Вилла Пальмьери

На следующий день принц был уже в виду Сенигаллии. К его несказанному удивлению, он заметил там значительное развертывание войск: вдоль берега, повторяя его извилистые очертания, продвигалась великолепная армия; принцу показалось, что он узнаёт неаполитанские мундиры, и он велел командиру «Везувия» высадить его на берег.

Принц направился к дому, который он увидел невдалеке: это была почтовая станция под названием Каза Бруча-та. Когда он приблизился к дому, у дверей остановилась карета, запряженная шестеркой лошадей, и оттуда вышел человек: это был Мюрат.

Для обоих эта встреча была неожиданностью, однако шурин и зять мгновенно узнали друг друга. Мюрат рассказал принцу Жерому подробности триумфального шествия императора по Франции, которых принц еще не знал.

Это грандиозное предприятие, которое Мюрат позднее попытался повторить — так ворон пытается подражать полету орла, — вскружило ему голову: он говорил, что хочет прогнать австрийцев из Италии и через Альпы протянуть руку императору.

Принц Жером узнал от неаполитанского короля, что фрегат, посланный за ним из Франции, еще не прибыл, и он по собственному почину последовал за армией своего зятя. Через два дня они достигли Болоньи.

В Болонье к Мюрату явился высокопоставленный английский офицер, имевший секретное поручение от своего правительства. Мюрат предложил офицеру остаться на ужин, однако, узнав об этом, принц Жером велел передать Мюрату, что не будет ужинать у него, поскольку не хочет мешать предстоящим переговорам. На следующий день, несмотря на возражения Мюрата, принц Жером отправился в Неаполь.

Туда только что прибыл французский фрегат. По странному совпадению, он носил то же название, что и судно, которое под командованием принца де Жуанвиля впоследствии отправилось на остров Святой Елены за прахом Наполеона: сорокачетырехпушечный фрегат назывался «Красотка».

Незадолго до этого в Неаполь приехали императрица-мать и кардинал Феш; принц пригласил их на борт и вместе с ними отплыл во Францию.

Неподалеку от Корсики с фрегата заметили парус. При ближайшем рассмотрении это оказался семидесятичетырехпушечный английский корабль. Принц не имел ни малейшего представления о том, каковы на данный момент отношения между Францией и Англией. Принять бой при таком преимуществе противника было бы безрассудством, а ускользнуть от него, если бы он пустился в погоню, было бы невозможно. И тогда по приказу принца фрегат зашел в Бастию.

На следующий день английское судно стало крейсировать вблизи порта.

Принц тут же направил на корабль одного из своих адъютантов, чтобы узнать, каковы намерения англичан, явились ли они как друзья или же как враги. Английский капитан велел сказать, что правительства их стран еще не обменялись нотами об объявлении войны, а потому принц может без всяких опасений выйти из порта. Принц тут же приказал поднять паруса, и капитан английского корабля, верный своему слову, без каких-либо проявлений враждебности пропустил французский фрегат.

Вечером следующего дня принц высадился во Фрежю-се, а через три дня прибыл в Париж.

Наполеон готовился к торжественной церемонии на Марсовом поле. Принц Жером был рядом с ним во время этого празднества. Он один представлял всю семью. Никто из всех этих королей, принцев и великих герцогов, обязанных своими титулами империи, не поверил в «Сто дней» и не пожелал присоединиться к отважному завоевателю с острова Эльба.

Европа встретила его враждебно. Ни один монарх не ответил на его циркуляр, исполненный братских чувств. Пруссия, Голландия, Англия выдвигали войска к границам; весь остальной мир вооружался.

Еще долго Франции придется выдерживать противостояние со всей Европой, пока, наконец, не настанет время, когда вся Европа будет на ее стороне.

С каждым днем надежда на мир становилась все более призрачной. Наполеон, с самого начала не веривший в возможность мира, уже на другой день после прибытия в Тюильри стал готовиться к войне.

Он выехал из Парижа к ожидавшей его армии. Это было ровно двадцать семь лет назад. Я тогда был совсем ребенком и видел, как он проезжал: это было 12 июня 1815 года, в половине пятого. На нем был зеленый мундир гвардейских егерей, из орденов — офицерский крест, знак ордена Почетного легиона и орден Железной Короны.

До конца жизни мне не забыть этот благородный профиль, словно отчеканенный на медали, эту голову, прекрасную, как античные изображения Александра Македонского и Августа, но устало склоненную к плечу Начальник почтовой станции открыл дверцу кареты и спросил императора, какие будут приказания. Рассеянный, отсутствующий взгляд Наполеона устремился на него — и вмиг стал пристальным и цепким.

— Где мы? — спросил император.

— В Виллер-Котре, сир.

— Это в шести льё от Суасона, верно? — Затем, не дав собеседнику ответить, он продолжал: — Здесь есть замок, построенный Франциском Первым; его можно превратить в казарму.

— Горожане были бы очень довольны, сир, ведь это лучше, чем дом призрения, который располагается там сейчас.

— А еще тут есть большой лес на дороге к Лану. Благодарю вас, господин начальник станции; мы готовы?

— Да, сир.

— Едем.

И эта голова, знавшая все и не забывавшая ни о чем, вновь склонилась к плечу, утомленная целым миром мыслей, который заполнял ее.

Кучер погнал лошадей галопом, и карета унеслась вдаль.

Слева от императора сидел принц Жером, а напротив него — генерал Бертран.

Хотя мое внимание было поглощено императором, лицо его брата тоже произвело на меня впечатление, притом настолько сильное, что, увидев принца двадцать пять лет спустя, я сразу узнал его.

В 1815 году это был красивый молодой человек тридцати одного года, с черными волосами и черной бородой, с открытым, приветливым лицом; казалось, в ту минуту он гордился своим мундиром дивизионного генерала гораздо больше, чем в прежние времена — своей королевской мантией.

В Авене принц Жером расстался с императором и принял командование своей дивизией: под его началом был полковник Кюбьер, который всего два дня как женился, а теперь должен был вместе с Неем идти на Катр-Бра, в то время как император двинулся на Флёрюс.

Вечером 15 июня принц ужинал с полковником Кюбь-ером, генералом Жираром и еще двумя или тремя бригадными генералами, когда вошел адъютант Наполеона и вручил Жирару и его дивизии приказ идти на Флёрюс, чтобы присоединиться там к императору.

Получив этот приказ, генерал Жирар, который был одним из храбрейших солдат армии и до этой минуты находился в самом веселом расположении духа, побледнел так сильно, что принц, повернувшись к нему, спросил, не заболел ли он.

— Нет, монсеньер, — ответил генерал Жирар, поднося руку ко лбу. — Но у меня сейчас появилось странное предчувствие: завтра меня убьют.

— Будет тебе! — рассмеялся принц Жером. — Уж не сошел ли ты с ума, старый друг?

— Нет, монсеньер; но скажите, разве вам не приходилось слышать о людях, которые получали предупреждение о своей близкой смерти?

— Сколько раз ты был ранен, Жирар? — спросил принц.

— То ли двадцать семь, то ли двадцать восемь, монсеньер, я уже сбился со счета. Я весь в дырах, как шумовка.

— Так вот: если человек, который служит Франции, получил двадцать восемь ран, он уже стал бессмертным. До свидания, Жирар.

— Прощайте, монсеньер.

— До свидания.

— Нет-нет, прощайте.

И Жирар вышел из комнаты. Все остальные, эти воины, привыкшие видеть смерть каждый день, с улыбкой переглянулись; но, хотя ни один из них не поверил в зловещее предчувствие Жирара, они ощутили на душе какую-то тяжесть.

Вечером следующего дня, ровно через сутки после того, как Жирар поднялся из-за стола, стало известно, что храбрый генерал был убит в Линьи первым же пушечным выстрелом.

День выдался тяжелый: это был день сражения при Катр-Бра. С утра и до самого вечера принц Жером лично командовал своей дивизией; это он совершил прорыв через лес Ле-Боссю. Там в него попали две пули: одна разбила гарду его шпаги, другая, уже на излете, лишь контузила его в бедро.