Путевые впечатления. Корриколо

Но самое главное, что это улица, где каждый день, в три часа пополудни зимой и в пять часов пополудни летом неаполитанские аристократы разъезжают в украшенных цветами экипажах.

Поэтому мы оставим описание дворцов Кьяйи какому-нибудь почтенному архитектору, который докажет нам, что строительное искусство со времен Микеланджело до наших дней совершило огромные успехи в своем развитии, и скажем несколько слов о неаполитанской аристократии.

Дворяне в Неаполе, так же как в Венеции, никогда не указывают, к какому времени восходит их род. Возможно, когда-нибудь им придет конец, но начала у них точно нет. Если им верить, процветание их фамилий приходится на эпоху правления римских императоров; среди своих предков они спокойно называют Фабиев, Марцеллов, Сципионов. Те, чья генеалогия доподлинно восходит всего лишь к двенадцатому веку, считаются мелким дворянством, мелюзгой среди аристократов.

Как и прочая европейская аристократия, неаполитанская, за редким исключением, разорена. Когда я говорю «разорена», понимать это, разумеется, надо относительно: самые богатые бедны по сравнению со своими предками.

Впрочем, в Неаполе не найдется и четырех состояний, приносящих пятисот тысяч ливров ренты, двадцати — превосходящих двести тысяч и пятидесяти — колеблющихся между ста и ста пятьюдесятью тысячами. Обычный доход составляет от пяти до десяти тысяч дукатов. Большинство страдальцев имеют тысячу экю ренты, порою меньше. О долгах говорить не будем.

Но вот что любопытно: чтобы заметить эту разницу, о ней надо быть предупрежденным. На вид состояние у всех одинаковое.

Это объясняется тем, что обычно все они проводят жизнь в своих колясках и ложах. А поскольку, за исключением экипажей герцога ди Эболи, князя ди Сант’Антимо или герцога ди Сан Теодоро, отличающихся от других, у каждого есть более или менее новая коляска, пара более или менее старых лошадей и более или менее выцветшие ливреи, то часто на первый взгляд кажется, что разница между двумя состояниями невелика, тогда как между ними целая пропасть.

Дома же почти всегда наглухо закрыты для посторонних. Четыре-пять княжеских дворцов горделиво открывают днем свои галереи, а вечером — свои роскошные гостиные; но на прочих надо поставить крест. Прошли те времена, когда, подобно Фердинандо Орсини, герцогу ди Гравина, над дверью писали: «Sibi, suisque et amicis omnibus» — «Для себя, своих близких и всех друзей».

Дело в том, что, за исключением этих богатых домов, продолжающих в Неаполе традицию гостеприимства, остальные в той или иной мере лишились прежнего блеска. Любопытный, которому с помощью Асмодея удалось бы приподнять крыши этих дворцов, увидел бы в трети из них безденежье, а в прочих — нищету.

Благодаря же тому, что жизнь проходит в экипажах и ложах, бедности не видно. Приглашения завозят во дворцы, но встречаются на Корсо и визиты наносят в Фондо или Сан Карло. Таким образом, гордость спасена. Как говорил Франциск I, потеряно все, кроме чести.

Вы скажете мне, что одной честью, к сожалению, сыт не будешь и, чтобы жить, надо есть. Вместе с тем очевидно, что если из тысячи экю ренты вычесть расходы на содержание экипажа, корм для двух лошадей, жалованье кучеру и абонирование ложи в Фондо или в Сан Карло, то на еду останется немного. На это я отвечу, что Бог велик, море глубоко, фунт макарон стоит два су, а бутылка асприно из Аверсы — два лиара.

Чтобы просветить наших читателей, которые, возможно, не знают, что такое асприно из Аверсы, скажем, что это приятное винцо, нечто среднее между легким сладким шампанским и нормандским сидром. Можно замечательно поужинать дома рыбой, макаронами и асприно, и стоить это вам будет четыре су на человека. Положим, семья состоит из пяти человек, значит, ужин обойдется в двадцать су.

Для поддержания чести имени остается девять франков.

А обед?

Приходится обходиться без обеда. Доказано, что нет ничего лучше для здоровья, чем есть один раз в день. Просто в зависимости от времени года и суток этот прием пищи получает разное название. Зимой обедают в два часа, и благодаря обеду можно продержаться до двух часов следующего дня. Летом ужинают в полночь, и этого хватает до следующей полуночи.

Кроме того, есть щеголи, которые едят хлеб без макарон или макароны без хлеба, с тем чтобы вечером с большим шиком съесть мороженое у Дондзелли или Бенвенути.

Само собой разумеется, подобного режима придерживаются лишь те, у кого в кошельке негусто. У обладателей пятисот тысяч ливров ренты есть повар-француз, и его рекомендации столь же безупречны, как родословная арабского скакуна. Богачи едят по два, а порою и по три раза в день. Для них не важно, где жить; для них рай — повсюду.

Главное развлечение неаполитанских аристократов — игра. Утром они идут в казино и играют, днем — отправляются на прогулку, вечером — в театр. После спектакля они возвращаются в казино и снова играют.

Для аристократии открыта лишь одна карьера — дипломатическая. Но, сколь бы ни были развиты отношения с другими державами, в посольствах и консульствах неаполитанского короля занято не более шестидесяти человек, из чего следует, что пять из шести молодых дворян не знают, чем заняться, и, следовательно, не занимаются ничем.

Что касается военной карьеры, то она не сулит будущего. Карьера же торговая не принимается во внимание.

Я уж не говорю о литературной или научной карьерах — они просто не существуют. В Неаполе, как и повсюду, и даже больше, чем повсюду, есть определенное число ученых, которые дискутируют о форме греческих каминных щипцов и римских печных лопаток, бранятся по поводу большой мозаики в Помпеях и статуй двух Бальбов. Но все это происходит келейно, и до подобного ребячества никому нет дела.

Важное место в Неаполе занимает любовь. Флоренция — город удовольствий, Рим — город любви, Неаполь — город ощущений.

В Неаполе участь влюбленного решается сразу же. С первого взгляда определяют, приятен он или нет. Если он неприятен, то ни ухаживания, ни подарки, ни настойчивость не заставят полюбить его. Если же он мил, его любят без промедления: жизнь коротка и потерянного времени не вернешь. Тогда избранник обосновывается у своей возлюбленной; несмотря на то что он держится от хозяйки дома на почтительном расстоянии, его определяют по той непринужденности, с какой он садится, по той небрежности, с какой он откидывается головой на стены, расписанные фресками. Кроме того, это он звонит прислуге, провожает гостей и подбирает красных рыбок, которых дети роняют из банки на паркет.

Что касается любовника отвергнутого, то он удаляется совершенно утешенный, пребывая в уверенности, что несчастье его долго не продлится и скоро он станет подбирать рыбок в другом месте.

Неаполитанская аристократия малообразованна: в целом, ее интеллектуальное воспитание плачевно — это объясняется тем, что во всем Неаполе нет ни одного хорошего училища, за исключением иезуитского. Но уж если человек образован, то он образован как следует, ибо он учился у прикрепленных к нему преподавателей. Я встречал женщин, лучше разбиравшихся в истории, философии и политике, чем иные историки, философы и государственные деятели Франции. В этом смысле семья маркиза ди Гаргалло, например, — явление удивительное. Сын пишет по-французски, как Шарль Нодье, а дочери говорят на нашем языке, как г-жа де Севинье.

Напротив, физические упражнения в Неаполе в почете: почти все мужчины хорошо ездят верхом, владеют шпагой и замечательно стреляют из ружья и пистолета. Их репутация в данной области весьма известна и почти неоспорима. Неаполитанцы — крайне опасные дуэлянты.

Это последнее замечание естественным образом подводит нас к тому, чтобы поговорить о храбрости неаполитанцев.

Неаполитанцы, при прочих равных, не являются в силу политического состояния нынешней Италии ни нацией военных, как пруссаки, ни нацией воинственной, как французы, — неаполитанцев отличает страстность. Если честь неаполитанца оскорблена, если его вдохновляют патриотические чувства, если угрожают его религии — он сражается с замечательным мужеством. В Неаполе на дуэль соглашаются столь же быстро и с той же смелостью, что и повсюду, и если в предварительных переговорах о ней есть различие, объясняемое местными обычаями, то к развязке дело ведется столь же решительно, как и в Париже, Санкт-Петербурге или Лондоне. Приведем несколько примеров.