Страница 6 из 182
Брат юного охотника, младший сын высокого и смиренного с виду человека, тот, кто дополнял изображаемую нами группу, был подросток лет двенадцати, хрупкий и хилый; ему не достались ни высокий рост отца, ни внушительная осанка брата, который, казалось, захватил всю силу, предназначавшуюся им обоим. Поэтому, в противоположность Жаку (так звали старшего брата), маленький Жорж выглядел младше года на два, чем ему было на самом деле. Небольшого роста, с грустным лицом, бледным и худым, обрамленным длинными черными волосами, он не выглядел физически сильным, что так обычно в колониях; однако в его тревожном и проницательном взгляде сквозил такой пылкий ум, а в постоянно нахмуренных бровях была такая мужественная решимость и такая твердая воля, что можно было лишь удивляться, как в одном существе сочеталось столько слабости и столько силы.
У мальчика не было оружия; он стоял возле отца, крепко сжимая маленькой рукой ствол прекрасного отцовского карабина с золотой насечкой, переводя живые, проницательные глаза с отца на командира батальона, и, казалось, размышлял о том, почему его отец, который был вдвое богаче, сильнее и ловче, чем командир, не был отмечен, подобно тому, каким-либо почетным знаком, особым отличием.
Негр в синем полотняном костюме, так же как другой негр, приставленный к мальчику с воротником в фестонах, ждал, когда войска двинутся в путь: если отец и брат пойдут сражаться, ребенок должен будет остаться с ним.
С самого рассвета слышался грохот пушек, потому что еще утром генерал Вандермасен вместе с частью гарнизона вышел навстречу врагу, чтобы остановить его в ущельях Длинной горы и у переправ через реку Красного Моста и реку Латаний. С утра генерал упорно держался на этих рубежах; но, не желая сразу вводить в бой все силы и опасаясь, что наблюдаемое им наступление предпринято лишь для отвода глаз и англичане войдут в Порт-Луи через какую-то другую брешь в обороне, он взял с собой только восемьсот человек, оставив, как мы уже сказали, для защиты города часть гарнизона и добровольцев-островитян. В результате, проявляя чудеса храбрости, его маленькое войско, сражавшееся против четырех тысяч англичан и двух тысяч сипаев, вынуждено было сдавать позицию за позицией, цепляясь за каждую неровность местности, если она представляла такую возможность хоть на какое-то время, однако приходилось отступать дальше и дальше. И хотя с площади Армии, где были сосредоточены резервы, и не было видно сражения, оттуда по возрастающему с каждой минутой гулу артиллерии можно было судить о том, насколько близко подошли англичане. Скоро в мощные залпы орудий вкрался треск ружейной стрельбы; нужно сказать, однако, что эти звуки не только не испугали защитников Порт-Луи, осужденных приказом генерала бездействовать и неподвижно стоять на площади Армии, но возбудил в них храбрость. В то время как пехотинцы, рабы дисциплины, кусали себе губы и бормотали сквозь зубы ругательства, добровольцы-островитяне бряцали оружием и громко кричали, что, если приказа выступать не последует, они разойдутся и отправятся воевать поодиночке.
И в этот миг раздался сигнал тревоги. Тотчас галопом прискакал адъютант и, подняв вверх шляпу, отдал команду: «К укреплениям! На врага!» — после чего так же быстро умчался.
Тут же загремел барабан регулярных войск; солдаты, построившись в ряды, двинулись навстречу врагу.
Как ни соперничали добровольцы с регулярными войсками, они не могли действовать так же умело. Некоторое время ушло на построение, а после этого они внезапно замешкались, так как одни начали марш с левой ноги, а другие — с правой.
Тогда высокий человек, вооруженный карабином с насечкой, обнял младшего сына и, оставив его на попечение негра в синем костюме, побежал вместе со старшим сыном, чтобы скромно занять освободившееся из-за неловкого маневра место в третьей шеренге добровольцев.
Но при приближении этих двух парий их соседи справа и слева раздвинулись, оттолкнув при этом тех, кто стоял рядом с ними, так что оба, отец и сын, оказались в центре нескольких кругов, подобных тем, что разбегаются на поверхности воды, когда в нее падает камень.
Толстяк с эполетами командира батальона, только что с большим трудом выровнявший первую шеренгу добровольцев, заметил возникший в третьей шеренге беспорядок и, обращаясь к виновникам сутолоки, приказал:
— В ряды, господа, в ряды становись!
Но на этот приказ, произнесенный не допускавшим возражений тоном, ответил общий крик добровольцев:
— Не желаем терпеть мулатов! Нам не нужны мулаты!
Весь батальон, словно эхо, повторил эти слова.
Офицер понял причину сумятицы, увидев в центре широкого круга мулата, продолжавшего сжимать оружие, и его старшего сына, покрасневшего от гнева и поспешившего отступить на два шага от тех, кто вытолкнул его из боевой шеренги.
При виде этого командир батальона, пройдя сквозь расступившиеся перед ним две первые шеренги добровольцев, направился прямо к наглецу — цветному, осмелившемуся встать среди белых. Приблизившись к мулату, стоявшему прямо и неподвижно, как столб, он смерил его с ног до головы возмущенным взглядом и заявил:
— Ну, господин Пьер Мюнье, разве вы ничего не услышали и вам надо повторить, что ваше место не здесь и что вас тут не хотят терпеть?
Пьеру Мюнье стоило только поднять свою мощную руку на толстяка, так грубо разговаривавшего с ним, и он уничтожил бы его одним ударом. Однако мулат ничего не ответил: растерянно подняв голову и встретив взгляд командира, он смущенно отвел глаза; это еще больше обозлило толстяка.
— Что вам здесь надо? — сказал он, пытаясь оттолкнуть Мулата.
— Господин де Мальмеди, — ответил Пьер Мюнье, — я надеялся, что в такой день, как сегодня, разница в цвете кожи померкнет перед общей опасностью.
— Вы надеялись, — сказал толстяк, пожимая плечами и громко хохоча, — вы надеялись! И что же, скажите, пожалуйста, внушило вам эту надежду?
— Моя решимость умереть, если это нужно, чтобы спасти наш остров.
— «Наш остров», — пробурчал командир батальона, — «наш остров»! Эти люди только потому, что они имеют такие же плантации, как и мы, вообразили, что и остров принадлежит им.
— Остров не более наш, чем ваш, господа белые, я это хорошо знаю, — робко ответил Мюнье. — Но если мы будем спорить об этом в то время, когда нужно сражаться, то вскоре он станет и не вашим и не нашим.
— Довольно! — воскликнул командир батальона, топнув ногой, чтобы заставить своего собеседника замолчать. — Довольно; состоите ли вы в списках национальной гвардии?
— Нет, сударь, ведь вам это известно, — ответил Мюнье, — когда я явился к вам, вы отказались принять меня.
— Ну хорошо, а чего же вы хотите теперь?
— Я прошу разрешения следовать за вами как доброволец.
— Невозможно, — сказал толстяк.
— Но почему невозможно? Ведь если бы вы захотели, господин де Мальмеди…
— Невозможно, — повторил командир батальона, гордо выпрямляясь, — господа, которыми я командую, не хотят, чтобы среди них были мулаты.
— Нет! Не нужно мулатов! Не нужно мулатов! — в один голос закричали национальные гвардейцы.
— Но тогда ведь я не смогу сражаться, сударь, — сказал Пьер Мюнье, в отчаянии опустив руки и едва сдерживая слезы, дрожавшие у него на ресницах.
— Организуйте отрад из цветных и станьте во главе их или присоединяйтесь к отряду чернокожих, который последует сейчас за нами.
— Но… — прошептал Пьер Мюнье.
— Приказываю вам покинуть батальон, я вам приказываю! — грубо повторил г-н де Мальмеди.
— Идемте же, отец, идемте, оставьте этих людей, ведь они оскорбляют вас, — послышался дрожащий от гнева мальчишеский голос, — идемте…
Кто-то стал оттаскивать Пьера Мюнье с такой силой, что он сделал шаг назад, произнеся:
— Да, Жак, я иду с тобой.
— Это не Жак, отец, это я, Жорж.
Мюнье с удивлением оглянулся.
Действительно, то был Жорж: он вырвался из рук негра и подошел к отцу, чтобы преподать ему урок чести.