Страница 25 из 132
Совсем не таков Палаццо Россо> его внешний вид не отличается особым изяществом, хотя и не лишен своеобразного величия, зато в нем находится, быть может, лучшая из всех картинных галерей Генуи, не исключая и королевской. Здесь можно увидеть полотна Тициана, Веронезе, Пальма Веккьо, Париса Бордоне, Альбрехта Дюрера, Лодовико Каррачи, Микеланджело, Караваджо, Карло Дольчи, Гверчино, Гвидо и прежде всего Ван Дейка.
Разумеется, дворец Бриньоле не входит в число дворцов, выставленных на продажу.
После того как я побывал на могиле Фиески, мне оставалось лишь взглянуть на площадь, где стоял его дворец. Меня провели туда: эта площадь, все еще незастроеннная, расположена недалеко от церкви Санта Мария ин Виа Лата. Надпись, не называющая имя заговорщика, указывает, когда этот земельный участок перешел в собственность государства:
Наес janua intus et extra Publicam proprietatem Indicabat ex decreto P. P.
Communis diei 18 july
1774.[26]
В любом другом краю это пространство, едва ли больше тридцати квадратных футов, дало бы весьма слабое представление о богатстве и могуществе хозяина дома. Но в Генуе дворцы надо измерять не в длину, а в высоту; в богатейших из них, за исключением дворца Андреа Дориа и, быть может, еще двух-трех, сады имеются лишь на террасах и подоконниках.
Напоминание о другом историческом событии подобного рода находится в нескольких минутах ходьбы от этого памятного места, возле маленькой романской церкви Сан Донато, где недавно обнаружили под слоем клеевой краски, покрывавшей все здание, четыре прелестные колонны из восточного гранита, возможно самые красивые и хорошо сохранившиеся во всей Генуе, хотя Генуя — город колонн.
Упомянутое событие относится к 1360 году и связано с заговором Раджо; дворец Раджо был разрушен, так же как и дворец Фиески, но надпись об этом убрали по приказу одного из потомков заговорщика, министра полиции, носившего ту же фамилию.
Этот заговор не столь известен, как заговор Фиески, послуживший Шиллеру темой для великой трагедии, но представлял собой не менее грозную опасность для республики и был раскрыт благодаря случайности не менее любопытной, чем та, что расстроила замыслы Фиески.
Маркиз Раджо был главой заговора; он приказал прорыть от своего замка к дворцу дожа подземный ход, из которого в условленный час должны были появиться тридцать заговорщиков, вооруженных до зубов и готовых на все. Но однажды некий барабанщик из дворцовой охраны, случайно положив барабан на землю, заметил, что она вздрагивает, как бывает, когда роют подкоп; он тут же позвал офицера, а тот предупредил дожа. Начали рыть встречный подкоп и в галерее обнаружили рабочих. Подземный ход вел прямо к дому маркиза Раджо, чья вина была очевидна. Впрочем, виновный был слишком горд, чтобы оправдываться: он сразу же во всем признался и был приговорен к смерти.
Когда маркиза вели к крепости Кастеллаччо, где его должны были казнить, он остановился на полпути и попросил исполнить его последнее желание: он хотел умереть, держа в руках распятие, которое, по его словам, один его предок привез из Святой Земли и которому он приписывал особую силу.
Просьба осужденного никого не удивила — в те времена вера имела большую власть над людьми, — и ее поспешили исполнить; один священник был послан во дворец Раджо за распятием, и процессия не стала двигаться дальше, ожидая его возвращения. Через четверть часа священник вернулся, неся распятие.
Маркиз благоговейно поцеловал ноги Христа, затем взялся за верхнюю часть распятия, которая была не чем иным, как рукоятью кинжала, выхватил клинок из нижней части, служившей ножнами, вонзил его себе в грудь и умер в ту же минуту.
После Сан Донато мы осмотрели мост Кариньяно; это любопытное сооружение предназначено не для того, чтобы соединять два берега реки: оно проложено между двумя горами. Мост стоит на семи арках, причем высота трех средних арок, как я прикинул на глаз, — футов восемьдесят; во всяком случае, под ними умещается несколько шестиэтажных домов. Душными летними вечерами многие прогуливаются на этом мосту, поскольку на такой высоте почти всегда можно найти прохладу.
Мост Кариньяно ведет к церкви того же названия, восхитительному сооружению шестнадцатого века, построенному маркизом Саули по чертежам Галеаццо Алесси. Эта церковь, одна из красивейших в Генуе, возникла благодаря следующему событию.
У маркиза Саули, одного из самых богатых и порядочных людей в Генуе, было несколько дворцов, но больше всего он любил жить в том, который находился на месте теперешней церкви Кариньяно. Так как домовой церкви у маркиза не было, он обычно посещал мессу в Санта Мария ин Виа Л ата — церкви, принадлежавшей семейству Фиески. Однажды Фиески приказал начать мессу раньше обычного, и к приходу маркиза Саули она уже была окончена. Встретившись вскоре со своим соседом-ще-голем, маркиз шутливо попрекнул его за это.
— Дорогой маркиз, — ответил Фиески, — если человеку хочется слушать мессу, он строит у себя церковь.
Тогда маркиз велел снести свой дворец и построил на его месте церковь Санта Мария ди Кариньяно.
Часть этих великолепных дворцов, сделавших бы честь князьям, и чудесных церквей, воистину достойных быть домом Божьим, была построена людьми простого звания. Разгадка такого бурного строительства, поглотившего миллионы, — опять-таки в средневековых законах против роскоши, запрещавших азартные игры, празднества, алмазные украшения, одежду из бархата и парчи. Отважные коммерсанты, двадцать лет бороздившие моря и скопившие у себя сокровища трех континентов, оказывались перед горами золота, которые надо было употребить на что-нибудь. Они обращали их в церкви и дворцы.
Церковь Сан Лоренцо — первая по счету в списке достопримечательностей Генуи. Но поскольку мы не осматривали их в строгом порядке, начиная с самых древних либо с самых значительных, а просто прогуливались, то посетили ее одной из последних. Это храм одиннадцатого века, весь облицованный черным и белым мрамором, как большинство церквей в Италии, но, в отличие от многих других, имеющий преимущество быть законченным. Среди прочих редкостей в церкви Сан Лоренцо хранится знаменитое изумрудное блюдо, с которого, как утверждают, вкушал Христос на Тайной Вечере и которое некогда Соломон получил в дар от царицы Савской. Оно находилось в сокровищнице храма в Иерусалиме и известно под названием Sacro Catino[27]. Можно спорить относительно древности его происхождения, святости его предназначения и ценности его материала, но обстоятельства, при которых оно попало в руки генуэзцев, не менее исключительны, и то, как это произошло, объясняет, почему республика окружила его такими предосторожностями, опасаясь, что с ним может случиться какое-нибудь несчастье.
В 1101 году крестоносцы из Генуи и Пизы вместе начали осаду Кесарии. Подойдя к стенам города, они стали держать военный совет, чтобы избрать лучший способ нападения. Многие предложения уже были выслушаны и отвергнуты, когда один пизанский воин по имени Даимберт, считавшийся провидцем, встал и сказал:
— Мы сражаемся за Божье дело, так положимся на Бога: нам не нужно ни осадных башен, ни оборонительных укреплений, ни стенобитных машин. Утвердимся же в вере, примем завтра причастие, а затем, когда Господь будет с нами, возьмем в одну руку меч, в другую — сходни с наших галер и пойдем на приступ.
Генуэзский консул Капут-Мальо поддержал этот призыв, и в ответ по всему лагерю прокатились крики воодушевления. Ночь крестоносцы провели в молитвах, а на рассвете, причастившись и не взяв никакого оружия, кроме мечей, и никаких осадных машин, кроме корабельных сходней, не выслушав никаких напутствий, кроме возгласа «Воля Божья!», ведомые консулом и провидцем, генуэзцы бок о бок с пизанцами, состязаясь в отваге, взяли Кесарию с первого штурма.
При разделе добычи генуэзцы отдали все богатства пизанцам, попросив оставить им лишь Святую Чашу.
И вот Святая Чаша была привезена из Кесарии в Геную, где с тех пор ее окружало величайшее почитание, как за ее святость, так и за связанные с ней воспоминания о ратном подвиге. Было назначено двенадцать рыцарей-ключарей, которые поочередно, по месяцу каждый, должны были хранить ключ от ковчежца, где она помещалась и откуда ее извлекали для всенародного поклонения лишь раз в год. Во время этой церемонии прелат держал подвешенную на шнурке реликвию, а вокруг стояли ее двенадцать хранителей. Наконец, в 1476 году вышел закон, под страхом смерти запрещавший кому бы то ни было касаться Святой Чаши золотом, серебром, драгоценными камнями, кораллом или каким-либо другим материалом, «дабы, — как гласил этот закон, — не допустить любопытствующих и маловерных к исследованию Чаши, во время коего она могла бы быть повреждена или даже разбита, что стало бы невосполнимой утратой для республики». Несмотря на этот запрет, г-н де Ла Кондамин, которому показалось, будто он видит в Святой Чаше пузырьки вроде тех, что бывают в плавленом стекле, спрятал в рукаве своего сюртука алмаз, намереваясь проверить ее твердость: на стекле алмаз оставил бы след, а изумруд был ему не по силам. К счастью для г-на де Ла Кондамина, возможно, впрочем, и не слыхавшего о грозном законе, священник вовремя заметил, что он собирается делать, и убрал Святую Чашу в то самое мгновение, когда любознательный посетитель вынул алмаз из рукава. Монах отделался испугом, а г-н де Ла Кондамин так и остался в сомнении.