Страница 17 из 225
— На все воля Божья, господин Дюваль.
— И у вас нет никакого определенного плана?
— Нет.
— Никакой надежды впереди?
— Я надеюсь, что король Людовик Восемнадцатый возвратится во Францию и тогда нам вернут конфискованное имущество.
— Увы, госпожа баронесса! Вы прекрасно знаете, что надежде этой суждено угасать с каждым днем. Бонапарт сначала был главнокомандующим, потом стал консулом, затем — первым консулом, далее, как говорят, он собирается провозгласить себя императором. Ведь вы не из тех, кто верит, будто в его намерения входит вернуть трон Бурбонам, не так ли?
Баронесса покачала головой.
— Так вот, повторяю, пройдет пять или шесть лет, и что вы станете делать?
Баронесса вздохнула и ничего не ответила.
— Мадемуазель Сесиль четырнадцать лет, — осмелился сказать г-н Дюваль.
Баронесса смахнула слезу.
— Через два-три года ее придется как-то устраивать.
— О дорогой господин Дюваль! — воскликнула г-жа де Марсийи. — Лучше не говорите об этом. Когда я думаю о судьбе, которая ожидает это милое дитя, то начинаю сомневаться в Провидении.
— И напрасно, госпожа баронесса, надо уповать на то, что Господь посылает на землю своих ангелов не для того, чтобы их покинуть; ее полюбит какой-нибудь благородный юноша, который обеспечит ей богатое, счастливое и почетное существование.
— Увы, дорогой господин Дюваль, Сесиль бедна, а самоотверженность встречается так редко; к тому же кто станет искать ее тут? За десять лет, что мы здесь живем, кроме вас и Эдуарда, ни один мужчина не переступил порог нашего дома. Кстати, прошу прощения, дорогой господин Дюваль, но я забыла спросить вас о жене и сыне. Как поживает милейшая госпожа Дюваль? А дорогой Эдуард?
— Благодарение Небу, хорошо. Спасибо, госпожа баронесса, и, к слову сказать, я доволен Эдуардом. Это, госпожа баронесса, славный мальчик, за которого я готов поручиться как за самого себя, и я уверен, он сумеет сделать женщину счастливой.
— У него перед глазами пример отца, — с улыбкой заметила баронесса. — Надеюсь, он ему последует. Да, вы правы, женщина, на которой женится Эдуард, будет счастлива.
— Вы в самом деле так думаете, госпожа баронесса? — с живостью спросил Дюваль.
— Разумеется, какой смысл мне говорить не то, что я думаю?
— Как хорошо, что вы меня успокоили, госпожа баронесса, это придает мне смелости. Так вот, признаюсь вам, я приехал сюда с намерением обсудить с вами один план. В Лондоне мне казалось, что нет ничего проще; но чем ближе я подъезжал к Хендону, тем яснее сознавал всю смелость, дерзость и, я бы даже сказал, смехотворность этого плана.
— Я вас не понимаю, господин Дюваль.
— Это лишь доказывает, что мой план выходит за рамки обычного.
— Подождите, — возразила баронесса, — мне кажется, тем не менее…
— Вы улыбаетесь, и это меня успокаивает, я сказал вам, что мадемуазель Сесиль сделает мужчину счастливым, а вы мне сказали, что Эдуард сделает счастливой женщину.
— Господин Дюваль…
— Прошу прощения, госпожа баронесса, прошу прощения, я знаю, это большая дерзость, не думайте, что я забываю о расстоянии, которое нас разделяет; но, по правде говоря, как вспомню о случайности, сблизившей наши столь далекие друг от друга существования, так начинаю уповать на Провидение, пожелавшее почтить и благословить мою семью; к тому же столько всего уладится, госпожа баронесса! Я не говорю о нашем маленьком состоянии, которое я предлагал вам, — вы от него отказались; но, видите ли, в Англии коммерция — дело почетное, так вот, мой сын будет банкиром… Ах, Боже мой! Я прекрасно знаю, что зваться просто-напросто госпожой Эдуард Дюваль — это слишком мало для дочери баронессы де Марсийи и внучки маркизы де ла Рош-Берто; но, видите ли, будь мой Эдуард даже герцогом, ничего бы не изменилось, и дай Бог, чтобы он стал им и чтобы у него были миллионы, которые он мог бы положить к ногам мадемуазель Сесиль; поймите, он положил бы их, как готов положить те триста или четыреста тысяч франков, которые у нас есть. Боже мой! Вы плачете?
— Да, я плачу, дорогой господин Дюваль, потому что ваше предложение, а главное — то, как оно было сделано, тронуло меня до глубины души; если бы все зависело только от меня, я протянула бы вам руку, дорогой господин Дюваль, и сказала бы: «Подобное предложение, идущее от сердца такого человека, как вы, меня нисколько не удивляет, и я его принимаю». Но вы, надеюсь, понимаете, что я должна сказать об этом Сесиль, поговорить с матерью.
— О! Что касается мадемуазель Сесиль, — сказал Дюваль, — то, возможно, с ее стороны все еще образуется: вот уже год, как мне впервые явилась такая мысль, и я наблюдал, когда Эдуард оставался с ней. Она его, конечно, не любит; я прекрасно понимаю, что мадемуазель Сесиль, девушке из такой семьи, как ваша, и в голову не придет, что она может полюбить человека низкого происхождения, вроде моего сына; но зато она давно его знает, он не вызывает у нее неприязни, и когда она поймет, что это обрадует вас, то наверняка согласится. Но в отношении госпожи маркизы де ла Рош-Берто, тут, признаться, я заранее считаю себя побежденным.
— Предоставьте это дело мне, дорогой господин Дюваль, — сказала баронесса, — даю вам слово, что я постараюсь все уладить.
— А теперь, госпожа баронесса, — осмелел Дюваль, поворачивая во все стороны бриллиантовую брошь, — когда между нами все сказано, не стоит, мне кажется…
— Милостивый государь, — прервала его баронесса, — еще ничего не решено. Ведь я же вам сказала, да вы и сами это знаете; но даже, предположим, все было бы решено, Сесиль только четырнадцать лет, и лишь через два года мы сможем всерьез обсуждать этот план. А пока прошу вас, окажите мне услугу, ради которой я покорнейше просила вас приехать.
Господин Дюваль отлично понял, что торопить события не следует, надо дождаться даты, назначенной баронессой; он встал, собравшись уходить. Напрасно пыталась баронесса удержать его, пригласив к обеду. Господину Дювалю не терпелось сообщить жене о зародившихся у него надеждах. Он уехал, еще раз напомнив г-же де Марсийи об Эдуарде.
Оставшись одна, баронесса прежде всего возблагодарила Небо; разумеется, любая другая на ее месте сочла бы такую милость невеликой, но десять лет невзгод научили баронессу видеть вещи в их истинном свете: покинув Францию и не имея надежды туда возвратиться, разорившись и не веря в возможность вернуть свое состояние, снедаемая болезнью, которая редко кого щадит, она не могла желать для Сесиль ничего лучшего. В чем причина ее несчастий, в чем причина ее изгнания и разорения? Виной тому высокое положение в обществе. Потомственное дворянство — это плющ, обвивавший королевскую власть. Падая, королевская власть увлекла за собой и дворянство; а она, жалкий обломок огромного рухнувшего строения, решила затеряться в безвестности изгнания, замкнуться в одиночестве несчастья. Мужчина ее сословия вряд ли явится искать Сесиль в этом уединении. К тому же именно теперь молодые люди из дворян, истощенные борьбой, нуждаются в богатых наследницах, дабы продолжать свое самопожертвование. Сесиль бедна, Сесиль не может принести ничего, кроме громкого имени; но имя женщины, как известно, вытесняется именем мужа. И стало быть, никто не станет добиваться Сесиль ради ее имени, а у бедной девочки, повторяем, ничего, кроме имени, не было.
Однако не следует думать, что баронесса приняла решение без борьбы: ей понадобилось перебрать одно за другим все преимущества такого союза, чтобы примириться с ним без лишних угрызений совести, и, тем не менее, как мы видели, она согласилась взять на себя только личные обязательства по отношению к г-ну Дювалю, для подтверждения которых требовалось заручиться двойным одобрением: со стороны ее дочери и матери.
Впрочем, случилось то, что предвидела г-жа де Марсийи: Сесиль с удивлением и некоторым беспокойством выслушала планы баронессы на будущее, а когда та умолкла, спросила:
— Нам придется расстаться, матушка?
— Нет, дитя мое, — ответила баронесса, — не исключено даже, что это единственная для нас возможность никогда не разлучаться.