Ловушка для птички

Проходя мимо меня, он сухо произносит:

— Нам нужно поговорить, София.

Они с Николь выходят на террасу. Мы с мамой коротко переглядываемся, и я шепчу одними губами:

— Уведи её, пожалуйста.

С натянутой улыбкой она принимается уговаривать внучку отправиться к бассейну, где её заждались друзья. Но гостеприимная Ника достает свою личную коробку с печеньем и конфетами. Мы с мамой удивленно переглядываемся. Обычно наша маленькая жадина не с кем не делится вкусностями из своей коробки. Даже со мной! А Гордивскому предлагает.

Выпроводить эту мелкую подхалимку оказывается не так просто. Приходится включить строгую маму и объяснить, что ко мне пришли по делу. Ника дует губы, но слушается. Берёт нарукавники и с демонстрационным недовольством идет к двери.

— Я в басик, — обращается к Никите на прощанье.

В ответ он кивает и обескуражено улыбается. Она явно сбила его с толку своей непосредственностью. Его взгляд отражает неподдельное восхищение, и я невольно любуюсь. Именно так любящие отцы смотрят на своих дочек. Я совершенно забываю о том, что он ничего не знает.

Хлопок входной двери заставляет меня вздрогнуть и прийти в себя. Как только мы остаемся одни, Никита меняется в лице и впивается в меня пытливым взглядом.

— Николь моя?

Всего два слова в вопросительной интонации, а у меня в глазах на миг темнеет. Я даже встряхиваю головой: послышалось, наверное. Он сказал: «Николь милая»?

— Эта девочка — моя дочь? Ответь, София! — уточняет и смотрит так, что кровь в жилах стынет.

В очередной раз я немею: горло сжимает болезненный спазм. Слегка пошатнувшись, киваю. Получается как-то неловко, словно я кланяюсь ему.

Никита не понимает моих телодвижений. Трёт лоб и предупреждает:

— Только не нужно врать. Я все равно добьюсь генетической экспертизы.

Он смотрит как-то исподлобья. Я не совсем понимаю, о какой экспертизе речь.

— Николь — твоя дочь, — выговариваю эти три слова с трудом и опускаюсь на стул. Еще минута такого напряжения — и я запросто могу свалиться в обморок. Никита продолжает стоять. Теперь он смотрит сверху. Я боюсь отвести взгляд. — Не нужно ничего добиваться. Я не вру, — мой голос звучит уверенней.

— Теперь нет, — он неприятно хмыкает. — Как ты могла ее скрывать, Соня? Зачем?

— Ты уже был женат, когда я узнала.

Он выгибает брови:

— Это как-то меняло факт, что ребёнок мой?

В ответ я пожимаю плечами и туплю взгляд. У меня есть и другое объяснение, но теперь оно кажется надуманным. Что бы ни произошло в прошлом, нужно было сказать. Он имел право знать.

Никита присаживается на корточки и пытается заглянуть мне в глаза. Он в полном порядке, а я в полнейшем шоке. Неожиданно. Была уверена, что удивляться в нашем случае положено ему.

— У меня всего десять минут. Такси ждёт. Через два часа самолёт обратно. Но я не уйду, пока не услышу, почему ты так со мной поступила. Тебе никто тогда не угрожал?

Теперь, когда он ниже, от его взгляда не спрячешься. Я отвожу глаза, а потом и вовсе закрываю лицо руками. Мне стыдно. Лучше бы мне угрожали, но нет — это было решение, основанное на ревности, обиде и желании отомстить.

Никита кладет руку на моё колено и легонько сжимает его. Я мотаю головой и убираю руки от лица.

— Я чувствовала себя преданной. Брошенной, ненужной тебе… Злилась. Хотела вычеркнуть тебя из жизни. Забыть! — признаюсь, сжимая руки под горлом.

Мне трудно дышать и хочется плакать. Я по новой проживаю ту давнюю боль.

— Получилось? — спрашивает хрипло.

Отчаянно мотаю головой, чувствуя, как по щекам стекают две теплые слезинки. Я быстро растираю их и всхлипываю.

— Не понимаю тебя, Птичка. Честно. Как ни стараюсь, — произносит он спокойно и поднимается. — Мне пора ехать.

Я тоже встаю.

— Зачем ты приезжал?

— Увидеть дочь.

— Как ты узнал? Мария рассказала?

— Тебя рассекретили Гарик с Ариной. Несложно было сложить два и два.

— Плохо вышло. Я хотела сказать, но никак не получалось, — лепечу, шмыгая носом.

Он смотрит на меня снисходительно, но холодно. Совсем чужой.

— Николь считает отцом твоего бывшего мужа?

— Нет, — спешу уверить, — она не помнит Мишу. Мы не общаемся. Наш брак был фиктивным.

После этих слов Никита подвисает. Хмурит брови и щурится, словно что-то вычисляет в уме.

— Что она знает о своем отце?

— Правду. Он живет очень далеко, в другой стране. Много работает и не может приехать. Она пока не ходит в садик, поэтому не задавала лишних вопросов.

— Значит, я успел. Через две недели я снова прилечу в Испанию, и мы оформим отцовство. Николь станет Гордиевской…

— Нет, — я машу руками, — Я не хочу, не нужно менять фамилию.

— В смысле нет? Николь будет носить мою фамилию, София.

У него заметно раздуваются ноздри.

— Нет! — я начинаю плакать.

— Будет, Соня. Сто процентов. Хочешь ты этого или нет! — отрезает и направляется к двери.

Я встаю у него на пути.

— Нельзя! Пойми меня, пожалуйста. Я не могу этого допустить. Из-за твоего отца.

Никита хмурит брови:

— Он здесь каким боком?

— Помнишь, я говорила, что мой папа погиб? — Кивает. — Так вот, он работал в стройнадзоре и погиб на стройке холдинга «Град». И это было неслучайно. У наших отцов был конфликт, — рассказываю я, немного заикаясь.

— Что ты хочешь этим сказать? — Никита подозрительно косится.

— С тем домом что-то было не так. Я только знаю, что на моего папу упало перекрытие, и все говорили, что неслучайно.

— Следствие было?

— Постановили, что несчастный случай. Но это не правда! Моего папу устранили!

— Что ты несешь? — он усмехается, и у меня срывает тормоза.

— Моя дочь не будет носить фамилию убийцы!

— Ты отдаешь себе отчет в том, что только что назвала убийцей моего отца? — он смотрит ошарашено.

— Не веришь, что это так? А ты спроси у него! Фамилию мою назови и спроси, что произошло тринадцать лет назад! Не станет же он врать родному сыну! Или станет? Такие, как он, ни дьяволу, ни господу богу брехать не боятся!

— Я бы спросил, да не получится! — Никита тоже переходит на крик. — Со вчера он в коме и вряд ли выйдет из нее. Он уже всё, Соня! Готовится брехать кому-то там из них… — он тычет пальцем в небо и закатывает глаза.

Я возмущенно хватаю ртом воздух и не могу найти слов. Какой ужасный разговор получается. Хуже и представить сложно.

— …Не знаю, что там произошло тринадцать лет назад, но моя дочь будет носить мою фамилию, — цедит Никита сквозь зубы и отодвигает меня, чтобы открыть дверь.

— Не делай так! — кричу я ему в спину и топаю ногой. — Это несправедливо!

Он разворачивается и прожигает взглядом.

— Несправедливость — удивительная штука, София, она всегда возвращается. Считаешь, справедливо было скрывать от меня ребенка? Справедливо одной решить за всех? Ты лишила меня права быть отцом своей дочери, ты обманывала… Спала со мной и продолжала врать. А я тебе верил…

В отчаянье я хватаю его за руку.

— Мне было страшно, пойми! Я не знала, как ты отреагируешь. И видишь, я боялась не напрасно. Ты злишься. Ты меня ненавидишь!

— Ненавидеть тебя сложно. Но я разочарован, Птичка. Я тебе доверял, а ты мне нет. Значит, не любила. Любви без доверия не бывает.

Мне хочется крикнуть «Я любила тебя всегда!», но слова болезненным комом оседают в горле, и я только всхлипываю.

— … Мне нельзя пропустить рейс. Вернусь и оформим отцовство. Пока.

Он на секунду сжимает мою ладонь и сразу отпускает. Дверь за ним закрывается. Я оседаю на пол и скулю, как побитая собачонка. Мне адски больно.

Глава 28

Мой мир сейчас взрывается

Единственную в жизни двойку я получила во втором классе. Пришла после болезни и неожиданно плохо написала контрольный диктант. Учительница выдала почерканный красной ручкой листок и сказала дома сделать работу над ошибками. Весь вечер я проплакала, потому что не хотела даже смотреть в тот листочек.