Тевтонка

Марта сделала шаг назад. Из-под ноги выкатилось нечто гулкое, болотного цвета…

Голова! На обтянутом кожей черепе сохранился один усик, как у кузнечика, посреди лба мумии зиял пролом. Она открыла рот с выбитыми зубами и беззвучно закричала.

Из горла Марты вырвался странный звук, среднее между стоном и мяуканьем.

— Прости. — Грейн поморщилась. — Мне не следовало брать тебя из Древа вот так вот, личность целиком. Но я должна была кому-то исповедаться. А ни одно существо во всей Множественной Вселенной для этого не подходит лучше, чем ты, моя сестра по вере. Я сама.

— Ты могла бы… могла бы вернуть меня обратно, где взяла! — Марта задыхалась от ужаса.

— Тогда ты запомнишь сегодняшнюю беседу. И не останется никого, кто мог бы меня исповедать, а Устав предписывает делать это семь раз в год. Не бойся, ты не умрёшь, твоя память навечно запечатана в Древе. Больно, да. Но Господь завещал нам терпеть, страдание очищает. Где он, правда — Бог?

— Бог — он в душе! — пискнула Марта, пятясь.

Грейн усмехнулась, обвела широким жестом зал:

— Вот она, моя душа. Ты видишь здесь кого-нибудь, кроме нас с тобой?

Тевтонка не спеша приблизилась, вглядываясь в точку чуть ниже подбородка монашки. Но ведь никакого пятна там нет, зачем?..

Марте под коленки врезался ледяной рычаг механизма, она плюхнулась на пол — и тут же вскочила. Грейн плавно извлекла меч и спросила с живым интересом:

— А у тебя? У тебя внутри есть Бог? Давай поищем? Брат Конрад порой вытаскивал из подопечных занятные вещи. Один раз даже попался перстень с рубином.

Она скривилась и продолжала:

— У комтура была вечная проблема, жертвы слишком быстро умирали. Смертные тела хрупкие. Другое дело сознание: его не так просто уничтожить, разруби на мельчайшие куски — обрубки продолжат жить и чувствовать.

Монашка стукнулась спиной о стену. Куда бежать? В этом замке одна хозяйка, всюду найдёт, и ни единой двери, за сводчатыми арками нет проходов, глухие ниши.

Марта подняла кроткие глаза с густыми ресницами. Но чёрные зрачки излучали не страх — жалость.

— Грейн, — позвала она, как кличут упавшего в колодец. — Грета. Неужели в тебе не осталось ничего человеческого?

— Человеческого? — Тевтонка запрокинула голову, рассмеялась. — Ты ещё не поняла? Люди — это снежинки, они тают на ладони — и нет их. Только щерятся глупые болванки стеклянных тёток. Мы с тобой не люди.

— Что тогда?

— Что? Спроси у своего Бога, он ведь всеведущ.

Марта грызла запястье. Что так колотится в груди у копии личности? Страх? Она прижала к носу ладони, зашептала «Аве Мария». Грейн ждала.

Когда шёпот стих, тевтонка двинулась вперёд. Занесла меч, отчеканила: «Гнад дир Готт»… Монашка закрылась рукавом, закричала в отчаянии:

— Христос говорил нам о милосердии!

Грейн опустила клинок, оперлась на него. И ссутулилась.

— Христос. Я искала его в прошлом, искала в будущем. На других планетах и среди межгалактической пустоты. Я не нашла, Марта.

Послышались всхлипы. Смеётся? Плачет? Не разобрать.

За окном протянулась рука в кольчужном рукаве, распахнула фонарь:

— Иди, — тихо сказала Грейн и кивнула на круглую дверь, которая проступила в арке справа. — Мне больше не нужно исповедоваться. Никто не нужен.

И замерла, как статуя в костёле древнего замка.

Через минуту Марта набрала побольше воздуха, сделала шаг вбок, к спасению. Мелко переступая, прокралась вдоль подоконника, затем по стене к арке, нащупала круглый косяк, развернулась, кинулась открыть проход — и не смогла. Что за дверь?! Ровная, белая, ни ручки, ни трещинки!

Марта толкнула, налегла, ударила плечом — не получается! Она в отчаянии прислонилась затылком и ощутила гладкую, тёплую поверхность.

Грейн стояла всё так же. Спит? Или наблюдает? Сейчас очнётся, сейчас передумает. А может — специально даёт надежду, как подраненному мышонку?

Когда убивают сознание, оно не может забыться в обмороке, оно захлёбывается болью до конца.

Монашка облизнула губы и попросила чуть слышно:

— Открой? Не могу…

Рыцарь встрепенулся, поглядел строго. Пошёл к Марте. Она чувствовала себя сейчас комочком из снега, о котором рассказывала матушка Иветта.

Грейн приблизилась, подвинула монашку в сторону и нажала на квадратный барельеф сбоку от двери. Гладкая поверхность отъехала вбок, освобождая проход. За ним простирался коридор, стены лучились кремовым светом.

— Прощай, — выдохнула Марта, скользнув прочь из зала, где под фресками темнела кровь. — Желаю тебе найти Его, Грейн.

Фигурка монахини сложила ладони в молитве, из сияния протянулись ветви и сомкнулись вокруг неё.

В коридоре-дупле, оплетённом лианами, зажёгся фонарь. Он горел кротко и ласково. Рыцарь с чёрным крестом на груди ещё минуты три смотрел на тёплый шарик. Вокруг кожаных сапог копошились божьи коровки.

А потом крестоносец выпрямился, повернулся и двинулся прочь, чтобы никогда больше сюда не приходить. Он шагал с такой решимостью, что изгибы коридора спрямлялись перед ним, тупики расступались аллеями, а затянувшие проход виноградные лозы спешили всосаться в пол.

Один раз на дороге оказалась фигура в зелёном капюшоне, но она поспешно отступила и слилась со стеной.

Сквозняки бродили по Осенним покоям, потолок застилала листва. Мимо виска шлёпнулось яблоко. Грейн зло пнула его и крикнула в никуда:

— Это знак, да? Ты пытаешься разговаривать со мной? Тогда скажи.

Она крутанулась, задрала лицо к сводам.

— Ты, Древо! — Эхо заметалось между стволов. — Прорва бестолковых знаний и никчёмных навыков, всякого хлама — скажи, что ты знаешь о Боге? У тебя вырезано на всех дверях — «Не приближайся к богам», «Не становись богом». Так покажи мне Его!

Ударил ледяной ветер, град шибанул по забралу и нагруднику. Спину припекло, по шлему застучали песчинки, обкатанные в барханах. На стволах раскрылись белые цветы с жёлтыми тычинками, воздух наполнился облаками пыльцы. Пыльца серебрилась, сгущалась, складывалась в образы. Каждый образ резко вспыхивал в разуме узнаванием, вызывая в голове тупую боль и принося понимание.

Вихрастый дядька с косматой синей бородой, палящий из обреза. Тор, бог грома. Он изменил свою вселенную, чтобы не проиграть в войне, и теперь воюет вечно. Если перестанет стрелять — его мир растопчут демоны.

Женщина с шестью тяжёлыми грудями, торчащими и спереди, и на спине. Её раса должна была сотни лет назад выродиться, но Изида настраивает свою вселенную так, чтобы сохранить любимых амазонок. Она раз за разом исправляет историю, подкидывает им новых мужей — то из других галактик, то из прошлого. Если Изида прекратит искать свежую кровь, амазонок не станет.

Рэндом… Скользкий тип, и братцы не лучше.

Боги держат на плечах мироздание, каждый — своё, особое. Стоит им вздохнуть свободней, прервать вечный бег по кругу — и их универсум придёт к изначальному варианту. В состояние, которое бога совсем не устраивает.

— А в моей Вселенной? — настаивала Грейн. — Есть что-то похожее?

Пыльца собралась в кокон, закружилась, уплотняясь. В сердцевине её заблистали вспышки, разряды молний.

— Ну?!

Кокон изогнулся, изобразил знак вопроса.

— Не знаешь, — протянула Грейн, усмехнулась едко: — Ты — не знаешь!

Она помолчала. Потом рубанула ладонью:

— И не надо! Всё это — лишь поганые божки. Смертные, которые лепят себе троны на костях.

Пыльца осыпалась, легла жемчужным ковром.

В инструкции сказано — этого не делать. Ни в коем случае не сливаться со всеми реинкарнациями сразу, ведь человеческий мозг лопнет, растворится среди миров и эпох, и тут же начнётся следующее воплощение.

Но Грейн уже не боялась смерти. Не боялась сойти с ума. Она крикнула:

— Эй, миллионы жизней, прожитые зря, растраченные на пустяки! Явите мне Его, давайте! Если ни одна из вас не видела Бога — чего вы стоите?!