Сперонара

"Значит, — ответил я, — вы даете мне честное слово, что не попытаетесь убежать?"

"Даю".

Я сделал знак Нунцио с Пьетро, и они отошли, чтобы он мог идти один.

— Все равно, — произнес Пьетро, снова вмешиваясь в разговор, — мы и так не спускали с него глаз.

— Это не имеет значения. Так или иначе, — продолжал капитан, — начиная с этого момента о нем нельзя сказать ничего дурного.

— А я и не говорю, — вставил Пьетро.

— Мы продолжали идти по дороге и минут через десять оказались у папаши Маттео, славного старика, истинного сицилийца, который содержит небольшой трактир "У золотого якоря".

"Здравствуйте, папаша Маттео, — сказал я ему. — Вот в чем дело: мы с этим господином поссорились и хотели бы разрешить свой спор с помощью ножа; у вас ведь найдется комната, которую вы сможете нам для этого предоставить, не так ли?"

"Целых две, ребята, целых две", — ответил папаша Маттео.

"Не надо две; две — это было бы чересчур, любезный, одной будет достаточно. Ну, а если что-нибудь случится — все мы смертны, и беду долго ждать не приходится — словом, если что-нибудь случится, вы знаете, что надо будет сказать. Мол, мы обедали, этот господин и я, повздорили и пустили в ход ножи: вот и все; разумеется, если кого-нибудь из нас убьют, то именно он окажется во всем виноватым".

"Ну, это уж само собой", — ответил папаша Маттео.

"Если я убью этого господина, то мне незачем давать вам указания, его похоронят достойно, как подобает хоронить горожанина; платить буду я. Если же этот господин убьет меня, то на сперонаре найдется, чем расплатиться за расходы. Впрочем, вы ведь откроете мне кредит, не так ли, папаша Маттео?"

"Не в упрек вам скажу, капитан, это будет не впервые".

"Да, но это будет в последний раз. В таком случае, папаша Маттео, запомните хорошенько: если меня убьют, этот господин свободен как ветер, ясно? Он может ехать куда захочет и на чем захочет; если же его арестуют, то это я искал с ним ссоры; я был навеселе, выпил лишнего и получил от него по заслугам: да вам и так все понятно!"

"Вполне".

"А теперь приготовь-ка обед, старина. Ты, Пьетро, сходи и купи два совершенно одинаковых ножа; тебе известно, какие нужны. Ты, Нунцио, сбегай за священником. Кстати, — продолжал я, повернувшись к Гаэтано, который с полнейшим безразличием слушал все эти наставления, — мне следует вас предупредить, что я собираюсь заказать мессу: ее отслужат только завтра утром, но это не имеет значения, я так решил. Если вы тоже хотите заказать мессу, чтобы у меня не было перед вами никаких преимуществ и чтобы Бог не принял ни вашу, ни мою сторону, — вы вправе это сделать; фра Джироламо совершает богослужения лучше всех".

"Спасибо, — ответил Гаэтано, — надеюсь, вы не думаете, что я верю во все эти глупости".

"Вы в это не верите! Вы в это не верите, вы сказали? Тем хуже; а вот я в это верю, сударь. Нунцио, ты закажешь мессу у фра Джироламо, слышишь, а не у кого-нибудь еще".

"Будьте спокойны, капитан".

Пьетро и Нунцио ушли выполнять данные им поручения. Я остался наедине с Гаэтано Сферра и стариком Маттео.

"А теперь, сударь, — сказал я, подходя к Гаэтано, — если сейчас, когда мы дошли до такой черты, у вас нет нужды уладить дела с Богом, то у вас наверняка есть потребность уладить дело с людьми. У вас есть отец, мать, любовница или, в конце концов, кто-то, кто принимает в вас участие и кого вы любите. Маттео, принеси бумагу и чернила. Последуйте моему примеру, сударь, напишите этой особе, и, если я вас убью, то, клянусь своей честью, это письмо будет непременно передано адресату".

"Это другое дело, и тут вы правы", — сказал Гаэтано, взяв бумагу и чернила из рук старика Маттео и начав писать.

Я сел за стол, стоявший напротив его стола, и тоже принялся писать. Не стоит и говорить, что письмо, которое я писал, было адресовано моей бедной жене.

Когда мы заканчивали, вернулись Нунцио и Пьетро.

"Месса заказана", — доложил Нунцио.

"У фра Джироламо?"

"У него самого".

"Вот два ножа, — сказал Пьетро, — один пиастр за оба".

"Тсс!" — произнес я.

"Нет-нет, — вмешался Гаэтано, — будет справедливо, если я заплачу за свой нож, а вы — за ваш. К тому же нам надо рассчитаться, капитан. Я должен вам двести дукатов, так как вы, в полном соответствии с нашей договоренностью, доставили меня на берег".

"Пусть это вас не беспокоит, торопиться некуда".

"Напротив, капитан, это не терпит отлагательства. Вот двести дукатов. Что касается вас, приятель, — продолжал он, обращаясь к Пьетро, — то вот две унции за купленный нож".

"Прошу прощения, сударь, — сказал Пьетро, — нож стоит пять карлино, а не две унции. Я не беру чаевых за подобное дело".

— Еще бы! — снова перебил его Пьетро. — Нож, который мог убить капитана!

— "А теперь, — продолжал Гаэтано Сферра, — когда вам будет угодно, я жду вас".

"Кушать подано", — произнес старик Маттео, возвращаясь из кухни.

"Пойдемте наверх", — сказал я Гаэтано.

Мы поднялись. Я шел позади него; его поступь была твердой: я снова убедился, что это отважный человек. Тем более непонятной казалась вся эта история.

Как и сказал Маттео, нам был подан обед. На одном конце стола, накрытом скатертью и снабженном всеми необходимыми приборами, стояли блюда с едой. Другой конец стола оставался пустым, и по обеим его сторонам располагались бочки с выбитым с одного конца днищем, готовые принять нас, когда нам будет угодно начать поединок.

Пьетро положил по ножу с каждой стороны стола.

"Если вы кого-нибудь здесь знаете и желаете, чтобы этот человек был вашим секундантом", — сказал я Гаэтано, — то можете за ним послать: мы подождем".

"Я никого здесь не знаю, капитан, — ответил Гаэтано. — К тому же тут есть двое этих добрых малых, — прибавил он, указывая на Пьетро и рулевого, — они будут помогать и вам, и мне одновременно".

Это хладнокровие меня удивило. С тех пор как я внимательно понаблюдал за этим человеком, часть моей жажды мести улетучилась. И потому я решил предпринять нечто вроде попытки к примирению.

"Послушайте, — сказал я в тот миг, когда он оказался по другую сторону стола, — во всем этом деле явно присутствует какая-то тайна, о которой я ничего не знаю и которую не могу разгадать. Вы ведь не убийца. Зачем вы меня ударили? С какой целью именно меня, а не кого-то другого? Будьте откровенны, скажите мне все, и если я сочту, что вас толкнула на это какая-то необходимость, одна из тех роковых неизбежностей, какие превосходят человеческие силы и каким каждому приходиться подчиняться, — что ж, тогда все будет ясно и мы на этом остановимся".

Гаэтано немного подумал, а затем с угрюмым видом промолвил:

"Я ничего не могу вам сказать, — это не только мой секрет; притом, видите ли, мы с вами вовсе не случайно сошлись лицом к лицу. Что суждено, то суждено, и предначертанное должно исполниться: давайте драться!"

"Подумайте, — продолжал я, — еще не поздно. Если вас смущает присутствие этих людей, то они уйдут, я останусь с вами наедине, и все, что вы мне скажете, клянусь, никому не станет известно, как если бы вы рассказали это исповеднику".

"Я уже был при смерти, позвал священника и исповедался ему, думая, что эта исповедь будет последней; но, рискуя предстать перед Богом, неся на себе бремя смертного греха, я так и не выдал секрет, который вы хотите узнать".

"Однако... сударь", — продолжал я, тем больше настаивая, чем больше упрямился мой противник.

"О! — вызывающе перебил он. — Неужели, тот, кто привел меня сюда, уже не хочет драться? Вы, случаем, не трусите?"