Самый яркий свет

— Правильно, — кивнул полковник. — Вот только еще они могут тратить чужие души. Надеюсь, это не наш случай. Так вот, Александра Платоновна, как плохой человек, который когда-то видел свое счастье в могуществе любой ценой, я лучше многих понимаю, какую мерзость представляет из себя такой путь. Меня можно справедливо обвинить во многих грехах, но отступников я буду карать везде и всегда, даже если для этого придется перешагнуть через закон человеческий или божеский. Вам все понятно?

— Не вполне, но…

— Но сегодня постарайтесь не мешаться мне. У нас с Вами сегодня одно общее дело. Потом я вернусь к своим забавам с наивными девками, беспроигрышным спорам, так выгодным для моего кошеля, и прочим непотребствам. Но сейчас у Вас нет лучшего союзника. Пойдемте в кареты, уже все готовы.

В дороге я размышляла над словами полковника, о котором ходило множество неприятных слухов. Оказывается, он смотрел в сторону Мрака, но почему-то ну ступил на его путь, а вернулся его яростным врагом. Что же такого произошло с Иваном Стрыгиным, что увидел он, если столь сильно ненавидит тьму? И чувство это искреннее и очень сильное, здесь меня не обмануть.

Уже в Петербургской части осмотрела револьвер, проверила каждый патрон в двух барабанах: не размок ли, не обтрепалась ли бумажная гильза. Вроде бы все было в порядке. Странно, но чем ближе мы подъезжали к Зелейной улице, тем спокойнее было на душе. На одном из перекрестков кортеж остановился. Аслан достал пистолет и осторожно посмотрел в окно. Дверь открылась и меня пригласил выйти Спиридонов.

Рядом с ним переминался с ноги на ногу здоровенный мужик с переломанным носом и шрамом возле левого глаза. На полицейских он смотрел с опаской, но и с определенным достоинством. Оружия вроде как не видно, хотя нет — вокруг запястья намотана бечевка. Значит, в рукаве будет гирька кистеня.

— Нашли их, Саша, — сказал Николай Порфирьевич. — Знакомься с вот этим экземпляром — Михайло Бондарь. Мечтаю его на каторгу загнать, но вот все никак не получается.

— Обидны слова Ваши, господин пристав! Я — человек мирный, честным промыслом живу.

— Ну да, ну да, честным, — вздохнул Спиридонов. — Вот, Сашенька, правду говорит Добрей, что не любят его прохиндеи душегубства, но когда надо, то вот Бондарь с дружками тут как тут. Чего тебя-то Добрей прислал? Ты что ли нашел воров?

— Да какие там воры, мухорта[3]! Нашли другие, но скуп послал нас. Подсобить при надобности.

— О как! — аж крякнул в возмущении пристав. — В помощь мне и Тайной полиции!

— Век бы вас не видеть, — согласился Бондарь. — Но воды много налили, гамли, общество недовольно и требует упокоить пришлых. Сплошной яман[4] от их деятельности. Но главное: Сявку и Гундея нашли. То, что от них осталось. Страшное зрелище, господин пристав. Словно души из них вынули — такое страдание на лицах. Все скрюченные, а глаза открыты, в красных прожилках.

«Могут тратить чужие души», — вспомнилось мне тут же.

— Что там у вас? — высунулся из кареты Макаров.

— Да вот, Ваше благородие, воровское сообщество хочет воспомоществование оказать. Нужных нам людей они нашли, но просят допустить к участию в задержании.

— Да и ладно, только под ноги пусть не лезут.

Уже в экипаже я спросила начальника Особого отдела, зачем он позволил татям присоединиться к поимке.

— А чую я, Александра Платоновна, что просто нам не будет. Пусть покрутятся рядом, где задержат, где об их тела запнутся. Николай Порфирьевич, сколько людей они с собой привели?

— Мне о таком не доложили. Еще я командовать ими буду! Дом, нам нужный, на углу Колтовской[5] и Разночинной[6], там на третий этаж, правая дверь.

— Тогда не доезжаем, осторожно пешком идем. Никитин! Распредели кареты, чтобы со всех сторон заехали. Окружаем. Через пятнадцать минут начинаем.

Пришлось пройти с пару сотен шагов, но греметь колесами было бы неосторожно. Из небольшого сквера вышел тип, одетый как обычный мастеровой, и показал на угловое здание, выстроенное из красного кирпича.

— Вход с улицы, дверь открыта, никаких швейцаров. Мухорты сейчас там, вернулись заполночь, сейчас отсыпаются скорее всего. Бондарь приказал присмотреть, по надобности — помочь.

— Помощнички, — проворчал Спиридонов.

— Долг за ними, Николай Порфирьевич.

— Ты мне, Медведь, про долги не напоминай. Индульгенции тебе за твои дела все равно не будет.

Вор очевидно не знал слова «индульгенция», поэтому просто поклонился и скрылся за тополем.

На другой стороне улицы один из полицейских махнул рукой, подав знак, что их команда готова. Вторая тоже не заставила себя ждать, и Макаров дал сигнал выдвигаться к дверям парадной лестницы. В темной арке уже поджидал его сотрудник, тихо доложивший, что во внутреннем дворе черного хода нет, но двое остаются дежурить на случай, если кто-нибудь решит выпрыгнуть в окно.

Первым зашел Стрыгин, за ним еще двое канцелярских, только потом в сопровождении трех охранников дозволили приблизиться и мне. Воры остались наблюдать за фасадом, трое полицейских нервно поглядывали больше на них. Внутри полковник приложил палец к губам и начал подъем. Час уже наступил вполне рабочий, скоро могут начать выходить из квартир жильцы, и это было бы совсем некстати, но повезло. С пролета на этаж выше тихонько спустился еще один мужичок из добреевских, указал на нужную дверь и шепотом предложил вскрыть замок: у него, мол, и ключики есть, какие ко всяким запорам подходят.

— Нет, — также тихо ответил Стрыгин. — Услышат, как ты, подлец, железками скребешь. Всем приготовиться.

И озарил замок своим талантом.

Внутри что-то хрустнуло, осыпалось, и полковник дернул створку. Он первым ворвался в прихожую, за ним кинулись остальные. Казалось, что дело сделано.

Сначала грохнул выстрел, а потом из глубин квартиры с огромной скоростью вылетел тяжелый утюг, опрокинувший одного из полицейских. Аслан тут же дернул меня в сторону, закинув в крохотную кухню. Но даже через стены я увидела отблески Света. Стрыгин сцепился с кем-то из негодяев, а дальше пришел ужас.

Один из людей Макарова, которого я видела через открытую дверь, вдруг вспыхнул свечкой и, не успев даже крикнуть, рухнул на пол. Сгорел он в одно мгновение, и пламя, только что взвившееся до потолка, осело, оставив обугленный труп. Кто-то поспешил на выход, ко мне на кухню запрыгнул молодой полицейский и начал трясущимися руками перезаряжать пистолет.

Аслан тоже разряжен, выглядывает в коридор. Тимофея с Андреем не видно, очень хочется верить, что они еще живы. Стрыгин продолжает свою войну, это я ощущаю прекрасно. Но не могу понять, где спрятался второй — темный. Посмотрела на несчастного сгоревшего и содрогнулась: следы чуждого этому миру озарения просто кричали и торжествовали — еще! еще! Прикоснулась к нему своим талантом, и меня чуть не вывернуло, настолько мерзкое чувство пришлось испытать.

Еще два выстрела — а вот и Тимка выпустил пули с двух рук и снова спрятался в каморке напротив.

— Ты дурак?! — донеслось из глубин квартиры. — Сгорим все! Помоги с этим аккуратно, больно верткий!

И я почувствовала, что Стрыгина сейчас убьют. Такое иррациональное знание пришло, наверное, от самого Мани, но если прямо сейчас не сделать что-нибудь, то полковник превратится в труп, а мы останемся против двух освещенных, причем силы одного из них остаются загадкой.

— Куда! — попытался остановить меня Аслан, но я увернулась и выскочила в коридор.

В конце его было две двери, в левой комнате, очевидно, полковник сцепился с кинетиком Алексеем, а в правой засел темный огневик. Именно туда я направила ствол револьвера и, уловив движение, дважды выстрелила. Уже хотела сунуться сама, но почувствовала движение — не Света! — Мрака! — и юркнула к Стрыгину. Дверной проем, в котором я должна была оказаться, вспыхнул от пола до потолка, но тут же погас, когда Магнус понял, что птичка в ловушку не полетела.

В этот момент меня выкинуло из времени, как и во время дуэли с немецкой княгиней. Двигаться было тяжело, зато картина боя полковника с его противником предстала во всей красе.