Просто друзья

— Когда? — лениво отвечаю я.

— Ну, когда открыл дверь в машине, на светофоре. Ну, когда мы познакомились, — теряет он терпение, думает, что я забыл. Хотя такое забыть нельзя. Эпичное знакомство.

— Да помню я, — не выдерживаю я.

— Те парни, от которых я тогда убегал, прижали Лильку. Я проходил мимо. Смотрю, девчонка красивая, милая. Зачем с такими обдолбанными встречается. Остановился, прислушался. Ну и… Она смогла убежать, пока я дрался с ними. Представляешь, один против двух. Никогда не дрался, страшно было пипец. Но я смог, — смотрит он на меня строго, словно я ему не верю. — Лильку спас, ну и сам убежал. А потом вижу твою машину. Еще тогда подумал, ничего себе какая. Не был уверен, что откроешь.

— Хм… я тоже не думал.

— Спасибо!

— За что?

— Ты не оставил меня.

Меня все еще держат чьи-то руки. Теперь я понимаю, что это они, а не лианы. Но вырываться не спешу. Потому что бежать некуда. И спасать больше некого. Изначально было некого.

Опускаюсь на асфальт. Он влажный после небольшого дождя. Не мокрый, а просто влажный. От него исходит прохлада. Оседаю вниз и сморю на то пламя, что не только передо мной, а внутри меня. Та горечь вспыхнула, как моя малышка, и пеплом посыпает все живое, что еще теплится внутри меня. С каждым мгновением я превращаюсь в пепел, без чувств и желаний. Подобие человека. Статуя. Оболочка.

— Глеб? — голос Милы далекий. Он кажется мне чужим.

Не отвечаю. Бессмысленно.

— Глеб? — повысив голос, зовет меня.

Молчу. Слова лишние.

Тяжелая рука ложится на плечо. Отец, я понимаю это даже не взглянув на человека. Он не произносит ни слова. Я благодарен ему за это.

Говорить я больше не могу. Потому что могу не выдержать. Чувствую противный ком в горле. Еще могу сдерживать его силами, что на дне. Их осталось самую малость.

Вокруг тишина. Только слышен треск. Так ломаются ветки деревьев. А сейчас вот сломалась ЕГО жизнь. Как ветка, каких тысячи, а может десятки тысяч. Они ломаются каждый день, каждый час. После сильного ветра, урагана, от старости, от человеческих деяний. Отчего сломалась ветка Марата?

Ответ есть у меня внутри. Но не хочу его произносить. Это больно. Невыносимо горько.

Мила оседает со мной рядом, пытается обнять. Вижу ее глаза, полные слез. Они падают крупными каплями. Стоит ее обнять, успокоить, может, сказать что-то ободряющее. Но не выходит. Потому что именно сейчас мне все равно. Даже не так. Мне снова сделалось ровно. Как в день нашей свадьбы. Когда гнев и злость прошли, на их место вернулось привычное безразличие к происходящему, к окружению.

Звуки сирен разрезают пространство. Глушат уже привычный треск ветвей.

Отец подает руку, чтобы помочь мне встать. Неуверенно кладу свою ладонь. Дохожу до машины. Понимаю, что он доехал до места аварии на ней. Снова благодарен ему, потому идти пешком сейчас не хочу, а садиться в машину Марата непосильно. Уже не смогу. Я не уверен, что теперь вообще смогу сесть за руль.

Отец открывает пассажирскую дверь и усаживает меня. Я словно мальчишка, что натворил бед. И сейчас он снова будет решать мои проблемы. Нашкодивший, проблемный парень. Всегда таким был. И остался.

С хлопком двери шум стихает. Становится приглушенным. Про себя отмечаю, что и неважным.

Мила также садится рядом. Шмыгает носом, так противно, всхлипывает и снова плачет. Громко и навязчиво. Только она может себе это позволить, а я нет. Жестко сдерживаю тот ком в горле.

— Я думала, это ты там… — она прижимается ко мне, пытается обнять, трогает руками, похлопывает, будто со мной могло что-то случится.

Ее движения раздражают.

— Замолчи! — выдавливаю из себя.

— Что? Глеб, я не понимаю.

— Заткнись!

Смотрит на меня стеклянными глазами. Своими словами я убиваю ее, посыпаю своим пеплом. Без тени сожаления.

Отец вернулся спустя час. Понимаю, что ему многое надо сказать, да и объяснить. Но он упорно молчит. Я понимаю, что он подбирает слова. Любое неверное такое слово, и я вспылю. Всегда так было. Он помнит об этом.

А потом заводит двигатель и выезжает с этой трассы. Ее номер я запомню навсегда. Цифры, которые Марат назвал удачливыми. Предрекал себе победы. Смеялся, когда приезжал первым. И расстраивался, когда финишировал первым я. Обнимал Лилю, когда хотел чувствовать ее поддержку. Танцевал, когда было хорошее настроение.

Это несчастливые цифры. Они приносят боль. Смерть. И разруху.

Мы подъезжаем к нашему дому. Отец помогает дойти до квартиры. Все в том же молчании.

Сил на разговоры нет, как и желания что-то делать и объяснять. Я понимаю, что с этой минуты все будет по-другому. Но пока хочу просто заснуть. И чтобы мне ничего не снилось. Никогда.

Глава 30

Глеб

Я в комнате один. Царит полумрак. Сейчас раннее утро. Долгожданное весеннее тепло сменилось пасмурными и холодными днями. Противный дождь моросит целыми днями. Своими прохладными каплями орошает землю и увлажняет ее. Говорят, это полезно растениям. Но мне похрен.

То и дело включаю и выключаю светильник у кровати. Свет загорается и тухнет. И так раз за разом. Кому-то может показаться это раздражающим, меня же успокаивает.

Закрыть глаза боюсь, взрыв снова перед глазами, потом начинается паника. Дышать становится тяжело, я стараюсь сцедить хоть каплю кислорода, но его нет, один лишь углекислый газ, который убивает каждую мою клетку. Через несколько минут приступ проходит. Я смогу вздохнуть, пока не возникнет необходимость опять закрыть глаза. Помогают только успокоительные и снотворные. Отец принес. Название, рецепт — все не важно. Если бы он просто выдавил бы мне таблетки из блистера, я просто выпил бы, что дают. Такой безмолвный мальчишка.

— Глеб? — Мила тихо заходит в комнату.

Мы практически не общались все эти два дня. Она вернулась в ту комнату, что была отведена ей изначально. Может быть, если бы она была со мной хоть ночью, прижималась своим холодным телом, стало лучше. Мне удалось бы поспать хоть чуточку. Но Мила не приходила. А вопросов я ей не задавал. Я вообще практически ни с кем не говорил. Только обмолвился с отцом парой фраз и рассказал все следователю. Но не стал отвечать на его вопросы. Просто встал и ушел. Тот допрос высосал из меня остатки сил, что плескались на дне. Я высушенное море, меня выпили до дна.

Мила проходит в середину комнату. Хочет включить свет. А потом видит, что спустя несколько секунд я включаю ночник, но снова его выключаю.

— Пора выходить, — опускает голову и выходит.

На мне обычные черные джинсы, черный лонг, следом надену черную кожанку. Я весь черный. Привычный цвет в обыденной жизни. Но сегодня я этот цвет ненавижу. Я будто весь окутан этим мраком, он тянется от земли и накрывает всего меня.

Внизу нас ждет отец. Без слов открывает нам пассажирскую дверь. Ровно как в тот день. Это два дня назад, чуть больше сорока восьми часов. А мне кажется, что целая вечность промчалась за это время. Но одновременно и пронеслось все в мгновение.

Дорога заняла чуть больше получаса. Я не засекал, а считал про себя.

Потом мы съехали с дороги, чтобы проехать несколько сотен метров до кладбища. Жуткое название. Проходя через кованые ворота, чувствуешь, что землистый запах окутывает тебя. По ногам пробирается этот холод от земли. И хочется бежать сломя голову из этого места, чтобы больше никогда не возвращаться сюда. Не видеть эти гранитные плиты, уродские венки и вековые сосны, что со скрипом шатаются от ветра. Этот скрип — хуже похоронной музыки. Если та прекратит когда-нибудь играть, то он — никогда. Будет играть свою мелодию как шарманщик.

Похоронами занимался отец. Как всегда, взял на себя мои проблемы. А то, что это мои, можно даже не сомневаться.

Родителям Марата сообщили в тот же вечер. Отец рассказывал, что поехал вместе со следователем. Те уже валялись на диване, а под ногами пару бутылок паленой водяры. Возможно, они даже не поняли что случилось.