Королева Марго

— Куда мы едем? — спросил Генрих.

— Мы едем посмотреть, вернулся ли герцог Анжуйский ради одной принцессы Конде или у него в душе столько же честолюбия, сколько и любви. А я сильно подозреваю, что это именно так.

Генрих ничего не понял из этих слов и молча следовал за Карлом.

Когда они доехали до Маре, где из-за частокола укреплений открывался вид на то место, которое тогда называлось предместьем Сен-Лоран, в сероватой дымке утра Карл указал Генриху на каких-то людей в широких плащах и в меховых шапках, ехавших верхом за тяжело груженым фургоном. По мере того как эти люди приближались, они вырисовывались все отчетливей, и можно было различить ехавшего тоже верхом и беседовавшего с ними человека в длинном коричневом плаще и широкополой французской шляпе, надвинутой на лоб.

— Ага, — сказал Карл, улыбаясь. — Я так и думал!

— Сир, вон тот всадник в коричневом плаще — герцог Анжуйский? Я не ошибаюсь? — спросил Генрих Наваррский.

— Он самый, — ответил Карл. — Сдай немного назад, Анрио, — я не хочу, чтобы нас видели.

— А кто эти люди? И что в повозке?

— Эти люди — польские послы, — ответил Карл, — а в повозке — корона. Теперь, — сказал он, пуская лошадь в галоп по дороге к воротам Тампля, — едем, Анрио. Я видел все, что отел видеть!

VIII

ВОЗВРАЩЕНИЕ В ЛУВР

Не сомневаясь, что в комнате короля Наваррского сделано все, как приказано — трупы убраны, Морвель перенесен домой, ковры замыты, — Екатерина отпустила придворных дам и попыталась заснуть. Но потрясение оказалось слишком сильным, а разочарование — слишком горьким. Проклятый Генрих, все время ускользавший из ее ловушек, обычно смертельных, казалось, был храним какой-то непреодолимой силой, которую Екатерина упорно звала случаем, хотя другой голос в глубине ее души говорил, что имя этой силы — судьба. Мысль о том, что слух о неудачном покушении, распространившись по Лувру и вне его, внушит Генриху и гугенотам еще большую уверенность в их будущем, приводила ее в такую ярость, что, если б этот "случай", против которого она столь неудачно вела борьбу, столкнул ее в эту минуту с проклятым Генрихом, она бы не задумалась пустить в ход висевший у нее на поясе флорентийский кинжальчик, чтобы сорвать эту игру судьбы, благоприятствовавшей Генриху Наваррскому.

Ночные часы, столь нескончаемые для тех, кто ждет или не спит, тянулись один за другим, а королева-мать все не смыкала глаз. За эту ночь целый сонм новых проектов возни* в ее уме, обуреваемом страшными видениями. Наконец, едва забрезжил свет, она встала с постели, сама оделась и направилась в покои Карла IX.

Стража, привыкшая к приходам королевы-матери во всякое время дня и ночи, пропустила ее. Через переднюю она прошла в оружейную палату, но застала там одну кормилицу.

— Где мой сын? — спросила королева-мать.

— Ваше величество, к нему запрещено входить до восьми часов.

— Меня запрет не касается.

— Он для всех, ваше величество.

Екатерина усмехнулась.

— Да, я знаю, — продолжала кормилица, — хорошо знаю, что здесь ничто не может воспрепятствовать вашему величеству; я только молю внять просьбе простой женщины и не ходить дальше.

— Кормилица, мне надо поговорить с сыном.

— Мадам, я отопру, но только по королевскому приказу вашего величества.

— Откройте, я требую! — приказала Екатерина.

Услышав повелительный тон, внушавший больше уважения и страха, чем голос самого Карла, кормилица подала Екатерине ключ. Но Екатерина в нем не нуждалась, она вынула из кармана свой ключ и торопливо отперла дверь в покои сына.

В опочивальне никого не было, постель была не смята; борзая Актеон, лежавшая около кровати на медвежьей шкуре, встала, подошла к Екатерине и полизала ее руки цвета слоновой кости.

— Вот как! Он ушел из дому, — сказала королева-мать. — Я подожду.

В мрачной решимости Екатерина задумчиво села у окна, выходившего во двор Лувра как раз против пропускных ворот.

Она просидела два часа, недвижная и белая, как мраморная статуя; наконец она увидела, что в Лувр въезжает отряд всадников с Карлом и Генрихом Наваррским во главе.

Она сразу все поняла: Карл не захотел с ней препираться из-за ареста своего зятя, а просто увел его и этим спас.

— Слепец! Слепец! Слепец! — прошептала Екатерина.

Минуту спустя в оружейной раздались шаги.

— Сир, хотя бы теперь, когда мы уже в Лувре, — слышался голос Генриха Наваррского, — скажите мне, почему вы увели меня и какую услугу мне оказали?

— Нет, нет, Анрио! — смеясь, ответил Карл. — Когда-нибудь узнаешь; но сейчас это тайна. Знай только одно: по всей вероятности, у меня будет из-за тебя ссора с матерью.

С этими словами Карл приподнял портьеру и очутился лицом к лицу с Екатериной. Из-за его плеча выглянуло встревоженное и бледное лицо Генриха Наваррского.

— A-а! Вы здесь, мадам! — сказал Карл, нахмурив брови.

— Да, сын мой: мне надо поговорить с вами.

— Со мной?

— С вами, и наедине.

— Что делать! — сказал Карл, оборачиваясь к зятю. — Раз уж нельзя избежать этого совсем, то чем скорее, тем лучше.

— Я ухожу, ваше величество, — сказал Генрих.

— Да-да, оставь нас, — ответил Карл. — Ты ведь теперь католик, Анрио, так сходи к обедне и помолись за спасение моей души, а я останусь слушать проповедь.

Генрих поклонился и вышел.

Карл сам предупредил вопросы матери.

— Итак, мадам, — сказал он, пытаясь обратить все дело в шутку, — вы меня ждали, чтобы побранить, — так ведь? Я непочтительно нарушил ваши планы. Но — смерть дьяволу! — не мог же я позволить арестовать и посадить в Бастилию человека, только что спасшего мне жизнь. В то же время мне не хотелось браниться с вами: я хороший сын. Да и сам Бог, — прибавил Карл шепотом, — карает тех детей, которые бранятся с матерями; пример тому — мой брат Франциск Второй. Простите меня великодушно и признайтесь, что я неплохо пошутил.

— Ваше величество ошибается, — ответила Екатерина, — это дело совсем не шуточное.

— Так я и знал! Знал, что вы так и посмотрите на это, черт меня возьми!

— Сир, своим легкомыслием вы сорвали целый план, который должен был многое нам открыть.

— Ба! Целый план!.. Неужели какой-то неудавшийся план может вас смутить — вас, матушка? Вместо него вы придумаете двадцать новых, и в них я уж обещаю вам свое содействие.

— Даже если бы вы и стали мне содействовать, то теперь поздно: он предупрежден и будет начеку.

— Слушайте, — сказал король, — будем говорить прямо: что вы имеете против Анрио?

— Он заговорщик.

— Да, понятно, в этом вы его обвиняете все время! Но кто в этом прелестном обиталище, которое зовется Лувром, не занимается заговорами — больше или меньше?

— Но больше всех — он, и он тем более опасен, что никто об этом и не подозревает.

— По-вашему, он Лоренцино! — сказал Карл.

При этом имени, напомнившем ей об одной из наиболее кровавых драм флорентийской истории, Екатерина нахмурилась.

— Сын мой, — сказала она, — у вас есть возможность доказать мне, что я не права.

— Каким образом?

— Спросите Генриха, кто был у него в спальне сегодня ночью.

— В его спальне… сегодня ночью?

— Да. И если он вам скажет…

— То что?

— … тогда я готова признать свою ошибку.

— Но если это была женщина, не можем же мы от него требовать…

— Женщина?

— Да.

— Женщина, которая убила двух ваших стражей и ранила Морвеля, быть может, насмерть?

— Ого! Это уже серьезно, — сказал король. — Значит, дело было кровавое?

— Трое полегли на месте.

— А тот, кто их уложил?

— Убежал цел и невредим.

— Клянусь Гогом и Магогом! — вскричал Карл. — Вот молодец! И вы правы, матушка: мне надо знать, кто он такой.

— А я заранее вам говорю, что не узнаете, — по крайней мере, от Генриха.

— А от вас? Не мог же этот человек наделать таких дел, не оставив никаких следов? Неужели никто не заметил чего-нибудь особенного в его одежде?