Страница 32 из 42
— Хорошо, — отвечал Петион, — давайте, однако же, сначала прочитаем этот проспект.
Разумеется, Петион, один из немногих в те времена республиканцев во Франции, знал содержание этого проспекта. Малуэ, возмущавшийся проспектом, испугался, что его в самом деле прочитают вслух. А вдруг трибуны встретят проспект рукоплесканиями? Да в этом не могло быть сомнений!
Два члена Национального собрания, Шабру и Шапелье, пришли на помощь коллеге, допустившему промах.
— Пресса свободна, — заявили они, — и всякий, безумец или мудрец, волен излагать свое мнение. Не будем обращать внимания на бред какого-то сумасшедшего и перейдем к повестке дня.
Собрание перешло к повестке дня.
Не будем и мы больше говорить об этой просьбе.
Однако монархии угрожает гидра.
Пока на месте срубленной головы вырастает новая, другая кусается.
Не забыты ни месье, ни заговор Фавраса: если король будет отстранен, месье станет регентом. Правда, теперь о месье речи нет. Месье сбежал в одно время с королем и оказался удачливее: он добрался до границы.
А вот г-н герцог Орлеанский — тот остался!
Он остался со своим вторым "я", с человеком, выдвигающим его вперед: с Лакло, автором "Опасных связей".
О регентстве существует декрет; декрет этот залежался в папке, почему бы им не воспользоваться?
Двадцать восьмого июня какая-то газета предложила регентство герцогу Орлеанскому. Как видите, Людовика XVI больше нет (что бы там ни говорило Национальное собрание): предлагается назначить герцога Орлеанского регентом, стало быть, короля уже нет. Герцог Орлеанский, разумеется, сделал вид, что изумлен, и отказался.
Однако 1 июля Лакло своей личной властью провозглашает отрешение короля от власти и требует назначения регента; 3 июля Реаль устанавливает, что герцог Орлеанский является законным опекуном юного принца; 4 июля он требует с трибуны Якобинского клуба перепечатать и огласить декрет о регентстве. К несчастью, якобинцы еще не знают, что они такое, зато знают, по крайней мере, чем они не являются. Они не сторонники герцога Орлеанского, хотя и он, и герцог Шартрский являются членами этого клуба. Якобинцы отвергают регентство герцога Орлеанского, однако г-ну Лакло довольно одной ночи, чтобы перевести дух и собраться с силами. Если он не хозяин в Якобинском клубе, то уж в своей газете он волен делать что пожелает; там он и провозглашает герцога Орлеанского регентом, а так как слово "протектор" было осквернено Кромвелем, то регент, который будет обладать всей полнотой власти, станет называться "модератором".
Вся эта кампания направлена против королевской власти, и сама королевская власть, не представляющая никакой силы, может рассчитывать лишь на поддержку Национального собрания; однако существуют якобинцы, гораздо более влиятельные и гораздо более опасные, нежели Национальное собрание.
Восьмого июля — обратите внимание: мы уже приближаемся к дате, с которой начинается эта глава! — Петион вносит вопрос о неприкосновенности короля. Правда, он различает неприкосновенность личную и политическую.
Ему возражают, что низложить Людовика XVI — значит поссориться с другими королями.
— Если короли захотят выступить против нас, — отвечает Петион, — то, низложив Людовика Шестнадцатого, мы лишим их самого мощного союзника; если же мы оставим его на троне, мы прибавим к их силе ту силу, которую вернем ему.
Следом за ним на трибуну поднимается Бриссо и идет еще дальше. Он рассматривает вопрос: можно ли судить короля?
— Позже, в том случае, если король будет смещен, — говорит он, — мы обсудим, каким правительством заменить королевскую власть.
Речь Бриссо, видимо, была великолепна. Госпожа Ролан присутствовала на этом заседании; послушайте, что она рассказывает:
"Это были не просто аплодисменты, это были крики исступленного воодушевления. Трижды все до единого члены Собрания вставали и в неописуемом восторге бросали в воздух шляпы. Да погибнет навеки тот, кто, испытав или разделив этот великий душевный порыв, согласится снова надеть кандалы!"
Итак, судить короля можно, причем бурные аплодисменты встречают того, кто предложил это решение вопроса.
Судите сами, каким страшным эхом должны были эти аплодисменты отозваться в Тюильри!
И вот Национальному собранию надлежало покончить с этим чудовищным вопросом.
Вместо того чтобы избежать дебатов, конституционалисты их спровоцировали: они были уверены в большинстве.
Между тем большинство Собрания отнюдь не выражало мнения большинства нации; впрочем, это не имело значения: собрания, как правило, не заботятся о такого рода отклонениях. Они принимают решения, а уж народ пускай расхлебывает!
А когда народ берется за исправление того, что наделало какое-нибудь собрание, это и называется революцией.
Тринадцатого июля трибуны заполнили свои люди, проведенные заранее по специальным билетам. Сегодня мы назвали бы таких людей клакёрами.
Кроме того, роялисты берут на себя охрану коридоров; по этому случаю даже были разысканы "рыцари кинжала".
Наконец, по предложению одного из членов Собрания вход в Тюильри запирают.
О, несомненно, вечером того дня королева ждала Варнава с ничуть не меньшим нетерпением, чем 15 июля.
Однако в тот день еще ничто не решалось. Был прочитан лишь доклад от имени пяти комитетов.
В докладе говорилось следующее:
"Бегство короля конституцией не предусмотрено; но в ней оговорена неприкосновенность монарха".
Считая короля неприкосновенным, комитеты, таким образом, отдавали в руки правосудия г-на де Буйе, г-на де Шарни, г-жу де Турзель, курьеров, слуг, лакеев. Никогда еще остроумная басня о великих и малых не получала более полного воплощения.
Все это гораздо дольше обсуждалось в Якобинском клубе, нежели в Национальном собрании.
Так как никакого решения принято не было, Робеспьер оставался в неведении. Он не был ни республиканцем, ни монархистом: можно было оставаться свободным и при короле и при сенате.
Господин де Робеспьер был из тех, кто редко попадал в неловкое положение; в конце предыдущей главы мы уже видели, какой страх охватывал его даже тогда, когда он не был ничем скомпрометирован.
Однако были там и люди, не обладавшие столь ценной осмотрительностью: бывший адвокат Дантон и мясник Лежандр, бульдог и медведь.
— Даже если Собрание оправдает короля, — заметил Дантон, — Франция отменит этот приговор, потому что Франция короля осуждает!
— Члены комитетов сошли с ума! — заявил Лежандр, — если бы они знали настроение народа, они живо образумились бы, ведь в конце концов, — прибавил он, — если я говорю в таком тоне, то только ради их спасения.
Подобные речи оскорбляли конституционалистов; к несчастью для них, они, в отличие от Национального собрания, представляли в Якобинском клубе меньшинство.
Они покинули заседание Клуба.
Это была их ошибка: люди, оставляющие свое место, всегда не правы, и по этому поводу существует французская поговорка, исполненная глубочайшего смысла. "Кто место свое покидает, тот его теряет", — гласит она.
Конституционалисты не только потеряли свое место; его заняли депутации от народа, что несли обращения против комитетов.
Вот кто приходил к якобинцам; и депутации встречали дружными аплодисментами.
Тем временем еще одно обращение, которому суждено было сыграть определенную роль в последующих событиях, составлялось на другом конце Парижа, в квартале Маре, в одном клубе, вернее в братском обществе мужчин и женщин, которое носило имя общества минимов по названию того места, где собирались его члены.
Общество это было отделением Клуба кордельеров; вдохновителем и душой его был Дантон. Молодой человек лет двадцати четырех, в которого Дантон вдохнул душу, взял в руку перо и составил это обращение.
Этим молодым человеком был Жан Ламбер Тальен.
Обращение было подписано весьма внушительно: "Народ".