Страница 49 из 144
Внезапно наш товарищ, шедший первым вслед за проводниками, испустил крик, от которого по телу у нас пробежали мурашки. Он собрался было ступить на камень, уже расшатанный под тяжестью тех, кто использовал его как точку опоры, но камень выскользнул у него из-под ног, а ветки, за которые он уцепился, не выдержали веса его тела и сломались у него в руках.
— Держите его! Да держите же его! — закричали проводники.
Но сказать это было легче, чем сделать. Мы с превеликим трудом держались сами, и потому, когда несчастный промелькнул мимо нас, никто не смог его остановить. Мы уже считали нашего товарища погибшим и в холодном поту, затаив дыхание, следили взглядом за его полетом, как вдруг он оказался так близко от Монтегю, последнего в нашей цепи, что тот, протянув руку, сумел схватить его за волосы. Казалось, они оба вот-вот скатятся вниз; длилось это недолго, но, ручаюсь, никто из нас никогда не забудет того ужасного мгновения, когда наши друзья балансировали над пропастью глубиной в две тысячи футов, а мы не знали, упадут они туда или сумеют удержаться на ее краю.
Наконец мы добрались до небольшого елового леса, и, хотя дорога не стала после этого менее крутой, взбираться по ней стало легче, ибо теперь мы могли хвататься за ветви деревьев и опираться на их стволы. Другим своим краем лесок этот почти упирался в голую скалу, которой гора и обязана своим странным названием; уступы, кое-где выдолбленные в камне и своей формой напоминавшие ступени, облегчали подъем на ее вершину.
Это последнее восхождение предприняли лишь двое из нас, но не из-за того, что оно было труднее только что проделанного нами пути, а потому, что вид с вершины не обещал быть шире того, который мы имели перед глазами и который далеко не вознаградил нас за усталость и полученные ссадины; так что мы предоставили двум смельчакам взбираться на эту колокольню, а сами сели на землю, чтобы вытряхнуть камешки из обуви и вытащить колючки из одежды. Между тем наши скалолазы достигли вершины горы и в доказательство своего вступления во владение ею развели там костер и выкурили по сигаре.
Четверть часа спустя они присоединились к нам, так и не потушив костра: им хотелось знать, будет ли виден снизу его дым.
Мы наскоро перекусили, после чего проводники спросили, какой дорогой нам предпочтительнее вернуться — прежней или другой, более длинной, но зато более легкой; мы единодушно выбрали вторую. В три часа пополудни мы уже были в Эксе, и двое наших приятелей, стоя посреди площади, с гордостью взирали на дым своего сигнального костра. Я поинтересовался у своих спутников, позволено ли мне теперь, когда я вдоволь развлекся, отправиться спать. Ввиду того, что они все, вероятно, испытывали ту же потребность, мне было отвечено, что препятствий к этому не имеется.
Уверен, что я проспал бы тридцать шесть часов подряд, как Бальма, если бы меня не разбудил громкий шум. Я открыл глаза: было темно; подойдя к окну, я увидел, что все население Экса высыпало на площадь; все говорили одновременно, вырывали друг у друга подзорные трубы и задирали головы, рискуя свихнуть себе шею. Мне подумалось, что произошло лунное затмение.
Я поспешил одеться, не желая пропустить такое любопытное зрелище, и спустился вниз, вооружившись подзорной трубой. Красноватые отблески озаряли ночь, все небо, казалось, было в огне: гора Ла-Дан-дю-Ша пылала.
В это мгновение кто-то коснулся моей руки; я обернулся и заметил наших товарищей, зажегших сигнальный огонь на вершине горы; они мимоходом кивнули мне. Я поинтересовался, куда они торопятся, и один из них, сложив руки рупором, крикнул: «В Женеву!» Я сразу понял, в чем дело: стало известно, что они вызвали пожар на горе Ла-Дан-дю-Ша, и Жакото потихоньку предупредил их, что король Сардинии весьма дорожит своими лесами.
Я перевел взгляд на младшую сестру Везувия: это был премилый вулкан, хотя и второразрядный.
Ночной пожар в горах — одно из самых великолепных зрелищ, какое только можно увидеть. Пламя свободно разгуливает по лесу, словно гидра, протягивая во все стороны свои огненные головы, подползает к попавшемуся на его дороге дереву, взбирается вверх по стволу, лижет сверкающими языками листья, султаном взвивается над верхушкой, спускается вниз по ветвям и зажигает их одну за другой, словно ветви тиса на народном гулянье. Вот представление, которое наши короли не могут дать на своих празднествах, а оно поистине прекрасно! Затем, когда охваченное пламенем дерево сбрасывает с себя пылающие листья, а порывы ветра разносят их огненным дождем; когда каждая искра, падая на землю, порождает новый очаг пожара; когда эти очаги ширятся, сближаются и, слившись, образуют море огня; когда весь лес полыхает и когда пламя окрашивает каждое дерево в соответствии с его породой и меняется в соответствии с его формой; когда раскаленные камни срываются с высоты и катятся вниз, круша все на своем пути; когда огонь воет, как ветер, а ветер ревет, как ураган, — о, что за волшебная, ни с чем не сравнимая картина развертывается тогда перед глазами! Нерон, поджегший Рим, разбирался в наслаждениях.
От восторженного созерцания пожара меня отвлек стук колес: по площади ехала карета под конвоем четырех королевских карабинеров. Я узнал экипаж наших подражателей Руджиери: выданные проводниками и разоблаченные станционным смотрителем, они были задержаны жандармами Карла Альберта прежде, чем успели добраться до савойской границы. Обоих намеревались препроводить в тюрьму, но мы дружно вступились за них, и, в конце концов, благодаря нашему поручительству и данному ими слову не покидать Экс, друзья были освобождены, что позволило им вдоволь любоваться зрелищем, которое они должны были оплатить.
Пожар продолжался три дня.
На четвертый день виновникам пожара был вручен счет на тридцать семь тысяч пятьсот франков.
Наши друзья нашли, что плата слегка высоковата за несколько арпанов дрянного леса, который к тому же невозможно было использовать из-за его местоположения; они отправили нашему послу в Турине письмо с просьбой добиться хоть какого-нибудь сокращения этой суммы. Посол проявил такую ловкость, что неделю спустя требование о возмещении убытков было сведено к семистам восьмидесяти франкам.
После уплаты этой суммы обоим друзьям разрешалось покинуть Экс. Повторять им это дважды не пришлось: они немедленно внесли деньги, получили расписку и тут же уехали, опасаясь, как бы на следующий день им не предъявили дополнительного счета.
Я утаил имена виновников пожара: они пользуются слишком большим уважением в Париже, чтобы я отважился на него посягнуть.
Неделя после их отъезда не принесла никаких новых происшествий, кроме отвратительного концерта, данного особой, выдававшей себя за первое контральто Комической оперы, и господином, выдававшим себя за первого баритона бывшей королевской гвардии, а также переезда немца, который занял гостиничный номер по соседству со мной (прежде он жил в доме Руассара, напротив Змеиной дыры, и в одно прекрасное утро обнаружил в своем сапоге ужа).
Ввиду того, что поездки на ослах надоедают, даже если вылетаешь из седла не чаще двух-трех раз; что игра в карты не кажется занимательной, если не радуешься выигрышу и не печалишься о проигрыше; что я уже осмотрел все достопримечательности Экса и его окрестностей; и наконец, ввиду того, что нам угрожал второй концерт первого контральто и первого баритона, я решил внести некоторое разнообразие в это бестолковое существование и посетить монастырь Ла-Гранд-Шартрёз, находящийся, если не ошибаюсь, в десяти — двенадцати льё от Экса. Затем я намеревался вернуться в Женеву, а оттуда продолжить путешествие по Альпам, начав с Оберланда. Итак, я приготовился к отъезду, нанял экипаж из обычного расчета десять франков в день и 10 сентября утром зашел проститься с моим соседом-немцем; он предложил мне выкурить с ним по сигаре и выпить по стакану пива — любезность, какую, он полагаю, еще никому не оказывал.
В то время как мы пили пиво и, облокотившись на столик, пускали в лицо друг другу клубы дыма, слуга доложил, что карета подана; немец встал, проводил меня до двери и у порога спросил: