увещеваний: его ждут умирающие, чтобы он не дал им умереть.

Он протянул руку Зайончеку.

— Мужайтесь, старый друг, — сказал он, — и мы поможем вам избавиться от этой ноги, а не то она сама вполне может избавиться от вас.

— И нет никакой возможности сохранить ее? — спросил раненый.

— Взгляните на нее сами и судите.

— Да, выглядит она скверно.

— Но мы отнесемся к вам по-дружески: для всех это делается за три минуты, а с вами мы управимся за две.

И Ларрей стал закатывать рукава своего мундира.

— Минуту, минуту! — остановил врача Зайончек: он увидел, что к нему бежит его лакей.

— Хозяин! Бедный мой хозяин! — со слезами кричал слуга.

— Мой талисман! — приказал Зайончек.

— Ах! Зачем вы только сняли его?!

— Согласен с тобой… Это была большая ошибка, а теперь дай его мне.

— Ну как, генерал? Вы готовы? — спросил Ларрей.

— Еще минуту, дорогой друг.

И Зайончек снова надел на шею талисман, а слуга надежно закрепил его.

— Теперь я готов, — сказал генерал. — Начинайте.

Над раненым пришлось натянуть простыню: с неба сыпалась колючая ледяная крупа, и, когда она попадала ему на кожу, он невольно вздрагивал. Эту самодельную палатку держали четверо солдат.

Ларрей сдержал слово: несмотря на холод, на трудные условия, операция продлилась не больше двух минут.

Наполеон приказал, чтобы Зайончека перевезли на одном из первых плотов, переправлявшихся через реку. И раненый был благополучно доставлен на противоположный берег.

Поляки по очереди несли его на носилках. Операция была сделана с таким замечательным искусством, что раненого не постигло ни одно из осложнений, каких следует опасаться в подобном случае. В течение тринадцати дней, когда стольким несчастным уже недоставало сил бороться за собственную жизнь, солдаты Зайончека, несмотря на голод, холод и вражеский огонь, боролись за жизнь своего генерала. На тринадцатый день они вместе с ним вошли в Вильну.

Потом отступление сделалось таким быстрым и беспорядочным, что следовать за армией стало уже невозможно. Раненый сам приказал своим верным товарищам оставить его, и они поместили генерала в какой-то дом, где его и обнаружили русские, когда заняли город.

Едва царь Александр узнал, что за добыча ему досталась, он сразу же приказал обходиться с пленным со всей возможной заботливостью. Зайончека оставили в Вильне до тех пор, пока он не оправился окончательно.

Вслед за подписанием Парижского договора Александр отдал приказ о преобразовании польской армии, командовать которой он поручил великому князю Константину.

Зайончека произвели в чин генерала от инфантерии.

Год спустя часть Польши, отошедшая к России, была преобразована в Царство Польское. Александр, мечтавший даровать свободу своей обширной империи, пожелал в качестве опыта дать конституцию Польше и, чтобы завоевать еще большую любовь своих новых подданных, назначил своим наместником Зайончека.

Одиннадцать лет спустя, 28 июля 1826 года, Зайончек умер, пребывая в ранге вице-короля, в то время как Константин, родной брат императора, был всего лишь главнокомандующим армией.

Прославленный старец, осыпанный всеми почестями и наградами, скончался в возрасте семидесяти четырех лет.

Так сбылось последнее пророчество Красного Человечка.

Чудесный талисман, завещанный Зайончеком его дочери, бережно хранится в семье вместе с этим преданием, вещественным свидетельством которого он останется навечно.

XVI

ТРИНАДЦАТОЕ И ВОСЕМНАДЦАТОЕ ИЮЛЯ

Я дописал строки, которые вы только что прочли, и без промедления покатил в загородный дом его высочества принца де Монфора, где мне предстояло отужинать в узком кругу с ним и двумя его сыновьями, принцами Жеромом и Наполеоном, несколько месяцев назад покинувшими двор своего дяди, его величества короля Вюртембергского, чтобы провести год у отца.

Я имел честь быть представленным им сразу же после их приезда.

Не смею верить, что нас с принцем Наполеоном сблизила взаимная симпатия; поэтому скажу лишь, что меня привлекли в нем достоинства, весьма необычные для человека, которому еще не исполнилось двадцати лет. Достоинства эти — глубокий и проницательный ум, возвышенная, поэтическая душа, разностороннее и свободное от сословных ограничений воспитание и, наконец, удивительно точные познания о современном положении Европы.

К тому же это один из тех людей, которых никогда не сможет унизить утрата высокого положения. Гордый своим именем, он не присоединяет к нему никакого титула; его зовут просто Наполеон Бонапарт, и он не носит никаких орденских лент, крестов или звезд, потому что не может носить крест Почетного легиона.

Нередко, прогуливаясь на обширной террасе перед домом принца де Монфора, с высоты которой видна Флоренция с ее древними республиканскими святынями, мы с улыбкой рассуждали о капризах фортуны, за одно столетие меняющей судьбы городов, а за один день — судьбы людей. Нередко нам случалось говорить о теперешнем положении Франции, но ни разу горькие воспоминания, связанные с ней, или чувство обиды по отношению к ее народу не омрачили спокойное и безмятежное лицо благородного молодого человека.

Итак, мне предстояло отужинать в тесной компании с его отцом, его братом и с ним самим, и этот ужин был для меня, как всегда, праздником.