Страница 34 из 156
Мадлен была дочь доктора, а Антуанетта — его племянница.
Господин д’Авриньи грустно улыбнулся.
— Антуанетта прекрасно, — сказал он. — Мадлен сносно. Но вы посылали за мной, дорогая? Кто у вас болен? Не ваш отец и не госпожа де Вильфор, надеюсь? А мы сами? Я уж вижу, наши нервы не оставляют нас в покое. Но все же не думаю, чтобы я тут был нужен, — разве только чтобы посоветовать не слишком давать волю нашему воображению.
Валентина вспыхнула. Д’Авриньи обладал почти чудодейственным даром все угадывать; он был из тех врачей, которые лечат телесные болезни моральным воздействием.
— Нет, — сказала она, — это бедная бабушка заболела. Вы ведь знаете, какое у нас несчастье?
— Ничего не знаю, — сказал д’Авриньи.
— Это ужасно, — сказала Валентина, сдерживая рыдания. — Скончался мой дедушка.
— Маркиз де Сен-Меран?
— Да.
— Внезапно?
— От апоплексического удара.
— От апоплексического удара? — повторил доктор.
— Да. И бедной бабушкой овладела мысль, что муж, с которым она никогда в жизни не расставалась, теперь зовет ее и что она должна за ним последовать. Умоляю вас, сударь, помогите бабушке!
— Где она?
— У себя в комнате, и там нотариус.
— А как господин Нуартье?
— Все по-прежнему: совершенно ясный ум, но все такая же неподвижность и немота.
— И такая же нежность к вам — правда?
— Да, — сказала со вздохом Валентина, — он очень любит меня.
— Да как же можно вас не любить?
Валентина грустно улыбнулась.
— А что с вашей бабушкой?
— У нее необычайное нервное возбуждение, странный, беспокойный сон; сегодня она уверяла, что ночью, пока она спала, ее душа витала над телом и видела его спящим. Конечно, это бред. Она уверяет, что видела, как в комнату к ней вошел призрак, и слышала, как он дотронулся до ее стакана.
— Это очень странно, — сказал доктор, — я никогда не слыхал, чтобы госпожа де Сен-Меран страдала галлюцинациями.
— Я в первый раз вижу ее в таком состоянии, — сказала Валентина. — Она очень напугала меня сегодня утром: я думала, что она сошла с ума. И вы ведь знаете, господин д’Авриньи, какой уравновешенный человек мой отец, но даже он был, мне кажется, очень взволнован.
— Сейчас посмотрим, — сказал д’Авриньи, — все это очень странно.
Нотариус уже спускался вниз, и Валентине пришли сказать, что маркиза одна.
— Поднимитесь к ней, — сказала она доктору.
— А вы?
— Нет, я боюсь. Она запретила мне посылать за вами. И потом, вы сами сказали, я взволнована, возбуждена, я плохо себя чувствую. Я пройдусь по саду, чтобы немного прийти в себя.
Доктор пожал Валентине руку и пошел к маркизе, а молодая девушка спустилась в сад.
Нам незачем говорить, какая часть сада была излюбленным местом ее прогулок. Пройдясь несколько раз по цветнику, окружавшему дом, сорвав розу, чтобы сунуть ее за пояс или воткнуть в волосы, она углублялась в тенистую аллею, ведущую к скамье; от скамьи шла к воротам.
И на этот раз Валентина, как всегда, прошлась несколько раз среди своих цветов, но не сорвала ни одного: траур, лежавший у нее на сердце, хотя еще и не отразившийся на ее внешности, отвергал даже это скромное украшение; затем она направилась к своей аллее. Чем дальше она шла, тем яснее ей чудилось, что кто-то зовет ее по имени. Удивленная, она остановилась.
Теперь она ясно услышала зов и узнала голос Максимилиана.
XVI
ОБЕЩАНИЕ
Это был действительно Моррель, который со вчерашнего дня был сам не свой. Чутьем, которое присуще влюбленным и матерям, он угадал, что из-за приезда г-жи де Сен-Меран и смерти маркиза в доме Вильфоров должно произойти нечто важное, что коснется его любви к Валентине.
Как мы сейчас увидим, предчувствия не обманули его, и теперь уже не просто беспокойство привело его, такого растерянного и дрожащего, к воротам у каштанов. Но Валентина не знала, что Моррель ее ждет, это не был обычный час его прихода; только чистая случайность или, если угодно, счастливое наитие привело ее в сад.
Увидев ее на дорожке, Моррель окликнул ее; она подбежала к воротам.
— Вы здесь, в этот час! — сказала она.
— Да, мой бедный друг, — отвечал Моррель. — Я пришел узнать и сообщить печальные вести.
— Видно, все несчастья обрушились на наш дом! — сказала Валентина. — Говорите, Максимилиан. Но, право, несчастий и так достаточно.
— Выслушайте меня, дорогая, — сказал Моррель, стараясь побороть волнение, чтобы говорить яснее. — Все, что я скажу, чрезвычайно важно. Когда предполагается ваша свадьба?
— Слушайте, Максимилиан, — сказала в свою очередь Валентина, — я ничего не хочу скрывать от вас. Сегодня утром говорили о моем замужестве. Бабушка, у которой я думала найти поддержку, не только согласна на этот брак, — она так жаждет его, что ждут только приезда д’Эпине, и на следующий день брачный договор будет подписан.
Тяжкий вздох вырвался у молодого человека, и он остановил на Валентине долгий и грустный взгляд.
— Да, — сказал он тихо, — ужасно слышать, как любимая девушка спокойно говорит: "Время вашей казни назначено: она состоится через несколько часов; но что ж делать, так надо, и противиться этому я не буду". Так вот, если, для того чтобы подписать договор, ждут только д’Эпине, если на следующий день после его приезда вы будете ему принадлежать, то, значит, вы будете обручены с ним завтра, потому что он приехал сегодня утром.
Валентина вскрикнула.
— Час назад я был у графа де Монте-Кристо, — сказал Моррель. — Мы с ним беседовали: он — о горе, постигшем вашу семью, а я — о вашем горе, как вдруг во двор въезжает экипаж. Слушайте. До этой минуты я никогда не верил в предчувствия, но теперь приходится поверить. Когда я услышал стук колес, я задрожал. Вскоре я услышал на лестнице шаги. Гулкие шаги Командора привели Дон Жуана не в больший ужас, чем эти — меня. Наконец отворяется дверь; первым входит Альбер де Морсер. Я уже чуть не усомнился в своем предчувствии, чуть не подумал, что ошибся, как вдруг за Альбером входит еще один человек и граф восклицает: "А, вот и барон Франц д’Эпине!.." Я собрал все свои силы и все мужество, чтобы сдержаться. Может быть, я побледнел, может быть, задрожал, но, во всяком случае, я продолжал улыбаться. Через пять минут я ушел. Я не слышал ни слова из всего, что говорилось за эти пять минут. Я был уничтожен.
— Бедный Максимилиан! — прошептала Валентина.
— И вот я здесь, Валентина. Теперь ответьте мне, моя жизнь и смерть зависят от вашего ответа. Что вы думаете делать?
Валентина опустила голову; она была совершенно подавлена.
— Послушайте, — сказал Моррель, — ведь вы не в первый раз задумываетесь над тем, в какое положение мы попали, положение серьезное, тягостное, отчаянное. Думаю, что теперь не время предаваться бесплодной скорби; это годится для тех, кто согласен спокойно страдать и упиваться своими слезами. Есть такие люди, и, вероятно, Господь зачтет им на небесах их смирение на земле. Но кто чувствует в себе волю к борьбе, тот не теряет драгоценного времени и сразу отвечает судьбе ударом на удар. Хотите вы бороться против злой судьбы, Валентина? Отвечайте, я об этом и пришел спросить.
Валентина вздрогнула и с испугом посмотрела на Морреля. Мысль поступить наперекор отцу, бабушке— словом, всей семье — ей и в голову не приходила.
— Что вы хотите сказать, Максимилиан? — спросила она. — Что вы называете борьбой? Назовите это лучше кощунством! Чтобы я нарушила приказание отца, волю умирающей бабушки? Но эго невозможно!
Моррель вздрогнул.
— У вас слишком благородное сердце, чтобы не понять меня, и вы так хорошо понимаете, милый Максимилиан, что вы молчите. Мне бороться! Боже меня упаси! Нет, нет. Мне нужны все мои силы, чтобы бороться с собой и упиваться слезами, как вы говорите. Но огорчить отца, омрачить последние минуты бабушки — никогда!