Страница 22 из 182
А теперь, как бы быстро он ни бежал на своих длинных ногах, нам нужно, если позволят наши читатели, опередить его в столице Иль-де-Франса.
IX
РОЗА ЧЕРНОЙ РЕКИ
Заплатив Мико-Мико за китайский веер, цену которого, к ее удивлению, сообщил ей Жорж, девушка, на мгновение появившаяся перед нами на пороге, вернулась в дом в сопровождении своей гувернантки, в то время как ее слуга помогал торговцу убирать в корзины товар. Весьма довольная сегодняшней покупкой, хотя ей и предстояло на следующий день забыть о ней, девушка подошла к дивану той гибкой и ленивой походкой, что придает креолкам поразительное очарование. Широкий диван, служивший одновременно креслом и кроватью, стоял в глубине прелестного маленького будуара, пестревшего китайским фарфором и японскими вазами; стены его были обиты красивым ситцем — жители Иль-де-Франса привозят его с Коромандельского берега и называют «патна». По обыкновению, существующему в тропических странах, стулья и кресла были плетеные, а два окна, расположенные друг против друга, выходили: одно на двор, засаженный деревьями, другое — на обширную террасу, пропуская морской ветерок и аромат цветов сквозь бамбуковые циновки, служившие жалюзи.
Как только девушка легла на диван, со своей жердочки слетел маленький, величиной с воробья, зеленый попутай с серой головкой, и, усевшись у нее на плече, стал клевать веер, которым забавлялась его хозяйка, машинально то раскрывая, то закрывая его.
Мы говорим «машинально», так как девушка, судя по всему, задумалась вовсе не о веере, как бы прелестен он ни был и как бы она ни радовалась покупке. В самом деле, она устремила взгляд в одну точку, хотя там, куда она смотрела, казалось, не было ничего примечательного, и, не видя окружающих предметов, погрузилась в мечтательное раздумье. Более того, мечты эти, по-видимому, настолько были живы в ее воображении, что время от времени легкая улыбка пробегала по ее лицу, а губы шевелились, словно она мысленно отвечала кому-то. Подобное поведение настолько не было свойственно девушке, что сразу привлекло внимание гувернантки; какое-то время она молча следила за сменой выражения на лице девушки и наконец спросила ее:
— Что с вами, милая Сара?
— Со мной! Ничего, — ответила девушка, вздрогнув от неожиданности. — Как видите, я играю с попутаем и веером, вот и все.
— Да, я прекрасно вижу, что вы играете с попугаем и веером, но, когда я потревожила вас, вы, вероятно, не думали ни о том ни о другом.
— О душенька Генриетта, клянусь вам…
— Вы не привыкли лгать, Сара, и в особенности мне, — прервала ее гувернантка, — зачем же вы сейчас говорите неправду?
Девушка залилась румянцем, потом, мгновение поколебавшись, сказала:
— Вы правы, душенька Генриетта, я думала совсем о другом.
— А о чем вы думали?
— Я думала о том, что это за молодой человек, который так вовремя появился здесь и помог нам. Раньше я ни разу не встречала его: наверное, он прибыл на корабле, доставившем сюда губернатора. А что, разве дурно думать о нем?
— Нет, дитя мое, в этом нет ничего дурного, но вы солгали мне, когда сказали, что думаете о другом.
— Я была не права, простите меня, — сказала девушка.
И она потянулась своей прелестной головкой к гувернантке, и та поцеловала ее в лоб.
Обе на мгновение замолчали, но, так как душенька Генриетта, будучи строгой англичанкой, не хотела, чтобы воображение ее ученицы слишком долго волновали воспоминания о молодом человеке, и так как Саре тоже было неловко молчать, обе они решили поговорить о чем-либо другом. Однако, заговорив одновременно, обе поспешно замолчали, не желая перебивать друг друга. Снова повисла пауза. На этот раз Сара начала первая:
— Что вы хотели сказать, душенька Генриетта?
— Но ведь это вы, Сара, хотели что-то сказать. Так что же?
— Я желала бы знать, молод ли наш новый губернатор.
— А если молод, вы будете очень довольны, не так ли, Сара?
— Конечно. Если он молод, то будет устраивать праздники, давать обеды, балы, и все это оживит наш скучный Порт-Луи, где всегда так грустно. О, в особенности балы! Если бы он мог устроить бал!
— Значит, вы очень любите танцевать, дитя мое?
— Люблю ли я танцевать?! — воскликнула девушка.
Душенька Генриетта улыбнулась.
— Разве дурно любить танцы? — спросила Сара.
— Дурно, Сара, всему предаваться с такою страстностью, как вы это делаете.
— Чего же ты хочешь, душенька Генриетта, — сказала Сара полным очарования ласковым голосом, к которому она при случае умела прибегать. — Такой уж у меня характер: я или люблю, или ненавижу и не умею скрывать ни свою ненависть, ни свою любовь. Разве ты сама не говорила мне, что скрытность — скверный недостаток?
— Конечно, но между тем, чтобы скрывать свои чувства, и тем, чтобы непрестанно поддаваться своим желаниям, я даже сказала бы — инстинктам, существует большая разница, — ответила серьезная англичанка, которую порой смущали откровенные рассуждения ее воспитанницы, так же как и ее неудержимые порывы.
— Да, я знаю, вы часто говорили мне это, душенька Генриетта, я знаю, что женщины в Европе, которых считают хорошо воспитанными, нашли нечто среднее между откровенностью и скрытностью — молчание и сдержанность. Но, душенька Генриетта, от меня нельзя слишком много требовать, я ведь не цивилизованная женщина, а маленькая дикарка, выросшая среди дремучих лесов, на берегах больших рек. Если то, что я вижу, мне нравится, мне хочется, чтоб это мне принадлежало. Видишь ли, Генриетта, все вы меня немного избаловали, и я стала своевольной. О чем бы я ни просила, мне никогда не отказывали, а если и отказывали, то я брала сама.
— А что же произойдет, когда с таким отличным характером вы станете женой господина Анри?
— О, Анри славный юноша, — продолжала Сара с удивительным простодушием, — мы уже условились, что я буду позволять ему делать все, что он захочет, и сама буду делать все, что я пожелаю. Не правда ли, Анри? — и она повернулась к двери, которая в эту минуту открылась, чтобы пропустить г-на де Мальмеди и его сына.
— В чем дело, дорогая Сара? — спросил молодой человек, подойдя к девушке и целуя ей руку.
— Правда, когда мы поженимся, вы никогда не станете мне противоречить и будете делать все, что я захочу?
— Черт! — заметил старший Мальмеди. — Вот так женушка, она заранее ставит условия.
— Правда, — продолжала Сара, — если я все еще буду любить балы, вы будете туда ходить со мной и ждать меня, а то ведь эти противные мужья уходят после седьмой или восьмой кадрили? Смогу ли я при вас петь сколько захочу, удить рыбу? А если мне захочется красивую шляпу из Франции, вы мне ее купите? Или красивую шаль из Индии, вы ее купите? Или красивую арабскую или английскую лошадь, вы мне ее купите?
— Конечно, — улыбаясь, произнес Анри. — Что до арабских лошадей, то мы сегодня видели двух очень красивых, и я рад, что вы их не видели. Ведь они не продаются, и если бы вам случайно захотелось иметь их, я бы не смог вам их подарить.
— Я их тоже видела, — сказала Сара, — они, наверное, принадлежат молодому иностранцу, лет двадцати пяти, красивому брюнету с чудесными глазами.
— Черт побери, Сара! — заметил Анри. — Вы, кажется, обратили внимание лишь на всадника, а не на его лошадей?
— Да нет, Анри, всадник подошел ко мне и заговорил со мной, а лошадей я видела издали, они даже не ржали.
— Как, этот молодой фат заговорил с вами, Сара? А по какому поводу?
— Да, по какому поводу? — спросил г-н де Мальмеди.
— Во-первых, — сказала Сара, — я не заметила в нем ни капли фатовства, да вот душенька Генриетта была со мной, и она тоже не заметила в нем самодовольства. Почему он заговорил со мной? Ах, Боже мой, да все было просто. Я возвращалась из церкви, а у дверей дома меня ждал китаец с корзинами, полными футляров, вееров, бумажников и множеством других вещей. Я спросила у него, сколько стоит вот этот веер… Посмотрите, какой он красивый, Анри.