Вилла Пальмьери

Едва только колесницы отбыли, освободив двор, как появилась театральная машина, изображавшая гору; невозможно было догадаться, что приводит ее в движение, и казалось, будто она едет сама собой; достигнув середины цирка, гора разомкнулась, и из нее вышли еще двое рыцарей в таких же доспехах, как и первая пара: это были герцог Мантуанский и дон Пьетро деи Медичи. Четыре рыцаря начали сражаться друг с другом, но турнир был прерван появлением еще одной горы, запряженной гигантским крокодилом, которым правил маг; за горой следовала античная колесница, на которой стоял дон Вирджинио Орсини в одеянии бога Марса, окруженный восемью красивыми юными девушками в одеяниях нимф и с полными корзинами цветов; девушки забросали цветами герцогиню и ее придворных дам и при этом спели эпиталаму августейшим супругам.

Но вот эта сцена завершилась, и зрители увидели, как к цирку приближается сад; вначале сжатый как можно плотнее, чтобы проехать через ворота, он вскоре расширился на все пространство двора, и, по мере того как он расширялся, глазам присутствующих открывались пруды с плавающими по ним лодками, замки с их обитателями, источники с наядами, гроты с нимфами и, наконец, купы деревьев со стаями прирученных птиц, которые, приняв иллюминацию за солнечный свет, начали петь. Полчаса восхищенные зрители наслаждались этим волшебным зрелищем, а потом сад опять начал сжиматься, и, по мере того как он сжимался, из вида исчезали купы деревьев, гроты, источники, замки и пруды, пока сад не принял прежние свои размеры и не покинул двор через те же ворота, откуда он появился.

Вслед за этим начался турнир, однако через полчаса он вновь, как и в первый раз, был прерван, но теперь его прервал великолепный фейерверк, который пускали из ворот, окон и бойниц турецкой крепости: ее пока еще не штурмовали, а это давало знать зрителям, что развлечения этой ночи далеко еще не были исчерпаны. В самом деле, как только погасла последняя ракета, ряды скамей раскрылись, и внутри них обнаружились лестницы, ведущие в нижние залы дворца, где был накрыт ужин на три тысячи гостей. После ужина, закончившегося около полуночи, приглашенным предложили вновь занять места на скамьях.

Но каково же было изумление гостей, когда они увидели, что двор полностью преобразился: теперь он представлял собой морскую гладь, на которой покачивались восемнадцать галер разной величины, а на галерах плыло целое войско христиан: они отправились в крестовый поход, чтобы захватить турецкую крепость, подобно героям, которых навеки прославил Торквато Тассо в поэме «Освобожденный Иерусалим».

И начался штурм — нападающие прибегали ко всем военным хитростям, какие в этих случаях пускают в ход, а защитники крепости использовали все возможности обороны. И те, и другие были отлично видны в свете беспрерывного фейерверка, а также беспрестанных пушечных залпов. Наконец, после получасового жестокого сражения, в котором обе стороны выказали величайшую доблесть, крепость была взята, и гарнизон, под угрозой быть преданным мечу, вверил свою судьбу дамам, которые испросили и добились для него помилования.

Эти празднества длились около месяца. Целый месяц примерно две тысячи человек жили и кормились в Палаццо Питти; в расходных книгах великого герцога записано, что за этот месяц было выпито 9 000 бочек вина, пущено на выпечку хлеба 7 286 мешков пшеницы, сожжено 778 саженей дров, скормлено лошадям 86 500 буасо овса, сожжено на 40 000 ливров угля и съедено на 36 056 франков варенья.

Одиннадцать месяцев спустя великая герцогиня родила в Палаццо Питти сына, которого нарекли Козимо — в честь его прославленного деда.

При нем и начинается упадок дома Медичи; мы видели, как он стал пользоваться влиянием благодаря Джованни деи Медичи, как он возвысился при Козимо Отце отечества, как он расцвел при Лоренцо Великолепном, как его величие достигло апогея при Козимо I, как он оставался почитаемым и могущественным при Франческо и Фердинандо; теперь мы увидим его неудержимое падение при Козимо II, Фердинандо II, Козимо III и Джованни Гастоне, вместе с которым ему суждено было угаснуть и исчезнуть не только с политического горизонта, но и с лица земли.

Козимо II, старший из девяти детей Фердинандо и Кристины Лотарингской, унаследовал от отца три добродетели, которые, соединяясь в одном государе, приносят счастье его народу: щедрость, справедливость и милосердие. Правда, в этих его качествах не было ничего возвышенного, они свидетельствовали, скорее, о природной доброте, чем о великих замыслах. Герцог безмерно восхищался отцом и потому старался подражать ему во всем; он сделал, что смог, но лишь как подражатель. То есть как человек, который идет по следам другого, а значит, не может ни продвинуться дальше, ни подняться выше, чем его предшественник.

Иными словами, начавшееся царствование оказалось таким же, как недавно завершившееся, — спокойным и счастливым для народа, хотя нетрудно было заметить, что древо Медичи истратило лучшую часть своих жизненных соков на Козимо I и теперь чахнет день ото дня. Все сделанное за восемь лет, пока Козимо II занимал тосканский трон, было лишь бледной копией того, что свершалось за двадцать один год правления его отца: он возводил укрепления вокруг Ливорно, как и отец, покровительствовал искусствам и наукам, как и отец, продолжил работы по осушению болотистых местностей на морском побережье, начатые отцом. Если говорить об искусстве, то Козимо II, как его отец Фердинандо и как его дед Козимо I Великий, сделал все возможное, чтобы замедлить уже ощущавшийся упадок флорентийской школы; превосходно умея рисовать, он поддерживал главным образом то искусство, которым занимался сам; однако он не обделял вниманием ни ваяние, ни зодчество, а напротив, испытывал к ним явный интерес, поскольку всякий раз, проезжая перед Лоджией Орканьи и «Кентавром» Джамболоньи, он приказывал кучеру ехать шагом, ибо, по его словам, не мог вдоволь наглядеться на эти два шедевра. Пьеро Такка, ученик Джамболоньи, закончивший работу над статуями Филиппа III и Генриха IV, которую не успел завершить его учитель, был в большом почете при дворе, равно как и архитектор Джулио Париджи. И все же, повторяем, наибольшим расположением герцога пользовались художники. В кругу близких друзей, с которыми он встречался чаще всего, были Чиголи, Доменико Пассиньяно, Кристофано Аллори и Маттео Росселли. Он также покровительствовал Жаку Калло, выполнившему по его заказу часть своих гравюр, превосходному медальеру Гаспаро Молла и резчику по камню, непревзойденному мастеру инкрустации — Джакомо Ауттети.

Но сколько бы ни поощрял он науки и искусства, все созданное при нем в живописи и в скульптуре было создано живописцами и ваятелями второго разряда, а единственным более или менее крупным научным открытием, ознаменовавшим его царствование, стало открытие Галилеем спутников Юпитера, которые этот великий человек, в благодарность за то, что герцог призвал его в Тоскану, назвал «звездами Медичи». Земля, породившая столько великих людей и великих творений, начинала оскудевать.

Уже страдая тяжким недугом, ставшим причиной его смерти, великий герцог Козимо II захотел сам положить первый камень в фундамент нового крыла, которое он задумал пристроить к Палаццо Питти. Этот камень принесли в спальню герцога и в его присутствии благословили; затем больной, взяв серебряный мастерок, покрыл камень слоем извести, после чего камень был заложен в основание фундамента, вместе со шкатулкой, куда поместили несколько медалей, а также несколько золотых и серебряных монет с изображением умирающего государя и три таблички с латинскими надписями: две из них были сочинены Андреа Сальвадору третья — Пьеро Веттори Младшим. Едва стена, поднимавшаяся над фундаментом, обозначилась, Козимо II скончался: ему было тогда тридцать два года.

Трон унаследовал его старший сын Фердинандо II; но юному герцогу было всего одиннадцать лет, и до его совершеннолетия, то есть до того, как ему исполнится восемнадцать, герцогством должны были управлять две регентши — бабка, великая герцогиня Кристина Лотарингская, и мать, эрцгерцогиня Мария Магдалина Австрийская. За время их регентства в Тоскане не произошло никаких примечательных событий.