Страница 8 из 132
Мы переночевали в Кюже, а на следующий день, в шесть часов утра, снова отправились в путь.
Единственной достопримечательностью, встретившейся нам по дороге в Тулон, было Оллиульское ущелье; Оллиульское ущелье — это Фермопилы Прованса. Представьте себе отвесные скалы высотой от двух до трех тысяч футов, с вершины которых вас провожают любопытным взглядом затерянные деревушки, куда непонятно как добираются. Иные из этих гор к тому же еще притязают на звание потухших вулканов, на что у меня нет возражений.
При выезде из Оллиульского ущелья вас поражает необычайно резкий контраст: после теснины с гладкими гранитными стенами, такой узкой, что возникает ощущение удушья, вы вдруг оказываетесь на восхитительной равнине, слева ограниченной полукружьем гор, а справа — морем. Эта долина — оранжерея Прованса; здесь под открытым небом наперегонки растут сирийская пальма, майоркский померанец, японская мушмула, антильская гуава, американская юкка, критское мастиковое дерево и константинопольская акация; здесь находят себе временное пристанище растения, вывезенные с Востока и с Юга, чтобы затем отправиться умирать в наши северные ботанические сады. Те же, которым посчастливилось здесь остаться, должны чувствовать себя, словно на родине.
Тут, у обочины дороги, ведущей из Оллиульского ущелья в Тулон, 18 июня 1815 года, в день сражения при Ватерлоо, состоялась встреча маршала Брюна с Мюратом. Мюрат был одет как нищий: на нем были очки в золотой оправе, серый редингот, испанская сетка для волос и большая каталанская войлочная шляпа. Царственный нищий просил позволения поступить простым солдатом в армию того, кого он погубил дважды: первый раз — приняв сторону его противников, второй раз — приняв его сторону. Все знают, каков был итог этой встречи. Отвергнутый Францией, Мюрат отправился на Корсику, а оттуда отплыл в Калабрию. Его тело покоится в церкви города Пиццо.
Въезжая в Тулон, мы миновали знаменитый балкон Пюже, по поводу которого кавалер Бернини, прибыв во Францию, заметил, что незачем выписывать художников из Италии, если местные жители способны создать такое.
Три головы, поддерживающие этот балкон, представляют собой карикатуры на трех тулонских консулов, вызвавших недовольство Пюже; поэтому город бережно хранит их, словно семейные портреты.
У меня с собой были письма для г-на Ловерня, блестящего молодого врача, который сопровождал герцога де Жуанвиля в его путешествии по Корсике, Италии и Сицилии, и брата художника-мариниста Ловерня, два или три раза объехавшего вокруг света. Узнав, что мы намерены остановиться в Тулоне, он предложил нам вместо унылой городской квартиры свой маленький загородный дом у форта Ла-мальг, полный солнца и воздуха. Это предложение было сделано с такой подкупающей искренностью, что нам ничего не оставалось, как немедленно на него согласиться. Мы вселились туда в тот же вечер и утром, проснувшись и распахнув окна, обнаружили перед собой бескрайний морской простор, по которому всегда будет тосковать тот, кто видел его однажды, и на который можно смотреть без устали.
С Тулоном связано не так уж много исторических воспоминаний. Если не считать осады города Евгением Савойским и измены роялистов, сдавших его англичанам и испанцам в 1793 году, название «Тулон» редко встречается у историков; однако это второе событие оставило в истории неизгладимый след: именно в Тулоне по-настоящему началась военная карьера Бонапарта.
Из достопримечательностей в Тулоне имеются лишь каторжная тюрьма и порт. Хотя первое из этих учреждений не слишком привлекало меня, все же я посетил его на второй день моего пребывания в этом городе. К сожалению, в то время на тулонской каторге не было ни одной знаменитости: за два или три месяца до этого самые выдающиеся ее обитатели были отправлены кто в Брест, а кто в Рошфор.
Первое, что поражает вас при входе на тулонскую каторгу, — это статуя Купидона, опирающегося на якорь, затем — распятие и, наконец, — две заряженные картечью пушки.
Первый каторжник, которого мы встретили, сам подошел ко мне и, назвав меня по имени, предложил купить что-нибудь в его лавочке. Как ни хотел я ответить ему столь же любезно, мне никак не удавалось вспомнить, где я видел это лицо; он заметил мое смущение и рассмеялся.
— Вы, сударь, пытаетесь вспомнить меня? — спросил он.
— Признаюсь, да, но пока безуспешно.
— Однако я имел честь видеть вас, сударь, довольно часто.
Слушать его становилось все более лестно; однако я не мог припомнить, когда это мне довелось бывать в столь приятном обществе; наконец, видя мое замешательство, он сжалился надо мной:
— Наверно, мне надо сказать вам, сударь, где я вас видел, раз вы не можете вспомнить. Я видел вас у мадемуазель Марс.
— А как вы попали к мадемуазель Марс?
— Я служил у нее, сударь, я был камердинером, и это я украл ее бриллианты.
— А! Так вы Мюлон!
Он протянул мне карточку:
— Мюлон, каторжник-художник, к вашим услугам.
— Знаете, мне кажется, что вы устроились тут как нельзя лучше.
— Да, сударь, благодарение Богу! Мне здесь неплохо: всегда стоит иметь дело с приличными людьми. Когда здесь узнали, что я обокрал мадемуазель Марс, ко мне стали относиться с некоторым уважением. Поскольку мое поведение не вызывало нареканий, меня избавили от тяжелых работ; к тому же здесь поняли, что я не имею ничего общего с обычными ворами. Я уступил искушению, только и всего. Есть такая пословица: «Вора делает случай».
— Сколько вам еще осталось здесь быть?
— Два года, сударь.
— Чем вы собираетесь заняться, когда выйдете отсюда?
— Собираюсь заняться коммерцией, сударь; я прошел здесь очень хорошую школу; выйду же я отсюда, слава Богу, с превосходным аттестатом и известной суммой, которую мне удалось скопить, и куплю небольшое торговое заведение. А покамест не угодно ли вам заглянуть в мою лавочку?
— С удовольствием.
Мюлон провел меня в каменный сарайчик, целиком заполненный всевозможными поделками из скорлупы кокосового ореха, из кораллов, из слоновой кости и янтаря — это была в самом деле довольно занятная выставка различных работ умельцев-каторжников.
— Однако, — сказал я ему, — не могли же вы смастерить все это своими руками?
— Конечно, нет, сударь, — отвечал Мюлон, — я раздаю работу. Эти бедняги знают, что я скупаю товар партиями, и потому приносят мне все свои поделки; если что-то мне не нравится, я высказываю им свое мнение, даю советы, направляю их усилия; ну а потом я перепродаю все иностранцам.
— Вдвое дороже, надо полагать?
— Что поделаешь, сударь, раз есть спрос, надо этим пользоваться: как говорится, жизнь заставляет. Ах! Если бы я мог остаться тут хотя бы еще на десять лет, мне больше не пришлось бы думать о будущем, я был бы обеспечен до конца моих дней. К несчастью, сударь, мне дали всего десять лет, и через два года придется выйти отсюда. Ах! Если бы я знал…
Я купил несколько безделушек у этого довольного жизнью каторжника и направился далее, пораженный тем, что есть люди, способные сожалеть о расставании с каторгой.
Тем временем Жаден торговался с другим умельцем, продававшим плетеную алжирскую тесьму: то был араб, рассказавший нам свою историю. Он попал сюда всего лишь за убийство двух евреев. Но потом, по его словам, на него снизошла благодать Божия и он обратился в христианство.
— Черт возьми! — сказал Жаден. — Какую блестящую победу одержала наша религия!
Вначале нам попались два исключения среди каторжников, но вскоре мы смогли наблюдать общую картину.
Каторжники разделяются на четыре разряда: неисправимые; рецидивисты; находящиеся на пути к исправлению и исправившиеся.
Неисправимые, как явствует из их названия, — это те, с которыми ничего не удается поделать; они носят зеленый колпак и красную куртку с коричневыми рукавами.
За ними идут рецидивисты: у них тоже зеленый колпак, один рукав красный, другой коричневый.
Следующий разряд — те, кто находится на пути к исправлению: у них красный колпак и красная куртка.