Вилла Пальмьери

Спектакль обыкновенно заканчивается в половине двенадцатого. Это только в Германии ложатся спать в десять часов, а в половине девятого уходят из театра, чтобы успеть поужинать. В Италии едят немного, а ужинают только во время карнавала; любителей вкусно поесть тут наперечет, на них показывают пальцем и относятся к ним с превеликим почтением.

После пребывания в Перголе начинается раут; вместо того чтобы не мешкая выйти из театрального зала, как это делают у нас, и ожидать свою карету в вестибюле или на лестнице, все переходят в прилегающий к театру большой зал, где летом прохладно, а зимой тепло, и там составляют планы на следующий день. Любопытно посмотреть на происходящее, а главное — послушать имена, которые при этом называют: за десять минут перед вами поочередно предстают Корсини, Пацци, Герардеска, Альбицци, Каппони, Гвиччардини — все блистательные старинные имена, запечатленные в истории с двенадцатого или тринадцатого столетия; вам кажется, будто вы перенеслись в славную эпоху гонфалоньеров и что в дверях вот-вот появится Лоренцо Великолепный.

Примерно час спустя мы вернулись к себе. Колокола все еще трезвонили, но на этот раз я набил уши ватой и заснул как убитый; разбудило меня солнце.

В этот день устраивались гонки колесниц, Корсо, иллюминация на Арно и бал в Казино деи Нобили. Одним словом, было чем заняться. Гонки колесниц начинались в час пополудни на Пьяцца Санта Мария Новелла, и оказаться у окон, выходящих на эту площадь, было мечтой каждого. Хозяевам домов можно было позавидовать, или, вернее, посочувствовать, ведь еще за две недели до гонок они должны были готовить места для всех своих знакомых — от таких хлопот можно потерять голову.

Однако нам не пришлось искать места: иностранец во Флоренции находится на особом положении. Если у него есть нужные рекомендации, он может жить там, ни о чем не заботясь. Его ведут к себе в дом, сажают в свою карету, везут на праздник, берут с собой в театр, а после отвозят в гостиницу. Развлекать приезжего иностранца считается чуть ли не национальным долгом, и люди готовы сделать для этого что угодно. К несчастью, иностранец, как правило, существо угрюмое и неблагодарное; если ему весело, он не желает в этом признаться, а уехав из города, он дурно отзывается о тех, кто его развлекал. Впрочем, эта досадная мелочь не отбивает у флорентийцев желание помогать приезжим; очевидно, они поступают так потому, что считают себя обязанными так поступать; они полагают, что гостеприимство, как и прочие добродетели, несет награду в себе самом.

Князь Иосиф Понятовский предоставил нам свидетельство всегдашней любезности флорентийцев, за которую, увы, многие платят черной неблагодарностью: он позаботился обо всем и дал знать, что отвезет нас в дом синьора Финци, выходящий окнами на Пьяцца Санта Мария Новелла. Он заехал за нами не в условленное время, а на полчаса раньше. Благодаря этому можно было рассчитывать, что нам достанутся места на балконе.

Пьяцца Санта Мария Новелла — одна из красивейших площадей во Флоренции; именно здесь стоит чудесная церковь, которую Микеланджело называл своей супругой. Здесь же по воле Боккаччо встретились семь его героинь, семь юных флорентиек, решивших после чумы 1348 года удалиться в сельскую глушь, чтобы рассказывать там знаменитые новеллы, которые дают весьма своеобразное представление о нравах тогдашних дам, если только верить на слово автору.

Те, кто любуется церковью Санта Мария Новелла снаружи, не будут разочарованы, когда зайдут внутрь. Двери работы Альберти не уступают прекраснейшим образцам этого рода, а внутри храма можно увидеть целую галерею фресок и картин, интересных тем более, что самые ранние из них созданы византийскими мастерами, а самые поздние — современными художниками.

Нам удалось осмотреть все, что осталось от наследия первых, ибо время для такого осмотра оказалось как нельзя более подходящим. Средневековые шедевры находятся в подземной капелле, и обычно к ним невозможно подобраться: путь преграждают деревянные помосты и ступени, которые хранят там триста пятьдесят дней в году, а раз в полгода вытаскивают наружу, чтобы соорудить из них амфитеатр для зрителей на скачках Барбери. А поскольку скачки должны были состояться на следующий день, то капелла была совершенно пуста; правда, я выиграл от этого мало: время и сырость сделали свое дело и от творений византийских мастеров, без которых во Флоренции не было бы Чимабуэ, сохранились лишь жалкие остатки.

Но если фрески учителей можно считать почти утраченными, то картина ученика нисколько не пострадала: я говорю о знаменитой «Мадонне в окружении ангелов», которую Карл Анжуйский не погнушался осматривать в мастерской художника и которую торжественно перенесли в церковь, причем впереди шли трубачи республики, а замыкала процессию вся флорентийская Синьория. Тот, кто, подобно мне, после созерцания византийской живописи перешел к осмотру итальянской, способен понять такой восторг. Иначе было бы трудно поставить себя на место тех, кто восторгался «Мадонной» Чимабуэ в тринадцатом столетии. Если вы хотите проследить, как развивалось итальянское искусство в дальнейшем, идите затем в капеллу Строцци, которую Андреа и Бернардо Орканья, эти великие живописцы-поэты, украсили фресками, изображающими Ад и Рай. В Аду любители занятных историй обнаружат судебного исполнителя, пришедшего описывать мебель Андреа в тот самый день, когда художник получил заказ от Строцци Старшего (чиновника можно узнать по свернутому в трубку документу, торчащему у него из-под шляпы); после этого вы направитесь на поиски фресок фра Липпи, на которых запечатлены апостолы Филипп и Иоанн; обойдя алтарь, вы найдете на клиросе шедевр Гирландайо — капеллу, навеявшую Микеланджело замысел Сикстинской капеллы; свои поиски вы закончите осмотром «Святого Лаврентия» Маккьетти и «Мученичества святой Екатерины» Буджардини — картины, на которой фигуры солдат написал Микеланджело. И под конец вы преклоните колена перед двумя «Распятиями» — работы Джотто и Брунеллески. Первый из этих двух шедевров исполнен простодушного смирения, второй выражает безропотное страдание. Глядя на это творение Брунеллески, Донателло заметил: «Изображать Христа — твое дело, Брунеллески, мое дело — изображать крестьян».

Но это еще не все, что здесь есть: после церкви вам предстоит осмотреть монастырские клуатры, после фресок Орканьи — гризайли Паоло Уччелло; после капеллы Строцци — капеллу Испанцев; после работ фра Липпи, живописца-реалиста, стремившегося показать живую плоть, — живопись благочестивого идеалиста Симоне Мемми; и для того, чтобы увидеть все это — церковь, капеллы, клуатры, фрески и картины, — надо проделать путь не более чем в пятьсот шагов. Такое изобилие красот свойственно Италии, где каждая церковь или монастырь вмещает в себя целую историю искусства.

Когда я заканчивал осмотр, на площади раздались радостные крики: во Флоренции кричат только в знак ликования. Там что-то начинается, подумал я и побежал к двери, выходившей на площадь. Действительно, на площади появились солдаты, которые оттесняли зрителей за пределы круга, предназначенного для состязания колесниц; но любопытно было наблюдать, как солдаты выполняли свою задачу. Мы уже говорили, что народ — властитель Тосканы, и это его, по правде говоря, следовало бы называть «ваше высочество», если уж все расставлять по своим местам; поэтому солдаты, как правило, обращаются к народу с величайшим почтением. Его вежливо просят отойти подальше; объясняют, что побеспокоили лишь затем, чтобы доставить ему удовольствие; заверяют, что если он согласен подчиниться, то его ожидает чудесное развлечение; и добродушный народ, который оттесняют с улыбкой, отступает, улыбаясь и обмениваясь с солдатами множеством веселых, незлобивых шуток. Здесь никогда не бьют по ногам прикладом, не тычут в грудь кулаком; если солдат хотя бы щелчком тронет флорентийца, его на неделю отправят на гауптвахту. Неплохо было бы открыть во

Флоренции школу для французских жандармов, вроде школы для наших художников, которую мы уже основали в Риме.