Страница 33 из 156
На следующий день, придя к бабушке, Валентина застала ее в постели; лихорадка не утихала: напротив, глаза старой маркизы горели мрачным огнем, и она была, видимо, охвачена сильным нервным возбуждением.
— Что с вами, бабушка, вам хуже? — воскликнула Валентина, заметив ее состояние.
— Нет, дитя мое, нет, — сказала г-жа де Сен-Меран, — но я очень ждала тебя. Я хочу послать за твоим отцом.
— За отцом? — спросила обеспокоенная Валентина.
— Да, мне надо с ним поговорить.
Валентина не посмела противоречить желанию бабушки, да и не знала, чем оно вызвано; через минуту в комнату вошел Вильфор.
— Сударь, — начала, без всяких околичностей, г-жа де Сен-Меран, словно опасаясь, что у нее не хватит времени, — вы мне писали, что намерены выдать нашу девочку замуж?
— Да, сударыня, — отвечал Вильфор, — это даже уже не намерение, это дело решенное.
— Вашего будущего зятя зовут Франц д’Эпине?
— Да, сударыня.
— Его отец был генерал д’Эпине, наш единомышленник? Его, кажется, убили за несколько дней до того, как узурпатор вернулся с Эльбы?
— Совершенно верно.
— Его не смущает женитьба на внучке якобинца?
— Наши политические разногласия, к счастью, прекратились, матушка, — сказал Вильфор, — Франц д’Эпине был почти младенец, когда умер его отец; он очень мало знает господина Нуартье и встретится с ним если и без удовольствия, то, во всяком случае, равнодушно.
— Это приличная партия?
— Во всех отношениях.
— И этот молодой человек…
— Пользуется всеобщим уважением.
— Он хорошо воспитан?
— Это один из самых достойных людей, которых я знаю.
В продолжение всего этого разговора Валентина не проронила ни слова.
— В таком случае, сударь, — после краткого размышления сказала г-жа де Сен-Меран, — вам надо поторопиться, потому что мне недолго осталось жить.
— Вам, сударыня! Вам, бабушка! — воскликнули в один голос Вильфор и Валентина.
— Я знаю, что говорю, — продолжала маркиза, — вы должны поспешить, чтобы хоть бабушка могла благословить ее брак, раз у нее нет матери. Я одна у нее осталась со стороны моей бедной Рене, которую вы так скоро забыли, сударь.
— Вы не помните, сударыня, — сказал Вильфор, — что этой бедной девочке была нужна мать.
— Мачеха никогда не заменит матери, сударь! Но это к делу не относится, мы говорим о Валентине, оставим мертвых в покое.
Маркиза говорила все это с такой быстротой и таким голосом, что ее речь становилась похожа на бред.
— Ваше желание будет исполнено, сударыня, — сказал Вильфор, — тем более что оно вполне совпадает с моим, и как только приедет господин д’Эпине…
— Но, бабушка, — сказала Валентина, — так не принято, ведь у нас траур… И неужели вы хотите, чтобы я вышла замуж при таких печальных предзнаменованиях?
— Дитя мое, — быстро прервала старуха, — не говори об этом, эти банальности только мешают слабым душам прочно строить свое будущее. Меня тоже выдали замуж, когда моя мать лежала при смерти, и я не стала от этого несчастной.
— Опять вы говорите о смерти, сударыня, — заметил Вильфор.
— Опять? Все время!.. Говорю вам, что я скоро умру, слышите! Но раньше я хочу видеть моего зятя, хочу потребовать от него, чтобы он сделал мою внучку счастливой, хочу прочитать в его глазах, исполнит ли он мое требование— словом, я хочу его знать, да, — продолжала старуха, и лицо ее стало страшным, — я приду к нему из глубины могилы, если он будет не тем, чем должен быть, не тем, чем ему надо быть.
— Сударыня, — возразил Вильфор, — вы должны гнать от себя эти мысли, это почти безумие. Мертвые спят в своих могилах и не встают никогда.
— Да, да, бабушка, успокойтесь! — сказала Валентина.
— А я говорю вам, сударь, что все это не так, как вы думаете. Эту ночь я провела ужасно. Я сама себя видела спящей, как будто душа моя уже отлетела от меня, я старалась открыть глаза, но они сами закрывались; и вот — я знаю, вам это покажется невозможным, особенно вам, сударь, — лежа с закрытыми глазами, я увидела, как в эту комнату из угла, где находится дверь в уборную госпожи де Вильфор, тихо вошла белая фигура.
Валентина вскрикнула.
— У вас был жар, сударыня, — сказал Вильфор.
— Можете не верить, но я знаю, что говорю, я видела белую фигуру, и, словно Господь опасался, что я не поверю одному зрению, я услышала, как стукнул мой стакан, да, да, вот этот самый, на столике.
— Это вам приснилось, бабушка.
— Нет, не приснилось, потому что я протянула руку к звонку, и тень сразу исчезла. Тут вошла горничная со свечой.
— И никого не оказалось?
— Привидения являются только тем, кто должен их видеть; это был дух моего мужа. Так вот, если дух моего мужа приходил за мной, почему мой дух не явится, чтобы защитить мое дитя? Наша связь, мне кажется, еще сильнее.
— Прошу вас, сударыня, — сказал Вильфор, невольно взволнованный до глубины души, — не давайте воли этим мрачным мыслям; вы будете жить с нами, жить долго, счастливая, любимая, почитаемая, и мы заставим вас забыть…
— Нет, нет, никогда! — прервала маркиза. — Когда возвращается господин д'Эпине?
— Мы ждем его с минуты на минуту.
— Хорошо. Как только он приедет, скажите мне. Надо скорее, скорее. И я хочу видеть нотариуса. Я хочу быть уверенной, что все наше состояние перейдет к Валентине.
— Ах, бабушка, — прошептала Валентина, прикасаясь губами к пылающему лбу старухи, — я этого не вынесу! Боже мой, вы вся горите. Надо звать не нотариуса, а доктора.
— Доктора? — сказала та, пожимая плечами. — Я не больна, я хочу пить, больше ничего.
— Что вы пьете, бабушка?
— Как всегда, оранжад, ты же знаешь. Стакан тут на столике, дай его мне.
Валентина налила оранжад из графина в стакан и передала бабушке с некоторым страхом, потому что до этого самого стакана, по словам маркизы, дотронулся призрак.
Маркиза сразу выпила все.
Потом она откинулась на подушки, повторяя:
— Нотариуса, нотариуса!
Вильфор вышел из комнаты. Валентина села около бабушки. Она, казалось, сама нуждалась в докторе, которого она советовала позвать маркизе. Щеки ее пылали, она дышала быстро и прерывисто, пульс бился лихорадочно.
Бедная девушка думала о том, в каком отчаянии будет Максимилиан, когда ему станет известно, что г-жа де Сен-Меран, не зная его, вместо того чтобы стать их союзницей, действует как его злейший враг.
Валентина не раз думала о том, чтобы все сказать бабушке. Она Fie колебалась бы ни минуты, если бы Максимилиана Морреля звали Альбером де Морсером или Раулем де Шато-Рено. Но Моррель был плебей по происхождению, а Валентина знала, как презирает гордая маркиза де Сен-Меран людей неродовитых. И всякий раз ее тайна, уже готовая сорваться с губ, оставалась у нее на сердце из-за грустной уверенности, что она выдала бы ее напрасно и что, едва эту тайну узнают отец и мачеха, всему настанет конец.
Так прошло около двух часов. Г-жа де Сен-Мёран была погружена в беспокойный, лихорадочный сон. Доложили о приходе нотариуса.
Хотя об этом сообщили едва слышно, г-жа де Сен-Меран подняла голову с подушки.
— Нотариус? — сказала она. — Пусть войдет, пусть войдет!
Нотариус был у дверей; он вошел.
— Ступай, Валентина, — сказала г-жа де Сен-Меран, — оставь меня одну с этим господином.
— Но, бабушка…
— Ступай, ступай.
Валентина поцеловала бабушку в лоб и вышла, прижимая к глазам платок.
За дверью она встретила камердинера, который сообщил ей, что в гостиной ждет доктор.
Валентина быстро сошла вниз. Доктор, один из известнейших врачей того времени, был другом их семьи и очень любил Валентину, которую знал с пеленок. У него была дочь почти одних лет с мадемуазель де Вильфор; она была рождена от чахоточной матери, и его жизнь проходила в непрерывной тревоге за эту девочку.
— Ах, дорогой господин д’Авриньи, — сказала Валентина, — мы так ждем вас! Но скажите сначала, как поживают Мадлен и Антуанетта?