Сперонара

Ламарк быстро взглянул в сторону острова, увидел английские флаги, развевавшиеся на фортах Сан Сальваторе и Сан Микеле, ладонью задвинул обратно четыре тубуса подзорной трубы один в другой, и произнес:

«Да, я понимаю: надо будет его взять».

«Ну, и что дальше?» — спросил Мюрат.

«А то, — ответил Ламарк, — что он будет взят. Вот и все».

«Когда именно?» — осведомился Мюрат.

«Завтра, если угодно вашему величеству».

«В добрый час, — сказал король, — вот один из тех ответов, которые мне нравятся. Сколько солдат тебе нужно?»

«А сколько их всего?» — спросил Ламарк.

«Примерно две тысячи».

«Что ж! Пусть ваше величество даст мне тысячу пятьсот или тысячу восемьсот солдат и позволит мне брать их среди тех, кого я к вам привел: эти люди меня знают, а я знаю их. Мы либо погибнем все до одного, либо возьмем остров».

Мюрат, не говоря ни слова, протянул Ламарку руку. Он сказал бы то же самое, будучи генералом; он был готов сделать то же самое, будучи королем. Затем оба paccfaлись: Ламарк пошел отбирать солдат, а Мюрат — собирать суда.

На следующий день все было готово — и солдаты, и корабли. Вечером участники похода покинули рейд. Какие бы меры предосторожности ни были приняты, чтобы сохранить экспедицию в тайне, слухи о ней распространились: весь город собрался в порту и приветствовал криками маленький флот, отправлявшийся в поход весело, преисполненный беспечной уверенности в том, что все расценивали как невозможное дело.

Вскоре ветер, благоприятный сначала, стал слабеть: не успели корабли преодолеть и десяти миль, как он окончательно стих. Суда пошли на веслах, но на веслах далеко не уйдешь, и, когда рассвело, флотилия все еще находилась в двух льё от Капреи. И тут, как будто французам надлежало вступить в борьбу со всеми непреодолимыми обстоятельствами на свете, начался шторм. Волны с такой силой бились об отвесные скалы, окружающие остров, что в течение всего утра не было никакой возможности подойти к нему. В два часа дня море успокоилось. В три часа неаполитанские бомбарды обменялись первыми залпами с батареями форта; им вторили крики четырехсот тысяч душ, заполнивших пространство от Мерджеллины до Портичи.

Это было поистине великолепное зрелище, устроенное новым королем для своей новой столицы; между тем сам он с подзорной трубой в руке находился на террасе дворца. С борта судов можно было наблюдать всю эту толпу, расположившуюся на различных ступенях гигантского цирка, ареной которого являлось море. Цезарь, Август и Нерон устраивали для своих подданных лишь травли зверей, сражения гладиаторов и навмахии; Мюрат же подарил своим подданным зрелище настоящей битвы.

Море снова стало спокойным, словно озеро. Оставив бомбарды и канонерские лодки воевать с батареями форта, Ламарк пошел вдоль острова на своих небольших судах с солдатами на борту: повсюду высились отвесные скалы, гигантские стены которых были погружены в воду; нигде нельзя было причалить к берегу. Флотилия обошла вокруг острова, так и не отыскав места для высадки десанта. Английский армейский корпус численностью в тысячу двести человек, внимательно следивший за всеми передвижениями французов, обошел вокруг острова одновременно с ними.

В какой-то миг французам показалось, что все кончено, и придется вернуться в Неаполь, так ничего и не предприняв. Солдаты предложили атаковать форт, но Ламарк лишь покачал головой: это была бы бессмысленная попытка. И тогда он приказал вторично обойти вокруг острова, чтобы посмотреть, не найдется ли какой-нибудь подходящий для высадки уголок, ускользнувший от их взглядов в первый раз.

В одном из уступов, у подножия форта Санта Барбара, было место, где высота гранитной стены составляла всего лишь сорок—сорок пять футов. Над этой стеной, гладкой, как полированный мрамор, простирался столь крутой откос, что, на первый взгляд, просто невозможно было поверить, будто люди способны на него забраться. Над этим откосом, на расстоянии пятисот футов от скалы, было нечто вроде оврага, а еще выше, примерно в тысяче двухстах футах, располагался форт Санта Барбара, чьи батареи били по откосу поверх оврага, в который ядра попасть не могли.

Ламарк остановился напротив этого уступа и позвал аджюдан-генерала Тома и командира эскадрона Ливрона. Все трое с минуту посовещались, а затем велели принести лестницы.

Первую лестницу приставили к скале: она едва доходила до трети ее высоты; к этой лестнице добавили вторую, закрепив ее веревками, и установили уже обе лестницы; но даже вместе они не доставали до края откоса: не хватало футов двенадцать—пятнадцать; тогда добавили третью лестницу; ее приладили к двум другим столь же тщательно, как вторую, а затем снова проверили высоту: на этот раз последние ступени лестницы касались кромки стены.

За всеми этими приготовлениями англичане следили с ошеломленным видом, красноречиво указывавшим на то, что подобная попытка казалась им сущим безумием. Солдаты же обменивались улыбками, означавшими: «Эх, сейчас будет жарко».

Один из солдат ступил на лестницу.

«Ты слишком спешишь!» — сказал генерал Ламарк, потянув солдата назад, и занял его место. Все на флотилии захлопали в ладоши. Генерал Ламарк первым поднялся на скалу, и все те, кто находился на том же судне, последовали за ним. Шестеро солдат держали основание лестницы, качавшейся всякий раз, когда море билось о скалу. Можно было подумать, что огромная змея взметнула свои волнообразные кольца у гранитной стены.

До тех пор, пока эти странные верхолазы не добрались до откоса, их защищала от огня англичан сама отвесная стена, на которую они карабкались, но стоило генералу Ламарку добраться до кромки скалы, как ружейная пальба и пушечные залпы грянули одновременно: десять из пятнадцати первых солдат, участвовавших в штурме, тут же были сброшены вниз. Но вслед за этими пятнадцатью храбрецами появились двадцать других, а затем еще сорок, еще сто. Англичане собрались было отразить их натиск штыками, но они не отважились на это решиться: настолько крутым был откос, по которому поднимались атакующие. В итоге генерал Ламарк и сотня солдат, невзирая на град пуль и картечи, добрались до оврага и там, оказавшись в укрытии, как бы за бруствером, сформировали плотную группу. И тут англичане стремительно атаковали французов, чтобы выбить их из укрытия, но те встретили нападавших столь яростной стрельбой, что они были вынуждены беспорядочно отступить. Во время этого маневра восхождение продолжалось, и примерно пятьсот человек уже ступили на сушу.

Была половина пятого вечера. Генерал Ламарк приказал прекратить восхождение: у него хватало сил, чтобы удержаться там, где он находился; вдобавок военачальник, устрашенный опустошением, которое производили среди его солдат залпы орудий и ружейная пальба, хотел дождаться ночи, чтобы завершить рискованную высадку на берег. Приказ был передан через аджюдан-генерала Тома, который во второй раз пересек откос под огнем противника, добрался, вопреки всем ожиданиям, без каких-либо происшествий до лестницы, спустился по ней к флотилии и принял командование, оградив ее от всяческих опасностей в небольшой бухте, образованной уступом скалы.

И тут противник сосредоточил все свои силы против маленького отряда, укрывшегося в овраге. Натиск тысячи трехсот, а то и полутора тысяч англичан пять раз захлебывался, отраженный Ламарком и его пятью сотнями солдат. Между тем наступила ночь; то было условленное время для возобновления восхождения. Теперь, как и предвидел генерал Ламарк, оно пошло легче, чем в первый раз. Англичане продолжали палить из ружей, но темнота не позволяла им стрелять с прежней точностью. К великому изумлению солдат, на этот раз аджюдан-генерал Тома поднялся последним, но объяснение такого поступка не заставило себя ждать: добравшись до вершины скалы, он опрокинул за собой лестницу; французские суда тотчас же вышли в открытое море и взяли курс на Неаполь. Таким образом, во имя победы Ламарк отрезал себе всякий путь к отступлению.

Оба войска сравнялись по численности, так как англичане, атаковавшие французов, потеряли приблизительно триста человек; поэтому Ламарк без малейших колебаний бросил свою маленькую армию в бой и посреди мертвой тишины пошел прямо на противника, не позволяя отвечать на огонь англичан ни единым выстрелом.