Страница 12 из 217
— Какого дьявола вы целый час играете одно и то же?
— Да мы играем то, что нам дали! — ответил скрипач с флегматичностью, которая сделала бы честь и немцу.
— Так переверните же страницу, дурак вы эдакий!
— Переворачивай, не переворачивай, тут есть только увертюра.
— Как это только увертюра?! — побледнев, воскликнул импресарио. — Так это был чудовищный розыгрыш?
Россини встал и поклонился публике.
Барбайя замертво рухнул в кресло. Примадонна, тенор и все остальные бросились к нему. Сначала решили, что у него случился апоплексический удар.
Россини, огорченный тем, что шутка приняла столь серьезный оборот, подошел к нему по-настоящему обеспокоенный.
Но, увидев его, Барбайя подпрыгнул, словно лев, и завопил еще сильнее:
— Поди прочь, предатель, не то я за себя не ручаюсь!
— Посмотрим, посмотрим, — с улыбкой сказал Россини, — нельзя ли как-нибудь поправить положение?
— Как поправить, убийца? Завтра — премьера.
— А если примадонна заболеет? — прошептал Россини на ухо импресарио.
— Это невозможно, — таким же шепотом ответил тот. — Она ни за что не захочет навлечь на себя месть публики, которая способна забросать ее лимонами.
— А если вы ее немножко попросите?
— Бесполезно. Ты не знаешь Кольбран.
— Я думал, вы с ней в прекрасных отношениях.
— Вот именно.
— Вы позволите мне попробовать?
— Делай что хочешь, но предупреждаю — ты только напрасно потеряешь время.
— Быть может.
На следующий день на афише Сан Карло можно было прочесть, что первое представление "Отелло" переносится из-за болезни примадонны.
Неделю спустя "Отелло" играли на сцене.
Сегодня весь мир знает эту оперу, нам более нечего добавить. Россини хватило недели, чтобы заставить забыть о шедевре Шекспира.
После закрытия занавеса Барбайя, плача от волнения, повсюду разыскивал маэстро, чтобы прижать его к сердцу. Но Россини, несомненно под влиянием скромности, которая так к лицу триумфаторам, скрылся от оваций толпы.
На следующий день Доменико, горя нетерпением принести гостю свои поздравления, позвал суфлера, исполнявшего при нем обязанности лакея.
Суфлер явился.
— Ступай к Россини и попроси спуститься ко мне, — сказал ему Барбайя.
— Россини уехал, — ответил суфлер.
— Как уехал?
— Уехал в Болонью, на рассвете.
— Уехал, не сказав мне ни слова?
— Да нет, он просил передать вам прощальный привет.
— Тогда спроси у Кольбран, могу ли я подняться к ней.
— У Кольбран?
— Да, у Кольбран. Ты, что, оглох сегодня утром?
— Простите, но Кольбран уехала.
— Быть того не может!
— Они уехали в одном экипаже.
— Несчастная! Она покинула меня, чтобы стать любовницей Россини.
— Простите, сударь, она его жена.
— Я отомщен! — воскликнул Барбайя.
VI
ФОРЧЕЛЛА
Подобно тому, как Кьяйя — улица иностранцев и аристократии, подобно тому, как Толедо — улица магазинов и праздношатающихся, Форчелла — улица адвокатов и сутяг.
Эта улица, если судить по посещающей ее публике, очень похожа на галерею Дворца правосудия в Париже, которую называют Залом Потерянных шагов, разве что адвокаты здесь еще более красноречивые, а сутяги — более обшарпанные.
Дело в том, что процессы в Неаполе длятся втрое дольше, чем в Париже.
В тот день, когда мы проезжали по Форчелле, она была запружена; нам пришлось выйти из корриколо и продолжить свой путь пешком. Работая локтями, мы сумели пробраться сквозь толпу, задавшись вопросом, чем объясняется такое скопление людей. Нам объяснили, что идет тяжба между братством паломников и доном Филиппо Виллани. Мы спросили, в чем причина тяжбы: нам объяснили, что ответчику, похороненному несколько дней назад за счет братства паломников, предписано представить доказательства того, что он действительно умер. Как видите, процесс был достаточен необычен, чтобы вызвать некоторое стечение народа. Мы спросили у Франческо, кто этот дон Филиппо Виллани. В ту же минуту он показал нам пробегавшего мимо человека:
— Вот он.
— Тот, кого похоронили неделю назад?
— Он самый.
— Как это может быть?
— Он воскрес.
— Он, стало быть, колдун?
— Он племянник Калиостро.
Действительно, благодаря подлинным родственным связям со знаменитым предком и целой серии более или менее забавных фокусов, дону Филиппо удалось распространить по Неаполю слух, что он колдун.
К нему были несправедливы: дон Филиппо Виллани был больше чем колдун, это был типаж — дон Филиппо Виллани был неаполитанским Робером Макером. Но у неаполитанского проходимца перед французским было огромное преимущество. Наш Робер Макер — придуманный персонаж, общественный вымысел, философский миф, тогда как заальпийский Робер Макер — персонаж из плоти и крови, осязаемая личность, видимое чудачество.
Дону Филиппо лет тридцать пять — сорок, это брюнет с пылким взором, выразительной мимикой и резким голосом, он быстро и много жестикулирует. Он знает все и сведущ во всем понемногу: в праве, в медицине, в химии, в математике, в астрономии. Поэтому, сравнив себя с окружающими, дон Филиппо почувствовал собственное превосходство перед всеми и решил жить за счет общества.
Ему было двадцать лет, когда умер его отец, оставив сыну денег ровно столько, чтобы сделать несколько долгов. Дон Филиппо позаботился о том, чтобы взять в долг до того, как он разорился окончательно, так что первые его векселя были уплачены вовремя, ибо речь шла о том, чтобы приобрести доверие. Но все в этом мире имеет свой конец: настал день, когда пришло время платежей. Дона Филиппо оказалось невозможно застать дома: кредиторы приходили утром — он уже уехал, приходили вечером — он еще не вернулся. Векселя были опротестованы. Это привело к тому, что дон Филиппо был принужден из рук банкиров перейти в руки дисконтёров и, вместо шести процентов, платить двенадцать.
Через четыре года дон Филиппо измучил дисконтёров точно так же, как и банкиров; поэтому он вынужден был перейти в руки ростовщиков. Новый переход свершился без особых потрясений, разве что вместо двенадцати процентов дону Филиппо следовало платить пятьдесят. Но его это не заботило, ибо он перестал платить вовсе. Это привело к тому, что еще через два года, когда ему потребовалась сумма в тысячу экю, он с огромным трудом нашел еврея, согласившегося ссудить ее под сто пятьдесят процентов. Наконец, после многочисленных переговоров, во время которых дон Филиппо проявил чудеса изобретательности, показав все, на что он был способен, потомок Исаака явился к нему с готовым векселем. В нем была указана сумма долга в девять тысяч франков, ведь еврей ссуживал три тысячи, спорить было нечего: так и договаривались.
Дон Филиппо взял вексель, быстро пробежал его глазами, небрежно протянул руку к перу, сделал вид, что обмакнул его в чернила, написал "Согласен", поставил внизу свою подпись, присыпал еще влажные чернила голубым песком и вернул еврею вексель в открытом виде.
Еврей взглянул на бумагу: и акцепт, и подпись были выведены крупным, разборчивым почерком. Еврей с довольным видом склонил голову, сложил вексель и спрятал его в старый бумажник, где бумага должна была храниться до наступления срока уплаты, ибо подпись дона Филиппо давно уже не имела силы на финансовом рынке.
По истечении срока еврей явился к дону Филиппо. Против своего обыкновения, тот был дома. Против ожидания, с ним можно было увидеться. Еврея провели к нему.
— Сударь, — сказал еврей, склонившись в глубоком поклоне перед своим должником, — я надеюсь, вы не забыли, что сегодня истекает срок нашего векселечка.
— Не забыл, дорогой господин Феликс, — ответил дон Филиппо. (Еврея звали Феликс.)
— В таком случае, — сказал еврей, — надеюсь, вы приняли необходимые меры, чтобы все было по правилам?
— Ни минуты не думал об этом.