Путевые впечатления. Корриколо

— Ваша светлость свободен, как ветер, — ответил министр.

— И то хорошо, — сказал дей.

— Однако при одном условии.

— Каком?

— Ваша светлость поклянется мне Пророком, что никакая беда не случится ни с Осмином, ни с Заидой.

— Осмин и Заида принадлежат мне, — ответил дей, — и я поступлю с ними как мне будет угодно.

— Тогда ваша светлость не уедет.

— Как это я не уеду?

— Не уедете, по крайней мере до тех пор, пока не отдадите мне Осмина и Зайду.

— Никогда! — вскричал дей.

— Тогда я сам заберу их, — заявил министр.

— Вы их заберете? Вы заберете у меня моего евнуха и мою рабыню?

— Вступив на землю Неаполя, ваша рабыня и ваш евнух стали свободными. Вы покинете Неаполь только при условии, что виновные будут переданы в руки королевского правосудия.

— А если я не пожелаю вам их отдать, кто помешает мне уехать?

— Я.

— Вы?

Паша потянулся к кинжалу, министр схватил его за руку повыше запястья.

— Подойдите сюда, — сказал он дею, увлекая его к окну, — посмотрите на улицу. Что вы видите у дверей гостиницы?

— Взвод жандармов.

— Знаете, чего ждет командующий ими капрал? Моего знака, чтобы отвести вас в тюрьму.

— Меня в тюрьму? Хотел бы я посмотреть на это!

— Хотите посмотреть?

Его превосходительство сделал знак, и через мгновение на лестнице раздался стук грубых сапог, снабженных шпорами. Почти сразу же дверь распахнулась и на пороге возник капрал: правой рукой он отдал честь, а левую вытянул по шву у ноги.

— Дженнаро, — обратился к нему министр полиции, — если я прикажу вам арестовать этого господина и препроводить его в тюрьму, вам будет это трудно сделать?

— Нисколько, ваше превосходительство.

— Вы знаете, что этого господина зовут Хусейн-паша?

— Нет, я этого не знал.

— И что он не кто иной, как алжирский дей?

— А что это такое, алжирский дей?

— Вот видите, — сказал министр, обращаясь к дею.

— Черт побери! — воскликнул тот.

— Надо арестовать его? — спросил Дженнаро, вытаскивая из кармана наручники и делая шаг вперед по направлению к Хусейн-паше, который, увидев это, отступил на шаг назад.

— Нет, не надо, — остановил капрала министр. — Его светлость будет вести себя разумно. Просто найдите в гостинице неких Осмина и Зайду и отведите их в префектуру.

— Как, как? — закричал дей. — Этот мужчина войдет в мой гарем!

— Здесь он не мужчина, он командир жандармов, — ответил министр.

— Какая разница! Стоит ему только оставить дверь открытой…

— Есть способ решить дело. Отдайте ему Осмина и Зайду.

— И они будут наказаны? — спросил дей.

— По всей строгости наших законов, — ответил министр.

— Вы мне обещаете?

— Клянусь вам.

— Хорошо, — сказал дей, — придется согласиться, раз нет другого выхода.

— Вот и славно, — сказал министр, — я знал, что вы не такой злой, каким кажетесь.

Хусейн-паша хлопнул в ладоши, и раб открыл дверь, скрытую коврами.

— Пусть Осмин и Заида спустятся, — приказал дей.

Раб скрестил руки на груди, склонил голову и безмолвно удалился. Через мгновение он появился вновь вместе с провинившимися.

Толстяк-евнух представлял собою маленький, круглый, жирный комок плоти; у него были женские руки, женские ноги, женская фигура.

Заида была черкешенка, ее глаза были подведены, ногти выкрашены хной, а зубы начернены бетелем.

Увидев Хусейн-пашу, евнух упал на колени, а Заида подняла голову. Глаза дея засверкали, и он поднес руку к кинжалу. Осмин побледнел, а Заида улыбнулась.

Министр встал между пашой и провинившимися.

— Исполняйте то, что я приказал, — сказал он, повернувшись к Дженнаро.

Дженнаро подошел к Осмину и Заиде и, надев на них наручники, увел с собой.

В ту минуту, когда они выходили из комнаты в сопровождении капрала, у Хусейна вырвался вздох, похожий на рычание.

Министр полиции подошел к окну и увидел, что арестованные вышли из гостиницы и в сопровождении эскорта скрылись за углом улицы Кьятамоне.

— Теперь, — сказал он, поворачиваясь к дею, — ваша светлость может уехать когда ей угодно.

— Сию же минуту! — вскричал Хусейн. — Сию же минуту! Я больше ни на мгновение не останусь в такой варварской стране, как ваша!

— Счастливого пути! — сказал министр.

— Идите к черту! — воскликнул Хусейн.

Не прошло и часа, как Хусейн зафрахтовал небольшое судно; через два часа он погрузил туда своих жен и сокровища. В тот же вечер он и сам вместе со свитой сел на корабль, а в полночь поднял паруса, проклиная эту рабскую страну, где нельзя было свободно отрубить голову своему евнуху и утопить свою жену.

На следующий день министр призвал арестованных и учинил им допрос.

Осмин был уличен в том, что он спал, когда должен был бодрствовать, а Заида — в том, что она бодрствовала в то время, когда должна была спать.

Но, поскольку в неаполитанском кодексе подобные преступления оскорблением величества не считались, наказания за них предусмотрено не было.

Поэтому Осмин и Заида, к великому их изумлению, были отпущены на свободу на другой день после отплытия дея из Неаполя.

Не зная, что делать, не имея ни состояния, ни ремесла, они вынуждены были изыскать себе какое-нибудь занятие.

Осмин принялся торговать гаремными шариками, а Заида стала приказчицей в лавке.

Что касается алжирского дея, то он уехал из Неаполя с намерением отправиться в Англию, где, как он слышал, можно было, по крайней мере, если не утопить свою жену, то свободно продать ее; но во время путешествия он захворал и вынужден был остановиться в Ливорно, где, как известно каждому, он нашел прекрасную смерть. Правда, умер он, так и не простив г-на Мартино Дзира, что имело бы серьезные последствия для христианина, но совсем не имело значения для турка.

II

ЛОШАДИ-ПРИЗРАКИ

Меня рекомендовали г-ну Мартино Дзиру как человека искусства; я любовался галереей его картин, восхищался его кабинетом диковинок и увеличил его коллекцию автографов. Это привело к тому, что во время моего первого пребывания в Неаполе, сколь бы кратким оно ни было, он сильно привязался ко мне и в доказательство тому сбыл мне своего повара Каму, историю которого я рассказал в «Сперонаре» и у которого был только один недостаток — он был страстным любителем «Роланда» и не переносил моря, так что если на суше он занимался стряпней весьма редко, то, находясь в море, не готовил вовсе.

Так что г-н Мартино Дзир с большим удовольствием встретил нас на пороге своей гостиницы после трех месяцев нашего отсутствия, во время которого до него дошла весть о нашей смерти.

За эти месяцы галерея его увеличилась на несколько картин, кабинет обогатился новыми диковинками, а коллекция автографов пополнилась некоторыми новыми подписями, так что мне пришлось прежде всего обойти галерею, посетить кабинет, перелистать автографы.

После этого я попросил его предоставить мне комнату.

Между тем я не собирался тратить время на отдых. Да, я находился в Неаполе, но я находился здесь под вымышленным именем, и, поскольку неаполитанское правительство могло со дня на день открыть мое инкогнито и попросить меня отправиться в Рим, чтобы проверить, по-прежнему ли там находится его посланник, мне следовало осмотреть Неаполь как можно быстрее.

Неаполь же, если не считать окрестностей, состоит из трех улиц, куда ходят всегда, и пятисот других, куда не ходят никогда.

Три эти улицы называются Кьяйя, Толедо и Форчелла.

У пятисот других улиц названий нет. Это творение Дедала, это критский Лабиринт, где нет Минотавра, но есть лаццарони.

Существует три способа знакомства с Неаполем: пешком, в корриколо и в коляске.

Пешком можно пройти повсюду.

В корриколо можно проехать почти повсюду.

В коляске можно проехать только по улицам Кьяйя, Толедо и Форчелла.