Страница 10 из 142
— Да, она могла бы быть счастлива, ее жизнь еще ничем не омрачена.
— Однако она замужем…
— О! — только и могла ответить Лоренца с нежной улыбкой.
— Ну что? Что хочет сказать моя Лоренца?
— Она замужем, дорогой Бальзамо, — повторила молодая женщина, — однако…
— Однако?..
— Однако…
Лоренца опять улыбнулась.
— Я тоже замужем, — прибавила она.
— Разумеется.
— Однако…
Бальзамо с удивлением взглянул на Лоренцу; даже во сне лицо молодой женщины залила краска смущения.
— Однако?.. — повторил Бальзамо. — Договаривай!
Она вновь обвила руками шею возлюбленного и, спрятав лицо у него на груди, прошептала:
— Однако я еще девственница.
— И эта женщина, эта принцесса, эта королева, — вскричал Бальзамо, — будучи замужем, тоже?..
— И эта женщина, эта принцесса, эта королева, — повторила Лоренца, — так же чиста и девственна, как я; даже еще чище и целомудреннее, потому что она не любит так, как я.
— Это судьба! — пробормотал Бальзамо. — Благодарю тебя Лоренца, это все, что я хотел узнать.
Он поцеловал ее, бережно спрятал волосы в карман, потом отстриг у Лоренцы небольшую прядь черных волос, сжег их над свечкой, а пепел собрал на бумажку, в которую были завернуты волосы дофины.
Он спустился вниз, на ходу приказав молодой женщине пробудиться.
Теряя терпение, взволнованный прелат ожидал его в гостиной.
— Ну как, господин граф? — с сомнением спросил он.
— Все хорошо, монсеньер.
— Что оракул?
— Оракул сказал, что вы можете надеяться.
— Он так сказал? — восторженно воскликнул принц.
— Вы можете судить, как вам заблагорассудится, монсеньер: оракул сказал, что эта женщина не любит своего супруга.
— О! — вне себя от счастья воскликнул г-н де Роган.
— А волосы мне пришлось сжечь, добиваясь истины. Вот пепел, я аккуратно собрал его для вас, словно каждая частица стоит целого миллиона, и с удовольствием возвращаю.
— Благодарю вас, сударь, благодарю, — я ваш вечный должник.
— Не будем об этом говорить, монсеньер. Позвольте дать вам один совет, — продолжал Бальзамо. — Не подмешивайте этот пепел себе в вино, как делают некоторые влюбленные. Это очень опасный опыт: ваша любовь может стать неизлечимой, а возлюбленная к вам охладеет.
— Да, я от этого воздержусь, — в страхе проговорил прелат. — Прощайте, господин граф, прощайте!
Спустя двадцать минут карета его высокопреосвященства пересекла на углу улицы Пти-Шан путь экипажу г-на де Ришелье, едва не опрокинув его в одну из глубоких ям, вырытых для постройки дома.
Оба сеньора узнали друг друга.
— A-а, это вы, принц! — с улыбкой сказал Ришелье.
— A-а, герцог! — отвечал Луи де Роган, прижав к губам палец.
И кареты разъехались в разные стороны.
XCIII
ГОСПОДИН ДЕ РИШЕЛЬЕ ОТДАЕТ ДОЛЖНОЕ НИКОЛЬ
Герцог де Ришелье направлялся в небольшой особняк барона де Таверне на улице Кок-Эрон.
Благодаря нашей возможности подобно хромому бесу легко проникать в запертые дома, мы раньше г-на де Ришелье узнаем, что в этот час барон сидел перед камином, уперев ноги в решетку для дров, под которой догорали головни. Он читал Николь наставления, время от времени беря ее за подбородок, несмотря на то что на ее лице появилось недовольное и пренебрежительное выражение.
То ли Николь привыкла к ласкам без наставлений, то ли предпочитала наставление без ласки — не смеем утверждать!
Хозяин и служанка вели серьезный разговор. Они выясняли, почему в определенные вечерние часы Николь не сразу являлась на звонок, почему ее постоянно задерживали какие-нибудь дела то в саду, то в оранжерее и почему во всех остальных местах, кроме этих двух — сада и оранжереи, — она плохо исполняла свои обязанности.
Николь кокетливо извивалась всем телом и со сладострастием в голосе говорила:
— Что ж поделаешь?.. Я здесь скучаю: мне обещали, что я отправлюсь в Трианон вместе с мадемуазель!..
Господин де Таверне милостиво потрепал Николь по щечке и подбородку, очевидно, чтобы немного ее развлечь.
Николь, уклоняясь от утешений барона, оплакивала свою горькую долю.
— Ведь я же говорю правду! — хныкала она. — Я заперта в этих чертовых четырех стенах, не вижу общества и просто задыхаюсь! А мне обещали развлечения и будущее!
— Что ты имеешь в виду? — спросил барон.
— Трианон! — воскликнула Николь. — В Трианоне меня окружала бы роскошь. Я бы хотела людей посмотреть и себя показать!
— Ого! Ну и малышка Николь! — заметил барон.
— Да, господин барон, ведь я женщина, и не хуже других.
— Черт побери! Хорошо сказано! — глухо молвил барон. — Она живет, волнуется. Эх, если бы я был молод и богат!..
Он не удержался и бросил восхищенный и завистливый взгляд на девушку, в которой было столько молодости, задора и красоты.
Выйдя из задумчивости, Николь нетерпеливо проговорила:
— Ложитесь, сударь, и я тоже пойду лягу.
— Еще одно слово, Николь!
Внезапно звонок у входной двери заставил Таверне вздрогнуть, а Николь так и подскочить.
— Кто к нам может прийти в половине двенадцатого? Поди взгляни, дорогая.
Николь отворила дверь, узнала имя посетителя и оставила входную дверь приоткрытой.
Через эту щель выскочил человек и с изрядным шумом пробежал через двор, что привлекло внимание позвонившего маршала — а это был он, — успевшего обернуться и заметить беглеца.
Николь прошла впереди Ришелье со свечой в руках; она вся сияла.
— Так-так-так! — улыбнулся маршал, следуя за ней в гостиную. — Этот старый плут де Таверне говорил мне только о своей дочери.
Герцог был из тех, кому довольно было одного взгляда, чтобы увидеть все, что ему нужно.
Промелькнувшая тень человека навела его на мысль о Николь, а Николь заставила задуматься о тени. По радостному лицу девушки герцог догадался, зачем приходил этот человек, а когда он рассмотрел лукавые глаза, белые зубки и тонкую талию субретки, у него не осталось больше сомнений ни о ее характере, ни о ее вкусах.
Войдя в гостиную, Николь с замиранием сердца объявила:
— Господин герцог де Ришелье!
Этому имени суждено было произвести в тот вечер сенсацию. Оно так подействовало на барона, что он поднялся с кресла и пошел к двери, не веря своим ушам.
Однако, не дойдя до порога, он заметил в сумерках коридора г-на де Ришелье.
— Герцог!.. — пролепетал он.
— Да, дорогой друг, герцог собственной персоной, — любезно отвечал Ришелье. — Это вас удивляет, особенно после оказанного вам недавно приема. Однако в этом нет ничего удивительного. А теперь — твою руку!
— Господин герцог! Вы слишком добры ко мне.
— Ты не слишком умен, мой дорогой! — хохотнул старый маршал, протягивая Николь трость и шляпу и поудобнее усаживаясь в кресле. — Ты отупел, ты городишь вздор… Ты не узнаешь своих, насколько я понимаю.
— Однако, герцог, мне кажется, что оказанный мне тобою третьего дня прием был настолько многозначителен, что ошибиться трудно, — отвечал взволнованный Таверне.
— Послушай, мой старый друг, третьего дня ты вел себя как школьник, а я — как педант, не хватило лишь розги, — возразил Ришелье. — Мы друг друга не поняли. Сейчас ты хочешь мне что-то сказать, а я — избавить тебя от этого труда. Иначе ты скажешь по этому поводу какую-нибудь глупость, а я отвечу тебе тем же. Перейдем лучше от вчерашнего дня к сегодняшнему. Знаешь, зачем я к тебе приехал?
— Разумеется, нет.
— Я привез тебе роту, о которой ты меня просил позавчера и которую король дает твоему сыну. Какого черта! Должен же ты улавливать тонкости: третьего дня я был почти министром — просить было бы с моей стороны неудобно; сегодня я отказался от портфеля и опять стал прежним Ришелье — было бы нелепо, ежели бы я не попросил за тебя. И вот я попросил, получил и принес!
— Герцог! Неужели это правда?.. Такая доброта с твоей стороны…