Страница 30 из 55
— Да? Что? Что-о-о?! В смысле? Как? Когда? А ты где была? И как тогда? Я спрашиваю — как? Бля-я… Сейчас буду.
Он возвращается, но останавливается в дверях. На нём лица нет.
Понимаю, что что-то случилось, но ничего не спрашиваю. Это не моё дело, чтобы лезть с вопросами.
— Шурик пропал.
Я подскакиваю на кровати.
— Как пропал?!
— Непонятно. Нет нигде. Уже час не могут найти. Спрятался где-то или похитили. Не знаю… Надо ехать.
Он разворачивается и идёт к входной двери.
— Стой! — кричу вслед. — Я с тобой. В смысле отвезу и помогу. Полицию вызвали?
— Не знаю, я ничего не понял. Юля истерит.
— Две минуты и выезжаем. Умойся! — командую, натягивая на ходу джинсы.
Хватаю из шкафа первую попавшуюся рубашку и бегу в ванную.
Через несколько минут мы едем по пустынной набережной. Оказывается, уже половина десятого, но в выходные на улицах до обеда пусто.
— Я знаю, куда ехать, — информирую, заметив, как Никита забивает в навигатор адрес.
— Откуда?
— Это отель Марии. У нас там офис, и я там жила до недавнего времени. Вчера я видела тебя там. С букетом.
— Не знал.
Он вздыхает. Нервничает. Даже представить боюсь, что сейчас чувствует.
По пустым дорогам доезжаем быстро. Никита сразу бежит в номер, я иду в администрацию, пытаясь вспомнить, что нужно делать в подобных ситуациях. Чем быстрее начать поиск пропавшего, тем больше шансов найти.
— У нас ЧП, Софи, — с порога сообщает управляющий Антонио, — ребёнок исчез. Как сквозь землю провалился! Мама спала, а няня была в туалете. Пять минут — и его нет. На территории всё осмотрели. Полиция уже едет. И медиков вызвали. Там маме совсем плохо.
Немолодой испанец взволнован и напуган. Второй год он чисто номинально числится управляющим, но появляется в отеле редко, а всю работу делают администраторы.
— Смотрели записи с камер?
— Нет его на камере! И ничего подозрительного нет! Но там только вход в отель. Выход из их номера не просматривается.
— Мальчик мог на соседский участок выйти. Забора нет. Мы можем связаться с владельцем?
— Не думаю. В прошлом году хозяин сменился, контактов у меня нет.
— Плохо, — бубню себе под нос.
Непонятно, за что Мария ему платит зарплату.
Краем глаза вижу, что подъехала полицейская машина, но решаю не ждать и сразу иду в сторону соседского дома.
Участок от территории отеля отделяет живая изгородь из кипарисов. Маленькому ребенку протиснуться между деревьев ничего не стоит, а мне приходится пролазить ползком. Внизу стволов почти нет веток, но я всё равно больно оцарапываю плечо.
За кипарисами находится огромная холмистая территория, чуть поодаль виднеется недавно отреставрированный дом. Растений мало, только возле дома вижу с десяток лимонных и мандариновых деревьев. Они щедро усыпаны яркими плодами, которые могли привлечь внимание малыша.
Интуиция мне подсказывает, что нужно идти к ним. Надеюсь, что сын Никиты просто заинтересовался яркими оранжевыми и желтыми шариками на деревьях вдалеке и теперь сидит под ними, потому что забыл дорогу обратно.
Интуиция меня подводит.
Я нахожу малыша раньше — в двадцати метрах от кипарисов. Он лежит прямо на газоне в какой-то неестественной позе на спине. Рядом стоит робот-газонокосилка.
То, что я вижу, в прямом смысле выбивает почву из-под ног.
Шурик бледный, как полотно, а его ножка находится под роботом. Но я не сразу понимаю, что произошло. Падаю перед ним на колени и пытаюсь взять на руки и только теперь замечаю на ножке кровь. И вокруг кровь. Много крови! Очень много!
В глазах на секунду темнеет. Надо кричать и звать на помощь. Знаю, что надо, но не могу. Мой голос даёт предательский сбой. Открываю рот, но крикнуть никак не получается.
Вокруг никого нет. Кроме меня помочь ребенку некому. Поэтому беру себя в руки, глубоко вдыхаю и решаю действовать. Приподнимаю и отодвигаю робота, пытаясь освободить ножку, и вот после этого ору. Как сумасшедшая ору во всё горло, увидев, что часть детской ступни срезана лезвиями газонокосилки.
Дальше всё происходит как в кино.
Полицейский оттаскивает меня от ребёнка. Подбегает Никита, трясущимися руками поднимает тряпичное тело сына и растерянно смотрит по сторонам. Обезумевшая Юля воет и виснет у него на плече. Слышны сирены подъезжающей скорой помощи.
— Он жив! — по-русски кричит Никита и несёт малыша навстречу бегущим врачам.
— Он жив, — повторяю для себя и чувствую, как к горлу подступает тошнота.
Мои руки липкие от крови, джинсы и рубашка перепачканы. Смотрю на них, и перед глазами плывут тёмные пятна. Я плохо переношу вид крови и легко могу потерять сознание, но отдаляющийся голос Никиты вырывает меня из жуткого морока.
— София, помоги мне! — просит он, укладывая Шурика на носилки. — Помоги мне с переводом! Я не понимаю, что они говорят!
Медики переходят на английский. Никита сразу включается в разговор.
— Что они говорят?! Переведи мне! Что-о-о? — завывает Юля и виснет теперь на моем плече.
Она не в себе: глаза стеклянные, дрожит и скулит беспрерывно. Обнимаю её и пытаюсь успокоить:
— Всё в порядке. Он жив. Его везут в больницу. Ему помогут. Всё будет хорошо. Он жив…
Шурика накрывают фольгой, на лицо надевают кислородную маску и несут к реанимобилю. Никита следует за ним.
Я знаю, что присутствие мамы в госпитале обязательное, поэтому беру Юлю за руку и веду к своей машине.
Мы едем следом за скорой. Звук сирены и работающий впереди маячок держат в диком тонусе. Ехать приходится быстро, я пытаюсь сосредоточиться на дороге, но монотонный вой Юли сильно отвлекает. Не хочу думать, как бы я вела себя, случись подобное с Николь. Не хочу, но думаю. Мы два года прожили в этом отеле, в соседнем номере. Я никогда не оставляла дочь без присмотра, но Шурик тоже был с няней. Господи, это такая трагедия! Хоть бы всё обошлось, и малыш быстро выздоровел!
Мы приезжаем в тот же госпиталь, в который три года назад после аварии привезли Никиту. Тогда я представилась его невестой и ночевала с ним в палате. После той необычной ночи больше ни разу здесь не бывала. Бог миловал.
Маленького Шурика сразу увозят в операционную. Нас с Юлей просят подождать в фойе приемного покоя. Никиту тоже не пускают. Он, обхватив себя за голову, мерит шагами коридорчик перед входом в операционный блок. Весь в себе и своём горе, на нас даже не смотрит. Ему плохо. Физически чувствую его боль. Очень хочется подойти и обнять, но нельзя. Заламываю руки и присаживаюсь на дальний стул, чтобы быть подальше от него. Мне бы лучше уйти, я здесь лишняя, но что-то останавливает.
Юле можно его обнять, но она не хочет. Или боится. Плюхается рядом со мной, продолжая завывать. У меня скоро мозг взорвется от ее скулежа, но вместе с тем сердце разрывается от жалости.
Никита подходит. Останавливается напротив жены и спрашивает каким-то загробным голосом:
— Как ты могла вырубиться? Как? Тебя попросили пять минут посмотреть за собственным ребёнком. Неужели нельзя было потерпеть и не спать?
— Я не знаю, — всхлипывает Юля. — Я устала, не выспалась.
— Ты постоянно тыкаешь меня носом в то, что я безучастный, равнодушный… А самой насрать на своего сына. Поспать после пьянки важней!
— Но я же не знала, что он сможет выйти! Он совсем маленький! — она срывается на истерический плач. — Он теперь не сможет ходить? Одноногим останется? Инвалидом?
— Ты вообще нормальная? О чём думаешь, а? Он столько крови потерял! Лишь бы выжил! — выкрикивает Никита ей в лицо.
Я не выдерживаю. Вскакиваю, хватаю его за локоть и оттаскиваю в сторону.
— Какого чёрта ты на неё орёшь? Она с ума сходит от страха и чувства вины, а ты добиваешь! Бессовестный! Тебя вообще не было там. Где ты был, когда твой сын отправился в своё опасное путешествие? А, Никита? Где? Что было важней для тебя?..
Он смотрит ошеломлённо, но меня не остановить.
— …Если ты мужик, Гордиевский, то возьми на себя часть ответственности за случившуюся беду. Поддержи жену, пройди вместе с ней через этот кошмар. А не веди себя как говнюк, умеющий только других обвинять во всех своих бедах!