Страница 134 из 182
Они вернулись туда через три дня после истечения назначенного срока, чему были несказанно рады, поскольку с этими местами, начиная от Шиллы вплоть до Монтелеоне и Пиццо, одних связывала любовь, других — семья, ну а прочих — дружба. Почти везде на них смотрели как на изгнанников, хотя, напротив, только тут они были у себя дома.
В тот вечер, когда разразилась гроза, эти храбрецы спокойно собрались в доме, отстоявшем в нескольких шагах от дороги, чтобы со стаканчиком в руках отпраздновать свое возвращение, и вдруг Марко Бранди, случайно выйдя из дома, увидел капрала Бомбарду, который, как он и написал метру Адаму, направлялся в отчий дом, чтобы провести отпуск в кругу семьи. Марко Бранди унаследовал от отца ненависть к военной форме; возможно, на пустой желудок он удовольствовался бы выражением презрения по отношению к молодому артиллеристу, но несколько стаканчиков калабрийского муската ударили ему в голову, и он решил не дать возможности путнику мирно двигаться к цели. Поэтому он выскочил на дорогу и, поравнявшись с капралом, пошел с ним бок о бок.
В течение минуты молодые люди молча наблюдали друг за другом.
Затем Марко Бранди, смерив капрала взглядом с ног до головы, спросил его:
— Вы военный?
— Некоторым образом, — ответил Бомбарда, подкрутив усы.
— В каких войсках служите? — продолжал расспросы бандит.
— В пешей артиллерии, — заявил капрал тоном, которым подчеркивалось превосходство этого рода войск над всеми прочими.
— Паршивые войска! — заметил Марко Бранди и выпятил нижнюю губу в знак презрения.
Настала минута молчания; в продолжение ее капрал Бомбарда попытался осмыслить только что им услышанное, затем, словно ничего не поняв, он переспросил:
— Так что вы сказали?
— Я сказал "Паршивые войска!" — столь же невозмутимо повторил его собеседник.
— А почему, хотел бы я знать, голубчик мой? — поинтересовался капрал.
— Да потому, что от этих войск больше дыма, чем огня, больше шума, чем дела, — вот почему. А какое у вас звание в этой самой артиллерии?
— Звание капрала, — заявил Бомбарда тоном, в котором предполагалась уверенность говорившего в том, что эти сведения возвысят его в глазах спутника.
— Жалкое звание, — пробормотал Марко Бранди и, чтобы выказать свое презрение к нему, на этот раз, выпятил обе губы.
— Как это "жалкое звание"? — воскликнул молодой военный, все еще сомневаясь в том, что у человека может на деле хватить наглости произнести в его присутствии подобные слова.
— Само собой разумеется, — промолвил Марко Бранди, — разве вы не знаете пословицы: "Besogna dieciotto caporali per far’ un’ coglione"?[11]
He успел бандит закончить фразу, как у артиллериста в руке оказалась сабля.
— Вот видишь, я сказал правду! — воскликнул Марко Бранди, делая шаг назад. — Ты же взял против меня саблю в руки, а я ведь безоружен.
— Ты прав, — согласился артиллерист, убирая саблю в ножны, и продолжил: — А кстати, у тебя есть нож?
— Да разве есть на свете хоть один калабриец, который ходил бы без него? — ответил Марко и вынул упомянутое орудие из кармана штанов.
— Отлично! — заявил капрал, следуя его примеру. — На сколько дюймов деремся?
— На все лезвие, — отвечал бандит, — в этом случае нельзя будет сжульничать.[12]
— Годится! — воскликнул артиллерист, становясь в позицию.
— А теперь, — добавил его противник, — хочешь, я скажу тебе нечто такое, от чего у тебя прибавится мужества, если его тебе недостает. Так вот: если ты меня убьешь, то станешь сержантом.
— А почему?
— Да потому, что я Марко Бранди.
— К бою! — воскликнул артиллерист.
— Защищайся! — воскликнул бандит.
И молодые люди набросились друг на друга словно разъяренные тигры, как это часто бывает на Юге. Дуэль на ножах, должно быть, представляла собой страшное зрелище: схватка на большой дороге, освещаемая зарницами и сопровождаемая ударами грома. Однако, поскольку свидетелей не было, никто не мог бы рассказать, как она протекала. И лишь отряд стражников, направлявшийся из Реджо в Козенцу, выезжая из-за поворота, заметил в эту минуту человека, с громким криком упавшего на дорогу. Одновременно другой человек, увидев всадников, пустился в бегство; жандармы решили, что совершено убийство, и открыли огонь. Марко Бранди, раненный пулей в бок, решил, что он не сумеет вернуться в горы, и бросился в ближайший дом на дороге. Мы уже были свидетелями тому, как случай привел его в дом того самого несчастного капрала Бомбарды, у отца которого бандит и попросил убежища, и как старик, повинуясь первому порыву сердца, готов был выдать его жандармам, если бы не немая и в то же время выразительная мольба Джельсомины.
И лишь безграничная любовь отца к дочери смогла заглушить крик души, взывавший из самых глубин отцовского сердца к мести. Но, когда прошел первый миг душевной борьбы, метр Адам показал себя во всем своем простодушии и величии: ранения обоих противников были весьма серьезными; три дня Марко и капрал Бомбарда находились между жизнью и смертью, и в продолжение этих трех дней метр Адам молился в равной степени как за убийцу, так и за жертву, а в это время Джельсомина, находясь возле двух умирающих, лежавших в одной комнате, бодрствовала, словно ангел надежды и смирения. Что касается почтенной Бабиланы, то она ничего не поняла в происшедшем и знала лишь, что у нее в доме находятся двое раненых. И она щипала корпию для обоих и накладывала им повязки, а поскольку один из раненых был ее сын, она, не прерывая своих трудов, то и дело роняла крупную слезу на тыльную сторону ладони.
На всю Никотеру был один хирург, в роли которого выступал местный цирюльник, человек болтливый, зато легковерный, и потому его удалось убедить, что эти двое молодых людей вместе следовали по дороге, где на них напал отряд Марко Бранди и бросил их тут же, приняв за мертвых. Группа же, преследовавшая убийцу, направилась своей дорогой к Козенцу, будучи уверена в том, что разбойник вернулся в банду, поэтому в деревне никто не подозревал, что же произошло на самом деле. Даже сами раненые долгое время ломали голову над тем, как они оказались вместе. Хирург рекомендовал больным хранить молчание, и как только Марко Бранди пытался заговорить, Джельсомина прикладывала ему палец к губам, а поскольку ему очень нравился подобный способ призывать к молчанию, он послушно воздерживался от разговоров. Что же касается капрала Бомбарды, то сестра добивалась от него тех же результатов, не прибегая к тому же средству. Ей для этого было достаточно приложить палец к собственным губам, и тогда эта юная девушка, потомок древних греков, стройная, грациозная и преисполненная благородства, как и ее пращуры, напоминала этой своей античной позой статую Молчания, найденную при раскопках то ли в Геркулануме, то ли в Помпеях.
Наконец цирюльник разрешил раненым разговаривать тихим голосом; подобная манера диалога также пришлась по вкусу Марко Бранди. Чтобы расслышать сказанное им, девушке приходилось наклоняться над его постелью, а голос бандита был до того слаб, что Джельсомине невольно приходилось чуть ли не прижиматься щекой к его губам. При этом, как бы слаб ни был его голос, Марко все время рассказывал до странности длинные истории, что являлось полной противоположностью быстрому обмену словами, имевшему место в другом углу комнаты между братом и сестрой. При этом, несмотря на то что ранение капрала Бомбарды было более серьезным, по странному и необъяснимому капризу человеческой природы он первым восстановил звучание своей речи. И он воспользовался этим, чтобы спросить у Марко Бранди в одну из тех минут, когда Джельсомина оставляла их вдвоем, что произошло с того мига, когда он лишился памяти. У Марко Бранди не было ни малейшей причины тихо разговаривать с капралом, и ради такого случая он вновь обрел дар речи. В свою очередь капрал поведал бандиту, кто такой его отец и почему после происшествия с Мадонной его положение столь плачевно. Марко Бранди понял, что из-за него началась цепь несчастий, обрушившихся на эту семью, поэтому, будучи парнем храбрым и честным, он решил положить им конец при помощи того, что было в его силах, — женившись на Джельсомине. Когда девушка вернулась, он, сделав вид, будто предыдущий разговор сильно его утомил, тихим голосом завел одну из самых длинных и оживленных своих бесед. Что касается Джельсомины, то она ничего не говорила ему в ответ, а лишь краснела; затем в ту самую минуту, когда, казалось, ничто не предвещало конца этого разговора, она бросилась в соседнюю комнату и повисла у отца на шее, заявив:
11
"Из полутора дюжин капралов не сделать и одного дурака" (ит.).
12
Чтобы понять суть сделанного вызова, следует знать, что в Калабрии и на Сицилии обычно дерутся на ножах; однако, в зависимости от тяжести оскорбления и степени ненависти, дерутся на один дюйм, два дюйма или три дюйма и, наконец, на всю длину лезвия. В первых случаях сражающиеся зажимают нож большим и указательным пальцами, так что пальцы ограничивают длину лезвия, не позволяя ему проникать на глубину, большую, чем оговоренная. (Примеч. автора.)