Просто друзья

Считаю до десяти, стараюсь сделать глубокий вдох и шагаю вперед.

В зале нахожу Зойку и подхожу к ней. Спина прямая, взгляд жесткий. Она сама вдруг стала как ледяная скульптура, готовая своим холодом поразить в самое сердце. Одним лишь касание, взглядом, даже своим дыханием. Такую Зойку я не знаю. Милая девочка, что превратилась в настоящую Снежную королеву. Разве такое возможно? А главное, почему? Я не понимаю причины.

— Зойка, да что с тобой? Я тебя чем-то обидела?

— Нет, Мила, все хорошо.

— Я тебе не верю. Ты… другая сегодня. Может, что-то случилось?

— Случилось. Вместо поддержки я услышала голос надменной Милы Навицкой. Тебе важны только ты сама, твои проблемы и твои чувства, — она смерила меня ненавидящим взглядом, от которого хочется убежать. Только обида накрывает с новой силой.

— Прости меня, Зойка, не думала, что тебя задевает…

— Все в порядке, Мила. Ты иди…

Я отошла к противоположной стене. Мы с Зойкой всегда были вместе. Где она встает, там и я. Сегодня я будто узнала другую Зойку, а может, я никогда ее и не знала.

Неспешной походкой в зал входит Соня. Вот кто надменный, кого заботят только свои проблемы. Она никогда и ни с кем не дружила. Одной ей было комфортно, только изредка она появлялась в компании девчонок, иногда ходила в клуб, как в тот раз, когда я первый раз позвала Глеба.

Меня посетила мысль, а что, если она так же, как и я сейчас, одинока. Нет ничего лучше, чем надеть маску безразличия, чем признаться в том, что тебе нужен друг. “Там, где есть конкуренция, нет друзей”, — слова Глеба, что сейчас некстати всплыли в моей голове.

До выступления оставался какой-то час. Ирина Григорьевна лютует. Сейчас все идет наперекосяк. Начиная с первых движений ног, все идет не так. Мы не слышим музыку, мышцы словно стали деревянные.

Слова, что летят в нашу сторону, жестоки. Их хочется пропустить мимо ушей, отбить ракеткой такие тяжелые удары. Но эхо этих оскорблений все-таки доносится до нас.

— Так, девочки, мальчики, — Ирина Григорьевна рассказывает последовательность выступлений. — Собрались. Это не экзамен, самое сложное еще вам предстоит. Но прошу уделить большое внимание этому просмотру. Он может оказаться очень важным для одного из вас.

— Ирина Григорьевна, а сколько человек могут отобрать?

— Думаю не больше двух. Поэтому прислушайтесь к моим словам! Помните про осанку, носочки все вытягиваем, а стопы не должны валяться, слышишь меня, Навицкая? Ты грешишь этим. Наташа, — она обращается к девушке, что рядом со мной сейчас стоит, — ноги твои не должны жить отдельной жизнью. Помните, что вы цельные. Эмоции, не забывайте улыбку!

Ирина Григорьевна все еще говорила и говорила. А меня начала утомлять эта речь. Она стала казаться мне бессмысленной и обыденной. Возможно, сказывается усталость, когда внутренняя напряженность достигла пика и теперь идет по ниспадающей.

Девчонки перешептываются, я вижу, как они держатся за руки — оказывают поддержку. Кто-то приобнял кого-то, парни переминаются с ноги на ногу. Никита спокоен, я долго на него смотрела, пока он не заметил и не подмигнул мне. Так мило и очаровательно, что улыбнулась ему в ответ.

Что было бы, скажи я Зойке, что действительно у меня на душе? Что, если бы я поделилась своими переживаниями и своими страхами? Увы, мне узнать уже не удастся.

Темная Мила, чья суть лидирует на сцене, слишком предана Глебу, чтобы открыться даже перед своей подругой. Может, расскажи я всю правду, со мной не случилось бы то, что изменит мою жизнь.

В гримерной слышится тихий шепот. Он такой зловещий. Мурашки от каждого звука и резкого движения, словно жду подвоха. Если бы у нас играла музыка, то это был бы Гендель и его Сарабанда. Каждая нота — осторожное движение. Оно мягкое, пластичное, но вместе с тем навевает ужас. Прислушайтесь. С каждым ударом — новый взгляд в мою сторону. Он такой же холодный, как и воздух в помещении.

Боюсь ли я? Да. Страшно ли мне? Безумно.

Но я не даю этому разрушающему чувству вырваться наружу и захватить все вокруг. Он под контролем. Я говорила, что мне надоела темная Мила. Но сейчас именно она мой верный друг и помощник.

Девочки одна за одной покидают помещение. Они очень красивые. Глаза ярко накрашены и выделяются на худеньком лице. Белоснежные пачки, такие же пуанты. У кого-то красивые пышные юбки из фатина, они прикрывают лодыжки, и балерина выглядит хрупкой, но вместе с тем очень женственной.

На мне смешной наряд, яркий. И он мне не нравится. Глаза светятся. Но если присмотреться, то можно увидеть раздражение от картинки в зеркале.

— Ты озлобленная, — Зойка процедила сквозь зубы, мазнув по мне взглядом.

— А какой мне еще быть?

— Радостной, Мила. Та девочка, с которой я познакомилась давно, с которой училась, прошла много преград, с которой дружила все то время, она бы радовалась, а не испепеляла бы взглядом все и всех вокруг.

— Зойка, с чего ты это все взяла? Я рада, правда рада.

— Врешь! Ты всегда мне врала, как оказалась. Показала свое лицо, как только тебе дали главную роль, кинула меня.

— Не ты ли мне говорила про конкуренцию, Зоя? Что здесь нет подруг, а?

— Я, это говорила я. Но так хотелось верить, что нас это не коснется.

— Хм… Не коснулось бы, если бы ты не стала мне завидовать.

— Какая же ты стерва, Навицкая!

— Я просто иду к цели, к своей … мечте.

С этими слова я выбежала. Стало невыносимо душно в той гримерке. А может, слезы начали меня душить. Тяжело признавать, что спустя столько времени наши пути разошлись.

Но больше всего мне хочется зайти обратно и обнять Зойку. Потому что она неправа. Я не стерва. Не хочу ей быть. Но и принять ее зависть мне тоже тяжело. Друзья же не завидуют, они радуются. Получается, у меня не было друзей?

В туалете никого нет. Сажусь на подоконник, свесив ноги и сгорбив спину. Будто груз повесили, и стало сложно его нести. То и дело в коридоре слышу шаги. Еще музыку. Она скорее всего доносится из актового зала, где сейчас проходит просмотр.

По возвращению в гримерку Зойку не нахожу. Может, это и к лучшему. Часы на стене отсчитывают секунды. Только и слышен звук движущейся стрелки. Он глухой, но четкий.

Решаюсь набрать Глеба. Только он сможет помочь темной Миле, что рвется наружу. Она помощник в танце, но ее разрушительная энергия бесконтрольно полыхает, как лесной пожар, что движется по верхам деревьев. Сдерживать трудно.

— Глеб?

— Да, Мила, — голос уставший.

— Мне нужна помощь…

— Приехать никуда не могу. Занят, — резкий ответ сбивает с ног.

— Не нужно никуда приезжать. Просто… поговори со мной, пожалуйста.

— Ты сейчас серьезно?

— Да. Глеб, мне надо… сейчас выхожу на сцену… — бесконтрольные слезы, я не хотела их. Но пара капель уже упала вниз. А дыхание участилось. Чаша весов перевесила, и сейчас все эмоции под ногами, рассыпались, разлились, вырвались. Страх, отчаяние, злость, боль, разочарование. Как понять, что в этом безумии настоящее, что первостепенное? Чему можно верить, а чему нет?

— Мила, если ты позвонила просто поболтать, то мне некогда. Ясно?

— Прошу. Скажи что-нибудь ласковое, — так и хочется попросить его успокоить. А лучше, чтобы он приехал, обнял, поцеловал. Да, это было бы верным решением, — мне очень тяжело.

— Прости, перезвоню, вторая линия.

Он отключил меня. А может, и вовсе сбросил.

Я сажусь на пол. Он холодный, но это чувство только отрезвляет. Что мне теперь делать с тем, что рассыпалось? Как собрать все и снова нанизать на ниточку?

Слезы льются, но я их не чувствую. Даже соль на губах кажется безвкусной.

— Мила, ты чего? — голос, который принадлежал Соне. Она первый раз так участливо смотрит на меня, и если не знать, какие между нами отношения, то с уверенностью можно сказать, что Соня переживает. Но темная Мила уже никому не верит.

— Ничего. Все в порядке. Ты почему не на сцене?

— Наше с Никитой па де де через номер. Зашла выпить воды. — Сухо ответила Соня.