Сперонара

Море было спокойным, и все же, даже в самую прекрасную погоду, оно бьется о кольцо скал, окружающих остров, с такой яростной силой, что наши лодки подскакивали, словно во время шторма, и мы были вынуждены ложиться на дно и цепляться за борта, чтобы не быть выброшенными в море. Наконец, после сорокапятиминутного плавания, в течение которого мы проследовали вдоль примерно шестой части окружности острова, лодочники известили нас, что мы прибыли на место. Мы огляделись вокруг, но не заметили ни малейшего признака хотя бы крошечного грота, как вдруг они указали нам на черную круглую точку, едва заметную над пенными гребнями волн: это было сводчатое отверстие.

На первый взгляд вход в пещеру не внушает доверия: непонятно, как можно преодолеть его и не разбить себе голову о скалу. Поскольку этот вопрос показался нам достаточно важным и достойным обсуждения, мы задали его нашим лодочникам, и они ответили, что мы совершенно правы: такое могло бы произойти, если бы мы продолжали сидеть, но во избежание опасности нам достаточно будет просто вытянуться во весь рост. Мы проделали столь долгий путь не для того, чтобы отступить. Я первым подал пример; мой лодочник принялся грести, продвигаясь вперед с осторожностью, свидетельствовавшей о том, что, сколь бы привычным ни был для него подобный маневр, он все же не считал его совершенно безопасным. Что касается меня, то в занятом мною положении я не видел уже ничего, кроме неба; вскоре я ощутил, как волна приподняла меня, и лодка молниеносно проскользнула под сводом; теперь я не видел ничего, кроме скалы, которая, казалось, на миг сдавила мне грудь. Затем я внезапно оказался в столь восхитительном гроте, что у меня вырвался изумленный возглас, и я так резко приподнялся, чтобы оглядеться по сторонам, что едва не опрокинул нашу посудину.

В самом деле, я видел повсюду — перед собой, вокруг себя, над собой, под собой и за собой — чудеса, не поддающиеся описанию, чудеса, перед которыми чувствует себя бессильной даже кисть художника, способная всегда так великолепно передавать впечатления человека. Представьте себе огромную пещеру лазурного цвета, словно Господь забавы ради сотворил шатер из остатков небесного свода; воду до такой степени ясную, чистую и прозрачную, что, казалось, мы плыли по сгустившемуся воздуху; свисающие с потолка сталактиты, подобные перевернутым пирамидам; на дне — золотистый песок, перемешанный с подводной растительностью; вдоль погруженных в воду стен — заросли кораллов с прихотливыми блестящими ветвями; со стороны моря — крошечное отверстие, звездочка, через которую в пещеру попадает полусвет, озаряющий этот волшебный дворец; наконец, на противоположном конце — нечто вроде помоста, похожего на трон блистательной богини, выбравшей одно из чудес света в качестве своей купальни.

Внезапно весь грот принял сумрачный оттенок, как это бывает на земле, когда среди сияющего дня на солнце неожиданно набегает облако. Виной тому был Жаден, в свою очередь вплывавший в грот: его лодка закрыла вход в пещеру. Вскоре моего спутника швырнуло ко мне силой приподнявшей его волны и грот снова окрасился в изумительный лазурный цвет; лодка Жадена, подрагивая, остановилась возле моей, ибо море, столь бурное и шумное снаружи, обретало внутри грота тихое и кроткое дыхание, присущее озеру.

По всей вероятности, Лазурный грот был неизвестен античным авторам. Ни один поэт не упоминает о нем, и, безусловно, греки с их бесподобной фантазией не преминули бы превратить его в дворец какой-нибудь морской богини с благозвучным именем, рассказ о котором они бы нам оставили. Светоний, с такими подробностями описавший нам термы и купальни Тиберия, безусловно уделил бы несколько строк этому естественному бассейну, который старый император, вне всякого сомнения, выбрал бы местом действия какой-нибудь из сцен своего чудовищного разврата. Но, очевидно, уровень моря был в ту пору выше, чем теперь, и морская диковина была известна разве что Амфитрите с ее свитой сирен, наяд и тритонов.

Однако временами Амфитрита, подобно Диане, захваченной врасплох Актеоном, гневается на нескромных путешественников, преследующих ее в этом уединенном месте. В такие минуты море мгновенно поднимается и закрывает отверстие грота, так что те, кто в него попал, уже не могут отсюда выбраться. В этом случае следует ждать, когда восточный ветер, неожиданно переменившийся на западный, сменится на южный или на северный; случалось, что посетители, собиравшиеся провести в Лазурном гроте минут двадцать, задерживались здесь на два, три и даже на четыре дня. Поэтому предусмотрительные лодочники, помнящие о подобных происшествиях, всегда берут с собой некоторое количество сухарей, предназначенных для того, чтобы кормить ими невольных пленников. Что касается воды, то она сочится в двух-трех местах пещеры, причем достаточно обильно, чтобы можно было не опасаться жажды. Мы укорили нашего лодочника за то, что он так поздно рассказал нам о столь неутешительном обстоятельстве, но он ответил нам с очаровательным простодушием:

— Еще бы! Ваше превосходительство, если бы мы первым делом рассказывали об этом путешественникам, то добрая половина из них отказалась бы сюда ехать, и это нанесло бы ущерб лодочникам.

Признаюсь, что, когда я узнал об этом дополнительном обстоятельстве, меня охватило некоторое беспокойство, вследствие чего Лазурный грот стал казаться мне уже куда менее приятным, чем вначале. К несчастью, лодочник сообщил нам об этих подробностях в тот миг, когда мы стали раздеваться, желая искупаться в столь изумительной и прозрачной воде, что ей, чтобы привлечь рыбака, не было нужды в пении поэтической ундины Гёте. Нам отнюдь не хотелось сводить на «нет» сделанные приготовления, поэтому мы поспешно завершили начатое и нырнули головой вниз в воду.

Только оказавшись на глубине пяти-шести футов под водой, человек может оценить ее невероятную чистоту. Несмотря на пелену, окутывающую ныряльщика, ни одна деталь не ускользает от него; мельчайшая ракушка, лежащая на дне, или мельчайший сталактит, висящий на своде, видны так же четко, как на воздухе, однако каждый предмет кажется отсюда более темным.

Четверть часа спустя мы снова забрались в свои лодки и оделись, по-видимому так и не соблазнив ни одну из незримых нимф этого водяного дворца, ибо в противном случае они не преминули бы продержать нас в плену по меньшей мере сутки. Это было унизительно, но, поскольку ни у одного из нас не было притязаний на то, чтобы стать Телемахом, нам пришлось с этим смириться. Мы снова легли на дно наших челноков и покинули Лазурный грот с той же осторожностью и столь же благополучно, как проникли в него, однако минут шесть нам не удавалось открыть глаза: яркий солнечный свет ослеплял нас. Не успели мы отплыть от пещеры шагов на сто, как только что увиденное уже стало казаться нам похожим на сон.

Мы снова прибыли в порт Капреи. Пока мы рассчитывались со своими лодочниками, Пьетро указал нам на какого-то человека, лежащего на солнцепеке и уткнувшегося лицом в песок. Это был рыбак, который девятью-десятью годами раньше, отыскивая у скал дары моря, обнаружил Лазурный грот. Он тут же поспешил сообщить о своей находке властям острова и потребовал у них либо единоличного права сопровождать путешественников в открытый им новый мир, либо комиссионные от той цены, какую назначат те, кто будет их сопровождать. Власти, усмотревшие в этой находке способ привлечь на свой остров иностранцев, согласились на второе предложение, так что с тех пор новоявленный Христофор Колумб жил с ренты, даже не утруждая себя погоней за деньгами, которые, как видите, сами плыли к нему в руки, пока он спал. На всем острове не было человека с более завидной судьбой.

Осмотрев все интересное, что могла предложить нам Капрея, мы снова сели в шлюпку и вернулись на сперона-ру, которая, воспользовавшись порывами берегового ветра, вновь распустила паруса и очень медленно двинулась по направлению к Палермо.

ГАЭТАНО СФЕРРА

Вскоре мы снова попали в штиль. После того как наше судно преодолело восемь—десять миль, бриз утих, опровергая поговорку, гласящую, что ветер обретается в море. Наши матросы вновь стали грести, и мы опять пошли на веслах.