Сесиль. Амори. Фернанда

Поэтому ее охватило чувство глубокой признательности к матери, когда она, вернувшись вместе с г-жой Дюваль, своим присутствием положила конец настойчивым просьбам, которыми впервые по непонятной причине донимала ее бабушка.

Остаток дня прошел как обычно, если не считать очевидного беспокойства Сесиль, которое, несмотря на все усилия, ей так и не удалось скрыть. Впрочем, ее беспокойства никто не заметил, за исключением баронессы и маркизы.

Баронесса очень устала и, как только Дювали уехали, тотчас удалилась к себе; провожая ее до комнаты, Сесиль заметила, что время от времени мать поглядывает на нее с тревогой. Что означал этот настойчивый взгляд? Сесиль очень хотелось узнать у матери причину; раза два или три с губ ее уже готов был сорваться вопрос, и все-таки она так ни о чем и не спросила.

Баронесса тоже хранила молчание, только, прощаясь, обняла дочь крепче обычного, а целуя ее в лоб, подавила тяжелый вздох.

Опечаленная Сесиль медленно вышла из комнаты матери, собираясь пойти к себе, но в коридоре столкнулась с Аспасией. От имени своей госпожи та попросила Сесиль зайти к бабушке.

Маркиза читала лежа: в былые времена она следовала свойственному восемнадцатому веку кокетливому обычаю принимать гостей в постели, привычку эту она сохранила до сих пор, хотя ей было шестьдесят лет и она уже никого не принимала. Впрочем, память о былых аристократических временах казалась у маркизы столь естественной, что ни в коей мере не делала ее смешной.

Увидев Сесиль, она сунула под подушку книгу, которую читала, и сделала внучке знак подойти и сесть подле нее. Девушка повиновалась.

— Вы звали меня, бабушка? — спросила Сесиль, целуя все еще пухлую руку, несмотря на старость маркизы хранившую, благодаря особым заботам, часть былой красоты. — Я испугалась, что вам нездоровится, но ваш цветущий вид меня успокоил.

— Ты ошибаешься, милая моя девочка, меня бросает в жар. Стоит мне увидеть этих Дювалей, как у меня начинается страшная мигрень, а уж слушать их совсем невыносимо.

— А ведь господин Дюваль превосходный человек, дорогая бабушка, я помню, вы сами это говорили.

— Да, верно, он долгое время служил у госпожи де Лорж, и я всегда слышала восторженные отзывы герцогини о его безупречной честности.

— Госпожа Дюваль очень обаятельная и очень благовоспитанная женщина.

— Ах, уж эти англичанки! С их бледным цветом лица, тонкой талией и длинными волосами на первый взгляд они вполне могут сойти за дам из высшего общества, но это только видимость, вы же знаете, моя милая девочка, госпожа Дюваль, точно так же как и ее муж, находилась в услужении у герцогини.

— В качестве учительницы, бабушка, нельзя смешивать учителей с прислугой.

— Верно, я согласна, это не совсем одно и то же, хотя и очень похоже. Ну хорошо, я говорила о господине и госпоже Дюваль, а что ты скажешь об их сыне?

— Об Эдуарде? — робко спросила девушка.

— Да, об Эдуарде.

— Бабушка, — разволновавшись, отвечала Сесиль, — я скажу, что Эдуард — хороший, порядочный молодой человек, трудолюбивый и честный, что он получил хорошее образование…

— Которое вполне соответствует его положению, моя девочка, ибо смешно выглядело бы желание его родителей возвысить сына над собственным уровнем и попытаться дать ему такое же образование, какое получил, например, шевалье де Сеннон.

Вздрогнув, Сесиль опустила глаза, лицо ее залила краска. Ни одна из этих подробностей не ускользнула от глаз маркизы.

— Что же ты мне не отвечаешь? — спросила она.

— На какой вопрос вы хотите получить ответ, бабушка? — спросила Сесиль.

— Ну, пожалуй, ты могла бы поделиться со мной своими мыслями об этом молодом человеке.

— Бабушка, подобает ли девушкам высказывать свое мнение о молодых людях?

— Но ты же сказала мне свое мнение относительно Эдуарда.

— О! В отношении Эдуарда дело совсем другое, — возразила девушка.

— Да, я понимаю, — ответила маркиза, — Эдуарда ты не любишь, а…

— Бабушка! — воскликнула Сесиль, словно умоляя маркизу замолкнуть.

— А Анри ты любишь, — безжалостно продолжала маркиза.

— О! — прошептала Сесиль, спрятав голову в подушку г-жи де ла Рош-Берто.

— Полно! — произнесла маркиза. — Полно! К чему этот стыд? Тебе следовало бы стыдиться, если бы ты любила Эдуарда, а любить Анри вовсе не стыдно, это во всех отношениях достойный юноша, право, очень красивый кавалер, а как он похож на бедного барона д’Амбре, погибшего во время осады Маона.

Маркиза вздохнула.

— Но, бабушка! — воскликнула Сесиль. — Вы забыли о намерениях матушки в отношении Эдуарда? Забыли?..

— Дорогая моя крошка, у твоей матери и без того с головой не все было в порядке, а несчастье сделало ее просто безумной. Надо уметь противостоять обстоятельствам, а не поддаваться им. Твоя мать сказала тебе, что ты выйдешь замуж за Эдуарда, а я, дитя мое, я тебе говорю, что ты выйдешь замуж за Анри.

Подняв свою белокурую головку, Сесиль сложила руки и не отрывала от бабушки глаз, словно перед ней предстала Мадонна, обещавшая сотворить чудо, казавшееся невозможным.

Неожиданно раздался резкий звонок из комнаты баронессы. В ужасе вскочив, Сесиль поспешно вышла от маркизы и бросилась к матери.

Госпожа де Марсийи лежала без сознания; причиной обморока стал сильный кашель с кровью.

И опять Сесиль забыла и Анри и Эдуарда, забыла все на свете, думая лишь о матери.

Она дала ей нюхательной соли, а горничная смочила лоб больной холодной водой, и вскоре баронесса пришла в себя.

Первым ее движением было спрятать от дочери полный крови носовой платок, который она уронила, почувствовав себя плохо. Но Сесиль уже держала его в руке: это было первое, что бросилось ей в глаза.

— Бедная моя девочка! — воскликнула баронесса.

— Матушка! — прошептала Сесиль. — Ничего, ничего, вот вы и очнулись.

В эту минуту вошла мадемуазель Аспасия, чтобы справиться по поручению маркизы о состоянии баронессы.

— Мне лучше! Гораздо лучше! — отвечала больная. — Скажите матушке, что это минутный спазм, пускай она не беспокоится.

Сжав руку матери, Сесиль со слезами целовала ее.

Баронесса сказала правду — приступ миновал, однако каждый из таких приступов отнимал у нее много сил, поэтому, несмотря на уговоры матери, Сесиль не хотела уходить, и ночь она провела рядом с ней (горничная поставила раскладную кровать подле баронессы).

Только теперь Сесиль поняла, во что превратились ночи матери, беспокойные ночи: короткие промежутки лихорадочного сна не могли способствовать восстановлению ее сил, истощенных непрерывным кашлем.

При малейшем движении баронессы Сесиль устремлялась к ней, ибо глубокая, подлинная тревога поселилась на этот раз в сердце девушки. И баронесса, стараясь сдерживаться, страдала от этого еще больше.

Под утро, совсем выбившись из сил, баронесса заснула; Сесиль еще какое-то время бодрствовала, охраняя ее сон, потом, наконец, природа взяла верх над ее волей, и она тоже погрузилась в сон.

И вот тут-то Сесиль смогла понять, насколько мы не властны над снами, ибо, едва закрыв глаза, она забыла обо всем, что случилось, и перенеслась из комнаты матери в великолепные сады, наполненные цветами и птицами; однако по непонятной, загадочной причине, объяснения которой ее разум и не пытался доискиваться, принимая результат как должное, аромат цветов стал языком, а пение птиц — речью, которые Сесиль прекрасно понимала, но не интуитивно, как на земле, а в силу более совершенного склада, смутно ощущая при этом, что она находится на Небесах: цветы и птицы восхваляли Господа.

Потом вдруг, не ведая, откуда он явился, и не почувствовав его приближения, Сесиль взяла Анри за руку.

Только рука и тело его казались бесплотными; к тому же Анри был очень бледен.

Анри смотрел на нее с бесконечной нежностью, и Сесиль заметила, что может видеть свое отражение в глазах того, кого она любила.

Она прижала руку к собственному сердцу: ее сердце больше не билось; затем чей-то голос прошептал ей на ухо, что он и она мертвы.