Страница 29 из 55
— Давно тут живёшь? — спрашивает Гордиевский, проходя в небольшую гостиную, объединенную с кухней.
Вернувшись от него накануне, я на нервах разобрала все коробки, но комната всё равно выглядит необжитой. Из мебели в ней только стол и стул.
— С прошлых выходных, — отвечаю честно, набирая чайник.
Он выходит на балкон. Я открываю кухонный ящик и достаю две чашки. Свою с сердечком и Николькину с единорожкой. Других у меня нет.
— Хороший вид, — комментирует с балкона.
— С твоим не сравнить, — бубню под нос.
Он не слышит.
Чайник закипает, Никита возвращается.
Снова открываю кухонный ящик и переставляю в нем баночки и коробочки. Чая у меня нет и не было, но я создам видимость, что закончился.
Никита подходит ближе, останавливается в метре от меня. Рассматривает. Спину и затылок начинает покалывать.
— У меня нет чая, — говорю, резко развернувшись.
— Это означает, что мне нужно уйти?
Не знаю, что ответить. Рот открыла и ресницами хлопаю. Точно не хочу, чтобы он уходил. Он это считывает.
— Согласен на кофе…
Мотаю головой.
— …А что есть? — не сдаётся. — Я открыт для предложений!
— Ромашка в пакетиках.
Морщит лоб и вздыхает.
— Я очень хочу остаться и поговорить с тобой по душам, София, но от ромашки вынужден отказаться. У меня аллергия на сложноцветные. Может, ты меня покормишь? Какой-то я голодный. На вечеринке есть совсем не хотелось.
С готовностью киваю, иду к холодильнику и вспоминаю, что так и не заехала в супермаркет за продуктами. Из еды у меня только начатый несладкий йогурт и кусок подсохшего сыра.
Оборачиваюсь и виновато улыбаюсь.
Заглянув в холодильник из-за моего плеча, Никита хмыкает и растягивает губы в вежливой улыбке:
— Стакан воды подойдёт, можно просто из-под крана. Лучше со льдом, если он есть, конечно.
— Не уверена, — улыбаюсь в ответ.
Вот-вот мы оба рассмеёмся.
Открываю морозильник и — о чудо! рядом с пустой лёдницей лежит пакетик замороженных равиоли с мясом индейки. Когда я перевозила вещи из отеля, наш детский повар всучила их для Николь.
— Будешь детские пельмешки? Они быстро варятся и гипоаллергенные. В них точно нет сложноцветных! — мой голос звучит ликующе.
Я уже примерила на себя звание худшей хозяйки в жизни Гордиевского, но равиоли спасли ситуацию. А с несладким йогуртом они вкусней, чем со сметаной, кстати.
Пока закипает вода, мы стоим на балконе. Смотрим на темную гладь моря и по очереди вздыхаем. Никто не рискует начать диалог.
— Потрясную вечеринку организовали твои друзья, — захожу издалека.
— Теперь и твои. Вы с Ариной подружились, со слов Гарика.
— Мы не так много общались, чтобы стать подругами, но у нас с ней много общего.
— Давно заметил.
— Они знают, кто я? Знают о нас в прошлом?..
Кивает.
— …Тебе не кажется, что это некрасиво по отношению к твоей жене? В какой-то момент вечеринки я поймала себя на мысли, что все вокруг знают о нас. За спиной у Юли шушукаются, но в глаза ей улыбаются. Так подло…
Он не дает закончить:
— Не кажется. Во-первых, о нас знают только Белецкие и, возможно, догадывается Тимур. Никто из них не станет шушукаться, поверь. Во-вторых, Юля вовсе не несчастная овечка, какой ты пытаешься её представить. С чего бы тебе за неё переживать? С ней тоже решила подружиться?
— Нет, с ней у нас нет ничегошеньки общего.
Если сейчас добавить «кроме отца наших детей», пельмени можно не варить. Миссия ночного чая будет считаться выполненной.
Но я не стану сообщать ему о дочке вот так — между прочим, в разговоре о его жене.
На плите закипает вода, и я иду забрасывать пельмени.
— Ммм, как вкусно! — спустя несколько минут мычит довольный Гордиевский, за обе щеки уплетая детские равиоли, приправленные йогуртом и щедро посыпанные смесью перцев.
— Острое не может быть невкусным, иначе оно недостаточно острое, — подхожу и двумя пальцами беру один пельмешек.
Жую. Острый настолько, что глаза слезятся.
— Стопудово! — подтверждает Никита с полным ртом.
— Так говорил мой папа, — вздыхаю.
После курса психотерапии я вспоминаю папу с грустью, а не с болью и обидой, как раньше. Глядя на Гордиевского, грусть снова трансформируется в боль.
Как рассказать ему о наших отцах? И надо ли?
Съев пельмени, Никита оживляется. Принимается вспоминать вечеринку: кто в чём пришел, какие были конкурсы, кто как плясал на танцполе и на столах. Называет незнакомые имена. Я не успела познакомиться со всеми и не всегда понимаю, о ком речь, но слушаю с улыбкой. Вечеринка и вправду получилась зачётной.
Внезапно чувствую, как тяжелеют плечи. Смотрю на часы — четыре пятнадцать утра — немудрено, что усталость навалилась. Третья ночь подряд без сна. Третья ночь рядом с ним.
По ощущениям, мы не расстаёмся несколько недель. Слишком эмоционально и насыщенно событиями. На лицо явный передоз Гордиевским, а мне всё равно хочется быть рядом с ним. Это зависимость, и она прогрессирует.
— Никит, мне нужно сказать тебе что-то очень важное, но лучше сделать это на свежую голову. Сейчас очень устала и хочу спать, — признаюсь, глядя на него посоловелыми глазами. — Извини, кажется, я переоценила возможности своего организма.
— Пообедаем завтра?
— Хорошая идея. Созвонимся, — тру глаза.
Они слипаются. Хорошо, что стою. Сидя уже заснула бы.
— Тогда я вызываю такси? — достает из кармана телефон.
Не понимаю, почему он спрашивает. Надеется, что предложу остаться? Ну уж нет!
— Я пойду, — неопределенно взмахиваю рукой в сторону спальни. — Захлопни дверь, когда будешь уходить, если нетрудно.
— До завтра? — снова звучит как вопрос.
В ответ только угукаю и скрываюсь за дверью ванной. Как бы ни хотелось спать, макияж надо смыть.
Когда выхожу, Никита всё еще сидит за столом и копается в смартфоне.
— Сладких снов тебе, Птичка, — говорит, взглянув мельком.
— Пока, Ники.
Я захожу в спальню и падаю на кровать. Засыпаю, как только голова касается подушки.
Глава 20
Мне бы лучше уйти, но что-то останавливает
Неприятный вибрирующий звук в который раз пытается вырвать меня из глубокого сна. Мне спится так уютно, вот только это бесконечное жужжание надоедает. В какой-то момент я его не просто слышу, но и чувствую позвоночником. Просыпаюсь.
— Что за…
Недовольный вопрос виснет в воздухе, потому что на своем животе я ощущаю чью-то руку. Невольно напрягаюсь.
На вечеринке я выпила всего один бокал шампанского, так что обстоятельства вечера помню хорошо. Танцы-туалет-Никита, набережная-мокрый песок-Никита, моя кухня-пельмени-Никита…
Конечно же, это Гордиевский спит со мной. Уже узнаю его дыхание.
Выяснять, что он делает в моей кровати, не имеет смысла и… не хочется, честно говоря. Он беспробудно дрыхнет, а мне хорошо с ним рядом.
На улице светло, но, по ощущениям, совсем рано — можно ещё поспать. Закрываю глаза и проваливаюсь в приятную в пустоту, но мерзкая вибрация возвращается и снова будит.
— Тебе звонят, — шепчу сонно. Его ровное дыхание сбивается, он шевелится, но не просыпается. Вибрация продолжается. — Никит, у тебя звонит телефон, — говорю громче.
— Чёрт с ним, — откликается и обнимает меня крепче, притираясь щекой к моему плечу.
На несколько секунд наступает тишина, затем телефон снова жужжит.
— Надо ответить. Вдруг что-то срочное, — привстаю, давая ему понять, что так спать невозможно.
— Это таксист, наверное. Пусть уезжает. Спи, Птичка.
Телефон дрожит не переставая. Я начинаю злиться.
— Гордиевский, ответь!
Он бормочет что-то нечленораздельное и садится на кровати. Растирает заспанное лицо, достаёт из кармана телефон и смотрит на него. Не отвечает. Вижу по его реакции, что это не таксист.
— Жена? — спрашиваю охрипшим ото сна голосом.
Кивает и встает. Выходит из комнаты, чтобы перезвонить. Дальше я слышу череду вопросов: